Пять сантиметров в секунду (Новелла). Том 3. Глава 4

Один из поворотных моментов в работе настал, когда Такаки трудился в компании уже третий год.

Дело было в проекте, запущенном ещё до того, как Такаки поступил на работу: долгое время перспективы проекта оставались туманными, и когда стало ясно, что достичь изначально поставленной цели не удастся, компания приняла решение поставить на нём крест. Нужно было, так сказать, расчистить поле боя после поражения: чтобы свести ущерб к минимуму, высшее руководство поручило Такаки разобраться в сложном комплексе написанных для проекта программ и отобрать те из них, которые могли хоть на что-то сгодиться. Иными словами, раз ты у нас такой умный, разгреби-ка вот эту кучу — примерно так.

Поначалу Такаки выполнял работу так, как проинструктировал его глава отдела. В результате ему пришлось продираться сквозь густой лес подпрограмм, и чем дальше, тем непролазной этот лес становился. Такаки попросил начальство позволить ему изменить тактику, получил отказ и целый месяц пахал как проклятый, каждый день задерживаясь на работе допоздна. На протяжении этого месяца Такаки делал то, чего хотело от него начальство, и одновременно пытался выполнить ту же работу средствами, которые казались наиболее эффективными ему самому. Прогресс был налицо, ликвидация проекта сдвинулась с мёртвой точки, но лишь благодаря придуманной Такаки методике. Он снова переговорил с начальством, на этот раз явившись с конкретными результатами на руках. Глава отдела грубо отчитал Такаки и распорядился впредь воздерживаться от какой бы то ни было самодеятельности.

Обескураженный Такаки стал присматриваться к коллегам и обнаружил, что все они делают ровно и только то, что велит им глава отдела. Ликвидировать проект таким образом было попросту невозможно. Начальные условия были оценены некорректно, из-за в корне неверного подхода работа встала, снежный ком проблем, одна сложнее другой, нарастал. Переоценка начальных условий проекта заняла бы теперь слишком много времени. С точки зрения высшего руководства следовало не тянуть резину, а думать о том, как свернуть проект побыстрее.

Окончательно запутавшись, Такаки пришёл на приём к топ-менеджеру, который поручил ему заняться проектом. Топ-менеджер внимательно выслушал объяснения Такаки, после чего сказал, что в итоге, поддерживая позицию главы отдела, он просит поторопиться с ликвидацией проекта. «Это что-то невероятное», — подумал тогда Такаки.

Больше трёх месяцев Такаки производил абсолютно бессмысленные действия. Он понимал, что глава отдела на свой манер хочет завершить проект успешно, но не мог безропотно следовать инструкциям, от которых ситуация только ухудшалась. Начальник всё время орал на Такаки, который — единственный из всего отдела — продолжал делать свою работу. Топ-менеджер давал понять, что он вроде как на стороне Такаки, и его молчаливое одобрение придавало Такаки сил. Такаки увязал в проекте как в болоте, все его достижения сводились на нет путаницей, которую день за днём создавали коллеги. Он стал чаще курить, а дома пил куда больше пива.

Однажды чаша терпения Такаки переполнилась, и он попросил топ-менеджера перевести его в другой отдел. Или же убедить начальника в том, что тот неправ. «Если всё останется по-прежнему, я уволюсь сам».

На следующей неделе глава отдела сменился. Пришедший ему на смену человек совмещал новую должность с курированием другого проекта и, считая дополнительные обязанности обузой, общался с Такаки подчёркнуто холодно, но по меньшей мере рабочие вопросы решал вполне рационально.

Так или иначе, Такаки наконец увидел хоть какой-то свет в конце туннеля. Зарываясь в работу, он всё больше отдалялся от коллег и трудился на износ. Продолжать в том же духе было невозможно. Он выжал себя досуха.

При таком раскладе свидания с Рисой Мидзуно были для него отдушиной.

Раз в одну-две недели Такаки по пути с работы домой заезжал на станцию Нисикокубундзи, на которой жила Мидзуно. Встречи назначались на половину десятого вечера. Иногда Такаки покупал Мидзуно маленький букет. Поскольку цветочный магазин неподалёку от работы закрывался в восемь, Такаки выскальзывал из офиса около семи, покупал цветы, запирал их в ячейке вокзальной камеры хранения, бегом возвращался на работу и трудился до половины девятого. Игра в секретность доставляла ему особенное удовольствие. После работы Такаки ехал на станцию, где его ждала Мидзуно; стоя в переполненном вагоне, он держал букет так, чтобы цветы не сломались.

