Раздетая девица на фоне огромной кровати (фотографии)
👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻
Раздетая девица на фоне огромной кровати (фотографии)
В поисках
«Возлюбленной на поводке»
Предисловие
к первому русскому изданию
Рискуя с первых же строк развеять туман таинственности, покрывающий собой все последующие страницы этого несвоевременного произведения, я в то же время не хочу и не могу оставлять упоминание о предмете моего исследования1 до логического финала, а потому начинаю так, как если бы не было долгих лет странствий по свету, томительных и вместе с тем упоительных часов и дней, проведенных в теплых залах спящих библиотек, бесконечной охоты по книжным лавкам Рима, Лондона, Москвы, Парижа и Вены и целой вереницы странных совпадений, удивительных событий и неожиданных встреч...
Итак, (как жаль, что никуда не деться от этого никчемного и даже кощунственного здесь словечка!) человек, умерший 23-го января 1978 года в уютной мансарде старинного дома, окна которого выходили и выходят по сей день на каменный пузырь церкви делла Салюте в Венеции, носил при жизни фамилию К(мнин и был одаренным русским писателем, волею судеб оставшимся неизвестным как для современников, так и для потомков. Все, что сохранилось после него, вернее, все, что мне удалось до сих пор обнаружить, вошло в две рукописи скромных размеров, одна из которых, незаконченная, озаглавлена его невнятным, заставляющим внимательно вчитываться в себя почерком «Орден», в то время как название другой - «Возлюбленная на поводке» - было его же рукой отчаянно зачеркнуто; однако, поскольку ничего лучшего сам Камнин не предложил, я взял на себя смелость не только восстановить, но и вынести его в заглавие этой книги, посвященной литературному таланту писателя, пожелавшего остаться в безвестности и тем самым явившего то высшее, к чему стремится истинное искусство по Уайльду2.
Некоторые литературоведы, к которым я на всем протяжении моих путаных поисков периодически обращался за советом, по-прежнему сходятся в неприемлемом для меня мнении, будто «Камнин» - не что иное как псевдоним другого русского писателя, предпочитавшего творить не менее замкнуто и анонимно. Как я уже заметил, эта мысль представляется мне глубоко чуждой и вульгарной, игнорирующей весь проделанный мной труд, тем более что и здесь не существует единства взглядов на вопрос: «Кому же принадлежал псевдоним Камнин?».
Профессор Тетерников, к примеру, полагает, что за таковым скрывается Александр Иванович Ст(ромов, словно забывая при этом основное призвание последнего - литературную критику. Мне кажется весьма сомнительным предположение этого уважаемого во всех прочих отношениях ученого, будто человек, знаменитый своим критическим наследием и вдумчивым анализом западных и эмигрировавших русских прозаиков, был способен самолично вооружиться пером и произвести на свет вещи, которыми в основной своей ипостаси он едва ли мог восхититься3. Профессор Тетерников ссылается на тот общеизвестный теперь уже факт, что Сторомов издал две из восьми снискавших определенную славу в определенных кругах книг под псевдонимом Алекс Стоун4.
С Тетерниковым спорит, в частности, не менее авторитетный литературовед из Риги г-н Шустак, который приводит по-своему веские доводы в пользу того, что истинным автором новелл и недописанного романа следует считать самого Ивана Бунина, покинувшего Россию в 1920 и, как он пишет в претенциозно озаглавленной брошюре «Парижский Гамлет», «вынужденного искать новые средства для привлечения к себе внимания русского западника»5. Я позволю себе оставить это замечание без комментариев, хотя любой тонко чувствующий читатель (пусть даже «русский западник») легко может убедиться в том, что произведения, подобные «Возлюбленной на поводке» едва ли пишутся «вынужденно». В качестве одного из доказательств своей теории г-н Шустак приводит письмо Бунина, в котором тот сетует другу, будто в русских кругах Парижа ему за глаза прицепили неумную кличку «бука». Отсюда почему-то делается вывод, что первый слог настоящей фамилии писателя легко заменяется вторым слогом «буки» и с добавлением мычащего превращается в искомый псевдоним (ка+м+нин). Вероятно, г-ну Шустаку виднее...
