«Радикальный пересмотр полномочий в пользу регионов — единственный способ сохранения России как целостного государства»

Экономический обозреватель Борис Грозовский — о том, какой должна быть Россия после Путина.

Образ России будущего зависит прежде всего от итогов войны, которую она ведет в настоящем. Быстрое поражение может запустить механизмы демократизации общества. А вот затяжная война, наоборот, может лишить страну свобод на долгие годы, считает обозреватель.

О том, как Борис Грозовский видит Россию после Путина, он рассказал в интервью нашему проекту «Говорит НеМосква».

Борис Грозовский, экономический обозреватель, автор телеграм-канала Events and Texts, организатор публичных лекций и дискуссий для канала «О стране и мире». Писал и редактировал для экономических и политических медиа: «Ведомости», «Форбс», «Репаблик», «New Times», «Эконс», «Полит.ру», Insider и др. Организовывал публичные дискуссии, лекции и школы для Сахаровского центра, Inliberty, Фонда Егора Гайдара, Школы гражданского просвещения и др. Уехал из России в марте 2022.

— Каким будет государственное устройство России после Путина?

— Сейчас рано об этом говорить: мы не знаем, как и когда закончится война. Она может продолжаться как несколько месяцев, так и несколько лет. Рано или поздно Россия станет демократией, но я сомневаюсь, что это произойдет вскоре после окончания войны. Легко предположить, например, сценарий, при котором война и автаркия продолжаются еще 10-20 лет, а авторитарная власть передается путинским преемникам без значительных перемен политического строя.

— Как вы считаете, Россия сохранится как единое государство или нет? И как лучше по-вашему?

— Я меньше всего склонен сакрализировать какую-либо территорию или само понятие «суверенитета». Чем больше смертей и разрушений принесет война с Украиной, тем сложнее будет после нее гражданам РФ объяснить себе и друг другу, зачем они вместе. Чем меньше благ социальная общность приносит своим членам и чем больше несчастий, страданий и хлопот она приносит соседним общностям, тем меньше аргументов за то, чтобы продолжать быть вместе, и больше — за то, чтобы расстаться.

С другой стороны, если правитель какой-либо страны и его подданные совершают ужасные вещи, это совершенно не обязательно ведет к распаду страны.

Возможно, отдельным регионам будет проще найти путь к демократии и процветанию не в составе случайного целого, каким является РФ (особенно после «присоединения» к себе территорий, которые она даже не контролирует). Но в случае распада РФ без ее послевоенной демилитаризации и отказа от имперского мышления попытки реванша могут быть оказаться очень мощными и принести еще много крови. 

Сейчас сложно сказать, как было бы лучше.

Надоевшие друг другу супруги могут разойтись, если они остаются самостоятельными, автономными личностями. Многие регионы и территории, образующие РФ, не обладают сильной идентичностью и вряд ли будут стремиться к самостоятельности.

Возможные попытки отдельных регионов отколоться могут зависеть от хода войны. Сейчас мы видим, как неравномерно распределены тяготы мобилизации между крупными городами и, в частности, национальными республиками. Возможно, это окончится тем, что недовольные регионы потребуют политической самостоятельности, которую уже невозможно будет реализовать в рамках единого государства. 

В любом случае, у России нет будущего в нынешнем качестве унитарного государства, где все регионы, за исключением Чечни, не обладают никакой самостоятельностью, а культурное и политическое многообразие очень размыто.

Рано или поздно регионы потребуют и добьются значительно большей самостоятельности в финансах, образовании, социальной жизни. Получат больше возможностей выбирать собственные модели развития и быть непохожими друг на друга.

— Есть ли модель, на которую стоит ориентироваться, или у России особый путь?

— Особый путь — это старая мифологема, которой государственники обычно оправдывают несовместимость России с западными институтами. На самом деле, хотя каждая страна развивается уникальным образом, нет никаких противопоказаний, чтобы в России работали институты парламентской демократии, свободные медиа, помогающие гражданам контролировать руководство страны, рыночная экономика и т.д.

— Какова желательная модель трансфера послепутинской России? И какая наиболее вероятная?

— Желательная модель — разобраться с преступлениями режима внутри страны и с их причинами. С узурпацией власти, полным устранением политической конкуренции, фальсификацией выборов и так далее. России нужен суд над преступлениями путинского режима, чтобы выработать иммунитет против их повторения. Наш опыт 1990-х показывает, что без такого суда мы обречены повторять прежние ошибки.