Ночи на воскресенье они иногда проводили либо в его, либо в её квартире. Чаще всего Такаки оставался ночевать у Мидзуно, но случалось и наоборот. В обеих квартирах было по две зубных щётки, у неё хранилось несколько пар трусов Такаки, у него неожиданно завелись кухонные принадлежности и приправы. У Такаки теплела на сердце от мысли, что его комната заполняется разными журналами, которые он до того никогда не читал.

Ужин неизменно готовила Мидзуно. В ожидании еды, под стук кухонного ножа и шум включённого вентилятора, наслаждаясь ароматом варящейся лапши и жарящейся рыбы, Такаки продолжал работать на ноутбуке. Он стучал по клавиатуре, и на душе у него было по-настоящему легко. Когда негромкие звуки с кухни и цоканье клавиш мягко наполняли собой тесную комнату, Такаки понимал, что нигде и никогда он не чувствовал себя настолько спокойно.

С Мидзуно у него было связано множество воспоминаний.

Взять хотя бы еду. Мидзуно всегда очень элегантно ела. Она искусно очищала скумбрию от костей, отрезала куски мяса одним движением ножа, при помощи ложки и вилки умело обходилась с макаронами и до того изящно отправляла их в рот, что можно было засмотреться. А уж когда она касалась ногтями цвета лепестков сакуры чашки кофе!.. Чуть влажные щеки, холодные пальчики, аромат волос, сладость кожи, вспотевшие ладони, тронутые табачным запахом губы, тяжкие вздохи…

Она жила в многоквартирном доме у железной дороги. Когда они выключали свет и забирались в постель, Такаки часто смотрел на видневшийся в окне клочок небосвода. С наступлением зимы звёздное небо сделалось невероятно красивым. Мир за окном сковывала стужа, да и в квартире было так холодно, что выдох превращался в белый пар, но когда Мидзуно клала голову на плечо Такаки, ему становилось тепло и уютно. В такие минуты отдававшийся в ушах перестук колёс поезда линии Тюо казался непонятными словами, долетавшими до Такаки из очень далёкой страны. До того ему казалось, что он находится не там, где должен быть. «Неужели именно сюда я стремился?»— думал он.

В те дни, когда они с Мидзуно были вместе, Такаки осознавал, как сильно зачерствел оттого, что слишком долго жил в одиночестве.

Вот почему, когда они с Мидзуно расстались, Такаки словно заглянул в бездонную чёрную пропасть.

Целых три года они жили надеждами, изо всех сил пытаясь одолеть все разделявшие их барьеры. Но все было тщетно, и в конце концов их дороги резко разошлись. При мысли, что теперь он снова должен будет мириться с одиночеством, на Такаки наваливалась бесконечно тяжёлая усталость.

И ведь ничего не случилось, думал он. Ничего такого, из-за чего стоило бы расстаться. Просто реки наших чувств текут по отдельности, так и не слившись в единый поток.

Глубокой ночью, в полной темноте, внимая урчанию автомобилей за окном, Такаки открыл глаза и ощутил отчаяние. Мысли разбегались; волевым усилием он сосредоточился на том, что было сейчас самым главным.

…Этот исход был неизбежен с самого начала. Не бывает любви до гроба. Тот, кто верит в такую любовь, должен привыкать к потерям.

Я тоже шёл по этому пути; шёл-шёл — и вот пришёл.

Примерно тогда же, когда Такаки расстался с Мидзуно, он уволился из компании.

Он часто спрашивал себя, была ли между этими событиями какая-то связь, но ответа так и не нашёл. Скорее, решил он, одна просто совпало с другим. Иногда Такаки вымещал полученный на работе стресс на Мидзуно, но случалось и наоборот, и вряд ли эти их ссоры на что-то влияли, думал он. Причину разрыва невозможно было выразить словами — Такаки ощущал, что ему чего-то не хватает, и это проявлялось во всем, что он говорил и делал. Но чего именно ему не хватало?

Он не знал.

Впоследствии Такаки часто пытался вспомнить последние два года работы в кампании, но воспоминания расплывались, словно всё то время он дремал на ходу.

Он сам не заметил, как перестал понимать, зима на дворе или лето, осень или весна; временами он путал то, что сделал вчера, с тем, что должен был сделать сегодня или намеревался сделать завтра; дни мельтешили, как картинки в калейдоскопе. Такаки всегда был чем-то занят, работа, которую он выполнял, была исключительно рутинной. Составив ориентировочный план ликвидации проекта, он работал почти как автомат, тратя всё своё рабочее время на вычисления. Такаки будто ехал в потоке машин, двигавшемся с одной и той же скоростью, и только и мог, что повиноваться дорожным знакам. Знай себе крути руль, жми на газ и вообще ни о чём не думай. Даже разговаривать ни с кем не надо.

