Пятидесятилетние бабы сосут хуй молодому пацану

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Пятидесятилетние бабы сосут хуй молодому пацану
Доступ к информационному ресурсу ограничен на основании Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации».

Доступ к информационному ресурсу ограничен на основании Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации».


Этот ресурс создан для настоящих падонков. Те, кому не нравятся слова ХУЙ и ПИЗДА, могут идти нахуй. Остальные пруцца!


Полит.сру
Взгляд из-за бугра
Письма
Каверы



Наши сказки
Интервью
Авторы
Наука беспезды



Корзина хуятора
Полемика
Новости
Падонки в децтве



Корзина рулит!
Отчоты
Вопросы и ответы
 



Падонки и история
Креативы
Нетленка
 



Калонка Гаги II
Натуралы и натуралисты


К ноябрю в части из осеннего призыва не осталось уже никого.
Мы – самые старшие.
Я, Кица и Костюк лежим на койках. На заднице каждого из нас по три подушки. По бокам, в проходе, стоят наши бойцы – Макс, Новый, Кувшин и Гудок. В руках у них – белые нитки с узелками. Узелков – восемнадцать.
Наши молодые будут переводить нас в «стариков».
- Раз! – считают они, опуская нитку на подушки.
- О-о-ой! – кричит лежащий под койками Трактор. – Ой! Больно дедушке!
Положено по бойцу под каждую койку, но людей не хватает.
- Два!
Кица деланно кряхтит и свешивает голову под койку:
- А шо так тихо?
- Ой! Ой, больно! – орёт Трактор. – Суки, бейте легче – дедушке больно!
- Три! Четыре! Пять!..
- Больно мне, больно! Не унять ничем эту злую боль! – исполняет Трактор песню “Фристайла”.
На восемнадцатом “ударе” прибегает дневальный:
- Да хуль вы орёте на всю часть? Щас набегут сюда...
Смеясь, поднимаемся.
- Да всё, всё... Теперь тихо всё будет. Ну, бойцы, пишлы!
Кица накручивает свой ремень на кулак. Размахивается и бьёт им по табуретке. Бляха звучно впечатывается, оставляя заметную вмятину.
Бойцы вздрагивают.
- Не ссыте! – подхватываю свой ремень. – Пойдём, пока шакалов нет. Щас постареете чуток. Кувшин, ты – мой! Лично переводить тебя буду!..

В умывальнике – очередь. “Мандавохи” переводят своих. У каждой раковины, вцепившись в неё и зажмурясь, стоят бойцы. Получившие своё отбегают в сторону и прислоняются задницей к холодному кафелю.
Через три дня – баня. Как обычно, после таких дней, полная сине-чёрных отпечатков блях.
Отводим своих в сушилку – там свободнее.
Отвешиваем каждому положенные шесть раз.
Во время процедуры в сушилку заходят Арсен и Костя Мищенко. Прибежали с КПП, с наряда. Слухи по части быстро расходятся. Прознав о переводе, эти двое не утерпели до вечера. Понимаем их – сами ждали момента, когда становишься полноправным черпаком.
Покончив с бойцами, расстёгиваем им крючки на пэша. Угощаю новоиспеченных шнурков сигаретами.
- Ну что, Кувшин? Постарел, да? – спрашиваю сидящего с блаженным видом на ледяном подоконнике бойца.
- Хуйня. Я думал – больнее будет...
- Ну, вот придут весной твои духи – покажешь им, как надо. Ладно, шнурки – на выход все! Но помните – пока духи в казарму не придут – вы всё равно младшие самые. Не охуевать чтобы, ясно? Придут духи – их всему учить будете. Если что не так – пизды на равных получите.
Мне кажется, я почти дословно повторяю обращение к нам Бороды той ночью, когда мы стали шнурками.
- Ну шо, кабарда... – Кица щёлкает ремнём. – Вставай в позу. Харэ в шнурках лазить.
Арсен смотрит на часы.
- Давай, по-быстрому. Мы ж в наряде.
- Куды ж тоби поспишаты? – смеётся Костюк. – Ще цилый рик служыты...


***

У новых осенников закончился карантин. Под вой метели прошла их присяга, в том же ангаре, что и наша когда-то. Только у нас летом дело было, и дождь хлестал. Мать приезжала ко мне, отец не смог.
Над плацем хлопает на ветру непривычный флаг – трёхцветный. За время карантина текст присяги поменялся у духов трижды. Сначала учили старую, советскую. Потом прислали другой текст. Через неделю заменили на новый.
Всю осень никто вообще не знал, что говорить вместо “Служу Советскому Союзу!”. “России” – непривычно, да и с хохлами как быть, молдаванами... Просто “спасибо” - вообще смех.
Этот призыв целиком из России. Ей, новой стране, они и клялись. Мы все гадали, не заставят ли нас заново присягать, с духами наравне. Почти все решили отказаться.
Но оставили, как есть. Замполит объяснил с суровой прямотой: “Всё равно не служите ни хуя. Толку от вас никакого. Отбудете своё – и скатертью дорога”.
Непонятно одно – зачем тогда нас держат тут...
  