На примере других государств мы видим, что это процесс небыстрый.

Испании понадобилось 50 лет, чтобы преодолеть последствия диктаторского режима Франко. Это потребовало очень большого терпения и искусства компромисса с разных сторон.

Компромиссный сценарий для нас будет очень труден: мы привыкли к играм с нулевой суммой, где победитель получает все. Нет культуры диалога, а каждый думающий иначе, чем я, воспринимается как идиот или предатель.

Против идеального сценария будут работать не только культурные навыки и социальные привычки людей, но и структура собственности в стране.

К авторитаризму Россию подталкивает большая роль сырьевых ресурсов в экономике. Поэтому вполне возможно, что после Путина, если не будет внешнего управления, страна какое-то время будет бросаться из крайности в крайность.

Первая попытка демократизации может оказаться неудачной, к власти придут военные, потом популисты, — примерно как это было в Латинской Америке.

Осложнять ситуацию будет необходимость по итогам войны выплачивать большие репарации: арестованные международные резервы уйдут на восстановление Украины.

Будет чудом, если вся эта ситуация не приведет к росту национальных обид и сантиментов, к попытке пересмотреть проигрышные и, как будет казаться многим, унизительные итоги войны, которую Россия сейчас ведет.

А наиболее вероятный сценарий — попытка Путина передать власть дружественным кланам, которая не приведет к серьезной демократизации и пересмотру баланса сил в стране. Будет очень медленное, поэтапное, ограниченное реформирование. Примерно как в СССР после Сталина, когда режим постепенно становился чуть более гуманным, чуть менее зверским, но при этом сохранял свою основу.

Такой вариант не даст России заново встроиться в мировую экономику, поскольку не приведет к пересмотру ее отношений с соседями и западным миром.

— Должна ли Россия стать меньше в территориальном смысле?

— Не знаю. Есть территории, в которых вполне может сформироваться другая идентичность. В первую очередь это касается национальных республик. Возможно и создание макрорегиональных общностей в Сибири, на Урале, на юге и западе страны. Но на формирование идентичности нужно время. А власти на протяжении долгих лет делали все возможное, чтобы альтернативные идентичности не созревали.

Кремль боится сепаратизма, зорко следит за каждым регионом и нейтрализует тех, кто мог бы стать лидерами национального сопротивления.

Сейчас подобные проекты немного оживились. Но это произошло за счет людей, уехавших из России. Попытки заниматься чем-то подобным внутри страны будут наталкиваться на жесткие репрессии. После краха режима это может вылиться в очень кровавый сценарий.

— Если Россия сохранится как единое государство, какое должно быть распределение полномочий между центром и регионами? Что, на Ваш взгляд, самое главное надо изменить?

— 30 лет назад доходы федерального бюджета и регионов распределялись примерно в пропорции 50/50. Сейчас эта пропорция радикально другая: примерно 70/30 в пользу центра. У регионов (кроме находящейся в особом положении Чечни) нет ни политической самостоятельности, ни возможности решать, на что тратятся даже имеющиеся деньги.

Совершенно очевидно, что это должно измениться.

Но тут серьезное препятствие — нефтегазовая рента, составляющая 40-60% доходов федерального бюджета в зависимости от цены нефти и газа, которые добываются в небольшом числе регионов.

Это мешает построить финансовую модель, при которой у всех субъектов было бы больше денег, полномочий и самостоятельности. Поэтому многое будет зависеть от диверсификации экономики и цены энергоресурсов в будущем. 

Кроме того, можно использовать пример Норвегии, где нефтегазовые доходы направляют в общий фонд, из которого финансируются выплаты пенсий и строительство инфраструктуры. Остальная экономическая активность распределяется между регионами более равномерно.  

Радикальный пересмотр полномочий в пользу регионов — это единственный способ, при котором возможно сохранение России как целостного государства. И аргумент в пользу мира: солдатам из Бурятии и Дагестана делать в Украине нечего.

Важна будет и демилитаризация: сложно будет находить аргументы в пользу единой России, если она останется гигантской аморфной территорией, в любой момент готовой выплеснуться из своих границ на окружающее пространство.

— Как, на ваш взгляд, должна быть устроена власть в период транзита? Какой институт может быть органом власти в этот период?

— В идеальном сценарии — отмена несправедливых законов, пересмотр Конституции, переходный режим выработает модели государственного и политического устройства страны, заложив в основу принципы верховенства закона, прав человека, экономической и политической конкуренции.