На самом деле Александр Сергеевич Камнин действительно существовал, и существовал уже потому, что утром 24-го января 1978 его обездушенное тело обнаружил в венецианской мансарде синьор Микеланджело Ортис, хозяин дома, пришедший проведать своего нелюдимого русского постояльца, задолжавшего ему немалую сумму в 314 600 лир. Дата и цифры доподлинно известны, поскольку в тот же день карабинерами в присутствии понятых был составлен соответствующий акт, который мне довелось видеть собственными глазами из рук Чезаре Отриса, не по-венециански жизнерадостного сына старого домовладельца.
К счастью, в опись вещей покойного вместе с двумя парами очков, тремя старыми, пропахшими душистым табаком трубками, деревянной тростью с медным набалдашником в форме головы нахохлившегося ворона и еще несколькими по-своему примечательными, хотя в сущности вполне обыкновенными предметами повседневной жизни одинокого странника не попала папка из потрепанного картона, хранившая в своем пыльном нутре беспризорные отныне образы, словно пришедшие из другого мира. Именно ее и показал мне словоохотливый синьор Ортис, когда наш с ним затянувшийся заполночь разговор в маленьком уютном фойе старенькой альберго «Сан Марко», что в двух шагах от одноименной площади, перешел с русских эмигрантов, некогда снимавших здесь номера, на темы интеллигенции вообще и смысла жизни в частности. Прежде чем дать мне открыть папку, синьор Ортис вкратце поведал историю знакомства своего отца с неким Сандро Камнино, русским писателем, приехавшим в Венецию не то из Женевы, не то из Генуи6. Решив, что речь идет о некоем грузине итальянского происхождения или наоборот, я поначалу слушал вполуха (ранний час и усталость тому тоже немало способствовали), однако несуразность, заключавшаяся в том, что не знающий русского языка отец синьора Ортиса почему-то прячет от властей совершенно бесполезную рукопись и, более того, хранит ее и оставляет сыну, заставила меня попросить собеседника не тянуть с объяснением. Заговорчески улыбаясь, тот запустил руку в папку и извлек на сумеречных свет окружавших нас канделябров несколько старых, однако изумительно хорошо сохранившихся фотографий, на которых были запечатлены пленительные нагие нимфы. Надо ли говорить, что почувствовал я в тот момент, когда понял, что за рукопись может скрываться в одном с этим чудом тайнике. Разумеется, это была лишь догадка, но как сладко делается порой, если именно догадки и оказываются проводниками к заветной истине...
Теперь рукопись перед вами. Фотографии тоже. Сделал ли их сам автор или просто купил у какого-нибудь книготорговца на берегу Сены или в подвальчиках лондонской Чериньг Кросс Роуд, доподлинно до сих пор не известно. Судя по новеллам, я бы взял на себя смелость предположить, что сам. Тем более что ни в одном известном мне собрании старых фотографий «ню» начала или середины нашего века они не значатся.
Хотел ли Александр Сергеевич Камнин именно такой участи своим творениям я не задаюсь вопросом. Обычно люди одаренные знают, что именно так и будет, вне зависимости от того, приложат они к этому усилия или тихо уйдут из жизни над молчаливыми водами Большого Канала. А потому совесть моя чиста, я оставляю читателя наедине с голосами из другого времени и в нетерпении удаляюсь на поиски новых, возможно, столь же неожиданных открытий...
Кирилл Борджиа
ВОЗЛЮБЛЕННАЯ НА ПОВОДКЕ
(причудливые картины русской жизни XIX - XX вв.)
* * *
О чем бы сочинитель ни писал, он никогда не напишет ничего совершенно нового. И это нужно помнить всегда.
* * *
Женщины. Какими только их ни делали писатели всех времен и народов. Для одних они служили просто фоном занимательных историй, другие рисовали их героинями эпохальных романов, третьи воспевали их красоту, четвертые робко приоткрывали пышность кружевных нарядов, давая возможность воочию постичь торжество бесконечной чувственности.