В остальном - обычно всё. В столовой праздничный обед, часть сумками с жратвой завалена. Всё вычищено, убрано, спрятано. Папы-мамы по части с сынками шарятся, несмотря на мороз.
Всё как обычно. Тогда лишь тоска другая была. Тёмная, густая. Сжимала, заливала. Омутом душу холодила...
Сейчас не так уже. Задубело внутри все, кирзой покрылось. Да и теперь-то что... Других очередь пришла тосковать.

Во взвод к нам дали пять человек. Откуда-то с Урала все.
Всё повторяется. Когда-то мы стояли на взлётке, тоскливо глядя пред собой в никуда. Потом стояли осенники, среди них мои друзья Арсен и Костя Мищенко. Прошёл длинный год и точно так же, с тем же выражением глаз стояли наши бойцы – Кувшин, Надя, Макс, Гудок, Трактор...
Отслужившие полгода, сейчас они, сдерживая радость, поглядывают на прибывших. И хотя им летать ещё до нашего дембеля, всё же будет полегче. Как сложилась судьба Нади, мы не знаем. От него нет известий, если верить Кувшину, единственному его другу.
 
Среди бойцов один – особый. Чучалин, из Челябинска. Неприметный щупленький парнишка. Маленький острый подбородок, уши торчат, голова лысая. Вроде такой же, как все. Но не совсем.
Женатый, с одним ребёнком. Жена беременна вторым. А парню всего-то восемнадцать лет.
По положению, с двумя детьми на службу уже не призывают.

Сидим в бытовке, единственном теплом помещении казармы. Радиатор здесь слабо булькает и не протекает почти.
В стекло окна будто крупу манную кто-то горстьями швыряет. Метель вторые сутки.
Вечер. Скучно.
Насыпаю заварку в “чифир-бак”.
- А что у нас там этот многодетный? – вдруг спрашивает Паша Секс. 
Сашко Костюк, вытыкает из розетки “Харьков”, оглаживает свою рожу, больше похожую на топор-колун, открывает дверь и зовёт бойца на беседу.
Тот входит, бледный, напуганный.
- Как же ты попал сюда? - спрашиваем.
Чуча радуется, что разговор не о “залётах”. Пожимает плечами:
- Военком сказал: “Сейчас у тебя один. Второй будет ли ещё - неизвестно. А приказ на тебя есть. Вот, - говорит, - родит жена, тогда и домой отправишься”.
- Вот ведь суки бывают! - качает головой Костюк.
- А ты шо, закосить не мог, до весны? - спрашивает толстый Кица.
Чуча лишь опять пожимает плечами.
Кица раскладывает на “гладилке” свой китель. Плюёт на подошву утюга и задумчиво прислушивается к шипению. 
- Ну ты и мудак... – усмехается, наконец. – Причём дважды.
Боец виновато кивает.
- Ладно, иди пока,- отпускаем его. – Папаша...

Пьём чай с засохшими пряниками. Вкус у них – будто кусок дерева грызёшь.
Спать не ложимся – сказали, сегодня всех повезут на уголь, если вагоны придут.
Может, топить будут лучше после. Хотя вряд ли. В прошлом году постоянно на разгрузку ездили. Как был дубак в казарме, так и остался.
Уголь – это очень херово. Уголь – ветер и холод. Темень. Гудки тепловоза. Блики прожектора на рельсах. Лом, высказьзывающий из рукавиц. Мат-перемат снующих повсюду ответственных “шакалов”. Не спрятаться, не свалить в тёплое место – некуда.
Греешься долбёжкой мёрзлой чёрной массы. Скользишь сапогами. Скидываешь бушлат – жарко. Сменяешься. Одеваешься опять и идёшь на погрузку. В ожидании кузова жмёшься к соседям возле непонятной бетонной будки. Дрожишь, чувствуя, как остывает на ветру пот и немеют пальцы в сапогах...
Так было в прошлом году.
Так будет и в этом. На угле особо не закосишь. Сегодня старшим – ротный “мандавох” Парахин. Вечноугрюмый шкаф в шинели с лицом изваяния с острова Пасхи. Парахин знает нас всех по призывам. Никогда не ставит на один вагон старых и молодых.Каждому выделяет свой. Сам же расхаживает вдоль путей, следя за работой.