Это как раз то, чего нам не удалось сделать после распада СССР. И я совершенно не уверен, что удастся сделать после Путина. 

Более вероятный сценарий — медленная и постепенная трансформация, при которой не стоит ждать быстрого перехода к демократии. Россия будет оставаться авторитарным политическим режимом, либо частичной и крайне неустойчивой демократией, в которой на протяжении десятилетий власть перехватывают то популисты, то военные, то еще какие-то группы.

— Может ли Россия избежать гражданской войны после падения нынешнего режима?

— Мне сложно вообразить ситуацию, при которой значимое количество людей в России будет готово взять в руки оружие и пойти на смерть ради своих политических и национальных ценностей. По сравнению с началом ХХ века ситуация очень изменилась: появился городской класс, который хочет мирной, сытой, относительно благополучной жизни. Люди предпочитают вооруженному противостоянию изгнание, вписываются в другие сообщества, пытаются как-то выстроить свою жизнь за пределами страны.

Готовность умирать сейчас видна только среди добровольцев, сторонников Русского мира, пошедших на СВО. Но это очень небольшое количество людей, его не хватило даже для аннексии востока Украины.

Если бы их было много, Путину не пришлось бы переходить к массовой мобилизации. Эти люди могут пойти на Кремль, если он будет проводить политику, которая им не понравится, но пока это едва ли сколько-нибудь серьезная угроза. 

— Есть какой-то полезный российский опыт, который стоит перенести в будущее?

— Россия на протяжении своей истории была очень мягким колонизатором по сравнению, например, с Великобританией или Францией. Именно поэтому большинство колонизированных ей народов в массе своей ни о какой независимости сегодня не помышляют.

Очень тёплые чувства к России сохранились и в Средней Азии, несмотря на большие преступления в прошлом и голод 1920-1930-х годов в Казахстане.

Этот опыт мирного сосуществования разных конфессий, национальностей, культур и моделей социальности пригодится нам в будущем. Опыт попыток договориться с другим, который не такой, как ты, с людьми других взглядов, норм и традиций.

— Были у России в ХХ веке шансы к демократизации? И если да, то что пошло не так?

— Шансов было как минимум два. В первые годы ХХ века Россия могла стать конституционной монархией, и это был вполне реальный шанс на демократизацию. Через похожие преобразования прошли множество стран. Но градус антагонизма между монархистами и демократами тогда был примерно как сейчас между сторонниками и противниками Путина.

Всем казалось, что с оппонентом невозможно о чем-то договориться. Его можно либо взорвать, как это делали народовольцы, большевики и эсеры, либо отправить на каторгу, как поступали монархисты.

Власть воспринимала оппонентов как смутьянов, с которыми не стоит даже пытаться сесть за стол переговоров и выработать общую модель будущего. Высокий градус противостояния между властью и оппозицией ликвидировал любую возможность мирного перехода.

Второй шанс был после распада СССР.

Но очень много людей во второй половине 1980 — начале 1990-х думали о том, как сменить экономическую модель и перейти к рынку. И очень мало кто думал, как перейти от диктатуры к демократии.

Это вообще не казалось людям проблемой. Думали, что достаточно отменить шестую статью Конституции, которая давала коммунистической партии монополию на власть, и демократия выстроится сама собой. Именно поэтому в России, в отличие от стран Восточной Европы, после распада СССР государство не было переучреждено на новых основаниях. С другой стороны, тихая и незаметная номенклатурная приватизация власти и собственности сделала переход от СССР к РФ относительно бескровным.

— Кто может стать носителем перемен к лучшему в условиях, когда оппозиция уничтожена, а молодые и активные эмигрировали? Есть ли шансы на перемены изнутри?

— Конечно, есть. Сейчас такие группы и силы вынуждены действовать полуподпольным образом, но мы очень быстро увидим их формирование и вырастание, как только политическая ситуация станет более свободной.

Подавляющее большинство людей в России не заказывало ни диктатуру, ни войну. И не выражало готовность умирать за сухопутный коридор в Крым, за Мариуполь и Бахмут.

Все, что мы знаем о настроениях подавляющей части россиян, говорит о том, что люди на самом деле хотели бы спокойной жизни, мирного сосуществования с близкими и дальними странами, большей возможности влиять на то, что происходит в их городе, регионе и стране в целом. И как только политическая ситуация изменится, мы увидим много сил, которые смогут выдвинуть подобные политические инициативы.