* * *
Бодлэр ненавидел женщин. Возможно, он их просто боялся.
* * *
Многих писателей женщины вдохновляли эротически. Сколько светлой страсти мы находим на страницах творений великих французов! Сколь сумрачен порою бывает взгляд немца, скользящий по хрупким ключицам полуодетых красавиц! Какая сочность, какое благоухание плоти у русских писателей!
* * *
Устами одного из своих героев Иван Алексеевич Бунин исповедовался:
- Ах, Генрих, как люблю я вот такие вагонные ночи, эту темноту в метающемся вагоне, мелькающие за шторкой огни станций - и вас, вас, "жены человеческие, сеть прельщения человека"! Эта "сеть" нечто поистине неизъяснимое, божественное и дьявольское, и когда я пишу об этом, пытаюсь выразить его, меня упрекают в бесстыдстве, в низких побуждениях... Подлые души! Хорошо сказано в одной старинной книге: "Сочинитель имеет такое же полное право быть смелым в своих словесных изображениях любви и лиц ее, каковое во все времена предоставлено было в этом случае живописцам и ваятелям: только подлые души видят подлое даже в прекрасном или ужасном".
* * *
Итак, вы, подлые души, вы, случайно взявшие в руки эту книгу о низменном", поспешите закрыть ее - она не для вас!
Автор
ЖИВОПИСЕЦ
(1903 г.)
Посвящается Андерсу Цорну, шведскому графику
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно...
(И.А.Бунин)
Блестящая паровозная труба загудела трогательно и прощально, белая струйка над ней оборвалась, растаяла сразу же в голубоватом воздухе, локомотив задышал, зачухал все быстрее и быстрее, и состав, медленно тронувшись с места, поплыл вдоль платформы.
- Доброго здоровья, Юрий Михайлович, - сказал кучер, стоявший все это время возле малиновой, обшитой добротным бархатом коляски на рессорах, и с поклоном сделал шаг навстречу неторопливо спускающемуся по ступеням вокзальной лестницы господину.
Господин этот был высок ростом и слегка тучен, так что великолепно сшитый английский костюм, казалось, чуть-чуть стягивал его. В левой руке он нес средних размеров кожаный чемодан и котелок, а в правой держал тонкую тросточку с резным набалдашником, на которую опирался, поскольку заметно хромал.
- Здравствуй, здравствуй, Трофим! - улыбнулся он кучеру, уже распахивавшему мягкую дверцу. - Рад тебя видеть. Как твое житие-бытие?
- Да уж как Господь велел, Юрий Михайлович. Все путем, живем помаленьку.
И только сев в коляску и положив рядом с собой чемодан и котелок, новоприбывший поинтересовался:
- А что Степан Сергеевич сам не пожаловал старого друга встретить? - Трофим, взгромоздившись на козлы, оглянулся через плечо. - Барин прощенья велели просить - занемогли они нынче с утра. А я вот, как увидел вас, так и позабыл сразу-то сказать. - Что-нибудь серьезное?
- Да кто ж их знает. Говорят, сердце пошаливает. И-и, Юрий Михайлович, - кучер снова повернулся затылком, - все мы под Богом ходим! Авось оклемается: барин-то - старик крепкий.
- Не больно же ты хозяина своего жалуешь, Трофим. Ну да ладно, добро, трогай.
Кнут взвизгнул в воздухе и шлепнул усталую пегую лошадь по широкому крупу.
- Но пошла-а! - радостно прикрикнул Трофим, и коляска покатила прочь от вокзала.
А поезд был уже далеко, за лесом.
* * *
Когда коляска, мягко покачиваясь на рытвинах проселочной дороги, еще не успевшей оправиться после недавних дождей, подъехала к усадьбе Степана Сергеевича Несклонова, они сразу же увидели самого хозяина.