В бытовку заглядывает лейтенант Вечёркин, ответственный.
- Давайте, закругляйтесь. Отбой. Угля не будет сегодня.
Вот оно – солдатское счастье.
А завтра всё равно в караул.

...Почти под самый Новый год из строевой сообщают, что на Чучалина пришла заверенная телеграмма. Родилась вторая дочка. Завтра с утра прибыть за документами. На дембель.
Чуча сидит ошалевший, мнёт шапку и смотрит, улыбаясь, в окно. Окно всё в морозных разводах, с наледью у подоконника. В казарме плюс шесть.
- Ты хоть рад? - спрашиваю его. - А то, смотри, оставайся!
- Не-е-е-е!... - трясёт головой Чуча.

Из старых во взводе свободны от наряда только я да Паша Секс.
- Давай его в чипок, что ли, сводим, - говорю Паше. - Когда у тебя родился-то?
- Родилась. Позавчера. Ещё не назвали никак. Меня ждут.
Паша лежит на кровати и ковыряет в носу.
- Вот так, Чуча, - говорит он, вытирая руку о соседнюю кровать. - И не поймёшь, служил ты, чи шо, как хохлы наши говорят.
- Ты сколько прослужил-то? - интересуюсь я.
Чуча недоверчиво смотрит.
- Да не, без подъёбки! - успокаиваю его.
- Октябрь, ноябрь, ну, и декабрь почти, - застенчиво отвечает Чуча.
- Три месяца, стало быть. Даже шнурком не успел побывать. И - уже дембель! - смеёмся мы с Пашей и переглядываемся. - Ну-ка, иди сюда!
Мы поднимаемся с кроватей.
Чучалин подходит, настороженно разглядывая нас.
- В позу! - командует Секс и не успевает Чуча взяться за дужку кровати, перетягивает его ремнём по заднице: - Раз!
- Два! - мой черёд.
- Три!- снова Пашин ремень. - Хорош! Больше не выслужил!
Чучалин ошарашенно трёт обеими руками задницу и хлопает глазами.
- Ну что, распускаем его по полной? - подмигиваю Сексу. - Это ж дембель, а мы только деды!
Расстёгиваем Чуче сразу три пуговицы. Дверью бытовки сгибаем бляху и спускаем ремень на яйца. Велим подвернуть сапоги. Шапку сдвигаем на затылок. Гнём кокарду. Паша выдаёт ему кусок подшивы и объясняет, как подшиться в десять слоёв.
- Можешь курить на кровати и руки в карманы совать. Никто тебе слова не скажет. Ты - дембель! Понял?

Вид у Чучи дурацкий. Клоунский. Выражение лица соответствует наряду.
Я занимаюсь с Чучей дембельской строевой подготовкой. Сцена напоминает мне эпизод из “Служебного романа”:
- Главное, что отличает дембеля от солдата – это походка.
Чуча старательно сутулится и волочит ноги по полу.
Мы уже развеселились вовсю.
- И чтобы в строю, в столовую когда пойдём, сзади шёл, как положено!
- А пойдём щас к роте МТО в гости! Пусть за куревом их сгоняет! - уже не может удержаться от смеха Пашка. Отсмеявшись, добавляет: - Ты, вообще-то, от нас не отходи. Народ, сам знаешь, разный. Могут и не понять. А мы объяснить можем и не успеть.

Из наряда возвращаются Кица и Костюк.
Замирают у прохода, разглядывая лежащего на кровати Чучу.
- Я шо-то не понял... - наконец произносит Кица.
Чуча ёжится, но нас ослушаться не решается. Продолжает лежать.
Объясняем ситуацию.
Хохлы сперва качают головами, но потом начинают улыбаться.
Костюк даже роется в кармане и протягивает Чуче несколько значков - “бегунок”, “классность”, и “отличника”.
- Бля, а мне “отличника” зажал! - возмущается Паша.
- Тоби ще нэ положэно! Трохи послужити трэба! - ржёт Костюк.

В столовой на Чучу пялятся все - бойцы, шнурки, черпаки и деды.
Чуча сидит с нами за одним столом и не знает, куда деться.
Общий ор и шум в столовой сам собой затихает.
- Э, воин! - подаёт с соседних рядов голос Ситников. - Ты не охуел, часом?
Паша Секс разворачивается вполоборота и солидно произносит:
- Глохни, Сито! Он раньше тебя на дембель уходит.
Объясняем, что и как.
Кивают, но одобрения не выражают.

Неожиданно к нам подходит Череп, из МТО.
Расстёгнут, как обычно, до пупа. Из-под вшивника торчит тельняшка. Чёлка закрывает глаза.
Черепа недавно разжаловали из сержантов, за то, что он послал на хуй ротного, и если бы его не оттащили, надавал бы он этому ротному по рылу. На плечах Черепа ещё виднеются следы от лычек.
Все напрягаются.
С Черепом так просто не поговоришь.
- А меня не ебёт, когда ему на дембель! - заявляет Череп. - Боец, десять секунд времени - и ты в положенном виде!
Чуча дёргается было, но справляется с собой и сидит неподвижно, вперив взгляд в доски стола.
Надо что-то делать.
- Череп, дай пацану старым походить и нам настроение не порть! - говорю я . - Потом это наш боец, и делать он будет, что мы ему скажем.
Череп молчит. Тяжело развернувшись, уходит на раздачу.
Мы облегчённо вздыхаем, но Череп появляется вновь. С кружкой и несколькими пайками в руках.
- Товарищ дембель! Разрешите вас угостить! – Череп ставит пайки перед Чучей и дурашливо прикладывает руку к голове. - На хавчик прогнулся салабон Череп!
Все смеются и расслабляются.
Череп подсаживается сбоку и дёргает за ремень Чучалина.
- А чего подъёбку такую носишь? Пожидились старые на кожан, да? На вот, - снимает с себя кожаный ремень Череп. - Махнёмся, не глядя. Кто доебётся, скажешь, Череп дал.

Всё. Теперь Чуча в безопасности полной.
От “дембельского ужина” Чуча отказался. Сразу после отбоя попросился спать.
Дело хозяйское. Перечить дембелю никто не стал.

На следующий день Чучалина провожает чуть ли не полчасти.    
Вываливаем через проходную КПП на шоссе.
Деревья вдоль шоссе больше похожи на снежные кучи. Лишь кое-где чернеют ветви. От дыхания пар. Сапоги скользят по наледи. Тусклая блямба солнца сидит на верхушках елей. Половина неба залита холодной желтизной. Ссловно великан поссал и прихватилось тут же морозом.

На сердце – тоска. Не такая, когда друзей провожал осенью. Черная, нехорошая.
Ловлю себя на том, что хочется дать Чуче по затылку, сбить с него шапку, добавить пинка, когда он за шапкой нагнётся...
Протягиваю ему конверт:
- Слышь, опусти в Питере, в междугородку, лады? Ну, бывай!
- Ты возвращайся, если что! – говорит ему кто-то.
Все ржут. Быстро смолкают.

Глядя вслед автобусу - за ним спиралью закручивается в морозном воздухе облако выхлопа, Паша Секс задумчиво произносит:
- Вот так. Пришёл и ушёл. А мы остались. А с другой стороны - двое детей... Ну на хуй такой дембель. Я бы лучше ещё год отслужил.
Смотрю на Пашу.
Он думает и говорит:
- Ну, не год, может быть. А полгодика бы точно, послужил...

Солнце незаметно проваливается за ели.
Небосклон принимает свою обычную сизую серость.
Холодает. Темнеет.
До весны ещё далеко.


***

Входят во власть новые черпаки.
Совсем недавно они ещё бегали за водой Уколу и Колбасе. Гладили и подшивали форму Гунько. Носились по казарме в поисках “фильтра”.
Кто-то из них даже клялся никогда не припахивать “своих” молодых.
Всё это знакомо. Сами были такими.
“Крокодильчики” и “попугаи”, разбавленные “лосями” и держанием табуреток, черпакам быстро надоедают. Помаявшись пару недель, начинают поиски нового.

Арсен придумал игру - “в бая”. 
Каждый вечер пристаёт теперь ко мне:
- Давай в “бая” играть! Давай! Вчера не играли!..
- Отстань, иди на хер! Сколько можно! Не видишь, я читаю?!.
Арсен подсаживается ближе и притворно вздыхает:
- Скучно ведь! Пойду дедовщину зверствовать.
Молчу.
Арсен не выдерживает:
- Ну разок давай в “бая” поиграем, разок и всё, а?
- Ладно, разок только. И не будешь читать мешать?
- Не буду, не буду! Ай, спасибо! Эй, бойцы, сюда все! В “бая” играть!
Как и в столовой, стены казармы были украшены фотообоями. На одной стороне поле и лес, а на другой - снежные горы.
Около нас с Арсеном выстраиваются две группки бойцов.
- А чьи это поля и леса? - спрашивает одна группа другую, показывая на обои за моей спиной.
- А вот барина нашего, - кланяясь, отвечают другие.
В свою очередь интересуются:
- А горы вон те, чьи они?
- А вот нашего бая! - указывают на Арсена бойцы, и, приплясывая, поют: - Ай-ай-ай! Самый лучший у нас бай!
Арсен откидывается на кровать и звонко хохочет, дрыгая ногами.
Лицо его совершенно счастливое.
В “бая” он готов играть ежедневно. Смеётся при этом искренне, от души. По-детски почти.
Никто на него не злится даже.