Степан Сергеевич, единственный уцелевший в округе "потомственный помещик", как он сам себя иной раз величал за блюдцем чая с сахаром в прикуску, очень взволнованный, расхаживал по крыльцу. Он был в просторном, но туго затянутом на талии бархатном халате зеленого цвета, и курил длинную трубку с причудливо изогнутым мундштуком. Заметив подъезжающих, Степан Сергеевич по-птичьи замахал руками в широких рукавах и сделался совсем похожим на небезызвестного мота и крикуна Ноздрева, каким его изображают иллюстраторы Гоголя, если бы не бросавшаяся в глаза худоба.
- Какие гости! Какие гости! - приветствовал он уже выходившего из коляски Юрия Михайловича. - А я уж, брат, совсем было разнервничался, хотел сам ехать следом за Трофимом, да вот все мои люди куда-то поразбежались. Ну, рады, рады!
Они крепко обнялись.
- Что же с тобой приключилось, старина? - спросил Юрий Михайлович, пропускаемый вперед, в распахнутые, застекленные, еще летние двери. - Снова срезался на сердечке?
- Да так, ерунда всякая. - Степан Сергеевич похлопал старого товарища по плечу. - Намедни я сам, конечно хотел за тобой отправиться, но утром что-то прихватило нехорошо. Пока вас с Трофимом дожидался, кажется, полегчало. Ты-то как?
- Прелестно, друг мой, просто прелестно! - Они уже вошли в белую гостиную с высоким потолком и резной, белоснежной мебелью. - Позволишь присесть?
- О чем разговор? - Степан Сергеевич усадил гостя на модный, но не самый удобный французский диван и стал по своему обыкновению прохаживаться мимо высокого столика с круглой мраморной крышкой и на одной ножке. - А ты, я заметил, чай захромал?
- Бог даст, тоже пройдет, - приглаживая большим пальцем усы, ответил Юрий Михайлович. - Поверишь ли, у нас в Москве всю прошлую неделю дождь лил. И какой!
- Нас тоже помочило.
- У вас дело другое - земля. А я третьего дня шел по Красной Площади и вот - поскользнулся. Да так неудачно, что врач мой, Терентий Иванович, не хотел меня к тебе отпускать.
- Ну, это он зря, - растаял в улыбке Степан Сергеевич. - У меня ты враз поправишься. Кстати, ты, наверное, устал с дороги. Сейчас нам с тобой чайку приготовят.
- Душевно, душевно, - с нежностью посмотрел на друга Юрий Михайлович. - Мне бы еще переодеться после поезда - и совсем хорошо.
- Отчего же не переодеться. Комната твоя готова, если хочешь, можешь покемарить перед обедом - все постелено.
- Как сказал наш великий поэт, - блаженно вздохнул Юрий Михайлович, -
... На свете счастья нет, но есть покой и воля,
Давно завидная мечтается мне доля -
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнею трудов и чистых нег.
Тут оба они услышали певучий девичий голос, звавший Степана Сергеевича:
- Папенька! Папенька! С кем это вы разговариваете?
И в следующее мгновение в открытую дверь впорхнула высокая девушка с длинной русой косой и огромными голубыми глазами, показавшимися Юрию Михайловичу синими. На ней был живописный деревенский сарафан, самый обычный, но облекавший ее гибкий стан с очаровательной женственностью, в которой чувствовалась внимательная рука портнихи.
Увидев, что Степан Сергеевич не один, девушка прелестно зарумянилась и потупилась.
Юрий Михайлович был в восторге.
- Послушай, брат, что это за сокровище ты скрываешь у себя в глуши, вдали от взоров, способных оценить его по достоинству? Уж ни твоя ли это дочка, которую я помню еще по прошлому году, когда тоже гостил у тебя? Ай да пава!
- Что же ты смутилась? - улыбнулся дочери гордый Степан Сергеевич. - Поздоровайся с Юрием Михайловичем. Не чужой ведь он тебе. Сама давеча меня спрашивала: а когда это, папенька, ваш художник приедет? Она у меня, понимаешь ли, - добавил он, видя что щеки девушки уже пылают до самых ушек, кокетливо обнаженных незатейливой прической, - она у меня тоже за кисть взяться решила.
- Превосходное начинание! - воскликнул Юрий Михайлович, подходя и целуя покорно подставленный высокий лобик. - Сделаю, обязательно сделаю своей ученицей. Вы не возражаете, Анастасия Степановна?
Он весело заглянул девушке в глаза, из-под длинных ресниц которых уже вот-вот готовы были брызнуть слезы.
- Так не возражаете?
- Не возражаю... - едва слышно ответила она.
- Не возражаю и я, - сказал Степан Сергеевич. - Ну, беги, коза, на улицу, да смотри, через четверть часа чай будем пить, - с напускной строгостью напомнил он.
Одним легким прыжком девушка метнулась к двери и исчезла в лучах солнца, заливавших сад.
- Ну, какова моя Ася? - как бы несколько небрежно поинтересовался Степан Сергеевич, вновь раскуривая трубку.
- Друг мой, да знаешь ли ты, что, говоря об утаенном кладе, я вовсе не кривил душой! Она божественна! Ася, милая маленькая Ася... Послушай, сколько же ей лет?
- Семнадцать.
- Подумать только! Два года назад она была шаловливым мальчиком. который прыгал мне на колени и с интересом дергал за усы. Как бежит время! Что поделаешь: глядя на юность, цветущую вокруг нас, мы чувствуем, что стареем.
- До старости еще далеко, - резонно заметил Степан Сергеевич.
- Как сказать. У тебя уже седина появляется.
- Седина - не старость. Здоровы будем - поживем. Да и кому об этом говорить, дорогой Юрий Михайлович? Тебе ведь сорок когда исполнилось?
- В прошлом году, говорят.
- Ну вот, мне бы твои печали. Ну да ладно, - оборвал он себя на полуслове. - Я тебе чай обещал, а сам зубы заговариваю. Сходи, если хочешь, отдохни чуток с дороги. Я тут покамест распоряжусь.
Юрий Михайлович подхватил чемодан и тросточку и пошел по лестнице на второй этаж. Казалось, он стал даже меньше хромать.
* * *
Степан Сергеевич Несклонов и Юрий Михайлович Меховский дружили с самого детства. В юности вместе служили ротными в Н-ском полку. Потом в один год оставили военную службу, и тут их пути-дороги надолго разошлись. Юрий Михайлович уехал за границу, в Париж, и там стал постигать замечательную науку живописи, бродя вдоль набережной Сены и вдыхая полной грудью ароматы Столицы Искусств.
Степан же Сергеевич после кончины отца переехал из Москвы в поместье, где некоторое время жил холостяком вдвоем с матушкой, Надеждой Дмитриевной, и женился в тридцать лет на девушке, много младшей его. Через год у них родилась Ася, лысенький малыш, забавно путавшийся ножками в пеленках.
Надежда Дмитриевна умерла, когда девочке было три месяца. Оставшись с женой и ребенком, Степан Сергеевич души не чаял в обеих женщинах.
Ася росла, а Степан Сергеевич все же старел, как ни пытался держаться молодцом. Однажды, вернувшись домой от соседнего помещика, распродававшего последние свои земли, он нашел прислугу в смятении, а девочку - в слезах.
После побега жены, на который та отважилась с каким-то господином, заехавшим за ней, по словам горничной Сони, поздним вечером, Степан Сергеевич начал постепенно чахнуть. То была уже скорее не старость, а душевная усталость.
Но потом все само собой образовалось и вновь встало на свои места. То ли благотворно подействовала подросшая и превратившаяся в хорошенькое, хотя еще бесполое существо Ася, то ли то, что возвратился, наконец, из своих странствий Юрий Михайлович. В первое же лето пребывания на родной земле он навестил друга своей юности, о деревенской жизни которого не имел никаких вестей, и с тех пор стал наезжать к нему каждый июль, оставаясь до середины сентября.
* * *
Поднявшись по лестнице и войдя в просторную, светлую комнату, Юрий М
Девка насаживается на член соседа своей волосатой дыркой
Большая писька хочет масштабных развлечений
Лесбийская четвертка устраивает групповуху | порно и секс фото с лесбиянками