Костя Мищенко, по кличке “Сектор”, каждый вечер разучивает с духами песни любимой группы, под гитару. Играет Костик здорово. Подобрал все аккорды и записал слова. Получается у него похоже.
Бойцы петь не умеют совсем. Блеют, не попадая в такт. Костя злится. Остальные гогочут.
Песня про подругу, которой обещают “дать под дых”, давно уже наша строевая, с одобрения Ворона.
    
Кто-то из черпаков додумался выдать бойцам из каптёрки летние синие трусы. Приказали подвернуть их как можно туже. Получилась пародия на плавки. Выбрали самых тощих духов и заставили изображать позы культуристов на соревновании. Конкурс назвали “Мистер Смерть-92”.

Тот же Костик подбил бойцов на постановку спектакля.
На представление собралась вся казарма. Пришли даже снизу, из МТО.
Бойцы постарались на славу.
Из одеял соорудили ширму-занавес.
Самый толстый, Фотиев, в накинутой на плечи шинели с поднятым воротником изображает царя. На его голове корона из ватмана. С плеч свисает одеяло – мантия. В руке швабра – посох.
Трое других сидят рядком на табуретах, изображая вязание. Головы покрыты полотенцами на манер платков.
Рассказчик – самый разбитной из духов, с весёлой фамилией Улыбышев, начинает вступление нарочито старческим голосом:
- Три блядищи под окном пёрлись поздно вечерком...
Вступает первая “девица”:
- Кабы я была царица, я б пизду покрыла лаком и давала б только раком...
Стоит такой хохот, что не слышно слов второй «героини».
- Царь во время разговора хуй дрочил возле забора.
Фотиев старательно изображает дрочку. По-царски, отложив посох, двигает обеими руками, намекая на размер.
Смеюсь вместе со всеми, сгибаясь пополам. В моё плечо, хрюкая, утыкается Сашко Костюк. Если бы мои знакомые на гражданке узнали, над чем я веселюсь... Особенно те, с кем я ходил в московские театры...
Успех у зрителей бешеный. Премьера состоялась.
Предлагаю дать артистам на сегодня поблажку. Черпаки соглашаются. Посылаем недовольных Гудка и Трактора в столовую за картофаном. Шнурки собираются нарочито медленно, поглядывая из-подлобья на духов.
- А ну резче, военные! – гаркает на них Бурый. – Постарели невъебенно? Щас, бля, омоложу!
Бурый спрыгивает с койки и хватает ремень.
Шнурки расторопно исчезают.

Через час сидим все вместе в дембельском углу, сдвинув табуреты. На них – подносы с хавчиком. Бойцы жадно едят картошку. Запасливый Костюк откуда-то притащил кусок пересоленного сала и зелёный лук. Костик Сектор приносит “чифир-бак”.
-Да-а... – откидывается на койку Паша Секс и закуривает. – Я даже представить не могу, чтобы мы вот так с нашими старыми сидели.
- Ну хуле... Заслужили, ладно тебе, - подмигиваю бойцам.
Пытаюсь отрезать от твёрдого сала хотя бы кусок.
- А покурить можно? – спрашивает наглый Улыбышев.
- Ты не охуел ли слишком, Улыбон? – усмехается Кица. – Сектор, шо за хуйня?
Костик вытирает губы, дожёвывает, поднимается и орёт:
- На “лося”, блядь! Музыкального!
Улыбон получает в “рога”, разводит руки в стороны и поёт:
- Вдруг как в сказке скрипнула дверь! Всё мне ясно стало теперь!
Костик неожиданно сердится:
- Так, всё! Хорош тут охуевать! Съебали по койкам! Сорок пять секунд – отбой!
Бойцы, едва не опрокинув подносы, бросаются к своим местам.
- Ну и правильно, - говорит Паша. – Не хуй...
Мне, в общем-то, всё равно. Отдохнули – и хватит.
Это молодые осенников. Им с н
Чешский массаж скрытой камерой с еблей рыжеволосой телки
Жена Ебет Мужа Пальцами В Жопу Смотреть Онлайн Бесплатно
Джинсовые русские лесбиянки лижут киски и трутся через ткань