Однажды он понял, что прежнее благоговение перед программированием, новейшими технологиями и самим компьютером куда-то ушло. «Видно, так всё и бывает», — думал он. Когда Такаки был подростком, он благоговел перед сиянием ночного неба, а теперь, когда поднимал голову, видел только звезды, не вызывавшие уже былых чувств.

В то же самое время в глазах руководства ценность Такаки только росла. При каждой аттестации ему повышали зарплату, и премия у него была больше, чем у коллег с тем же стажем работы. Тратить деньги ему было особенно не на что, потому что времени развлекаться не было, в итоге на счету неожиданно образовалась сумма, о которой он раньше и мечтать не мог.

Такаки сидел перед экраном в офисе, наполненном, как всегда, успокаивающим перестуком клавиш, и ждал, пока компилятор обработает введённую программу. Поднеся чашку с остывающим кофе к губам, он думал о том, что жизнь — всё-таки странная штука.

Такаки многое мог себе позволить, но ничего не хотел, и ему оставалось только копить деньги на счету.

Он рассказал ей об этом как бы в шутку, Мидзуно засмеялась, потом немного загрустила. Когда Такаки видел, как она печалится, глубоко внутри у него что-то щемило и сердце начинало ныть. Тогда он и сам грустил без всякой причины.

Было начало осени; сквозь дверь-ширму в комнату задувал холодный ветерок; Мидзуно и Такаки сидели на ламинатном полу и наслаждались прохладой. Он снял галстук и остался в темно-синей рубашке, она была в темно-коричневом свитере и длинной юбке с огромными карманами. Взгляд Такаки задержался на округлой груди, приятные очертания которой проступали сквозь свитер, и на душе у него стало чуточку тяжелее.

Он зашёл к Мидзуно по пути с работы впервые после долгого перерыва. В последний раз в квартире ещё работал кондиционер, с трудом припомнил Такаки, почти два месяца прошло. Конечно, мы были по горло в работе, и расписания вечно не совпадали, но это всё же не повод, чтобы совсем не встречаться, думал он. А ведь раньше мы виделись очень часто. И она, и я — оба мы как-то расслабились.

— Эй, Такаки-кун, а кем ты хотел стать в детстве? — спросила Мидзуно, выслушав, как обычно, его ворчание по поводу работы. Он задумался.

— Кажется, никем.

— Совсем-совсем?

— Угу. Я просто изо всех сил старался выжить, — сказал он с улыбкой, и Мидзуно, улыбнувшись в ответ, сказала: «Я тоже», — взяла с тарелки одну грушу, откусила и бодро захрумкала.

— Ты тоже, Мидзуно-сан?

— Ага. Когда меня в школе спрашивали, кем я хочу быть, я всегда тушевалась. А когда все устроилось с нынешним местом работы, вздохнула с облегчением. Теперь-то уж никто меня не спросит, о каком будущем я мечтаю!

Вот-вот, мысленно согласился он и протянул руку к очищенным Мидзуно грушам.

«Кем я хочу стать?»

Каждому надо во что бы то ни стало найти себе место. А у меня чувство, что я всё никак не привыкну даже к самому себе. Нет в мире ничего, за чем я гнался бы. Я не знаю, кто я такой, я всё ещё в пути, думал Такаки. Вопрос в том, куда я иду.

У Мидзуно зазвенел мобильник, она извинилась, взяла телефон и вышла в коридор. Такаки проследил за ней краем глаза, сунул в рот сигарету, щёлкнул зажигалкой. Из коридора доносился её негромкий радостный голос, и Такаки сам себе удивился, внезапно ощутив острый укол ревности к незнакомцу, с которым говорила Мидзуно. Такаки живо вообразил, как незнакомый мужик ласкает её под свитером, касается белой кожи, — и на мгновение возненавидел их обоих.

Телефонная беседа продолжалась самое большее пять минут, потом Мидзуно вернулась и сообщила: «Это младший коллега», — и Такаки непонятно почему подумал, что она его презирает. Но Мидзуно ни в чём не виновата. Что ж тут удивительного? Ответив: «ясно», — он, словно давя собственные чувства, раздавил сигарету в пепельнице. И спросил себя в ужасе: «Что со мной происходит?»

На следующее утро они, как и раньше, сидели за обеденным столом и вместе завтракали.

Он посмотрел в окно; небо застилали серые тучи. Утро выдалось зябким. Для Такаки с Мидзуно совместное поглощение завтрака в воскресенье было исключительно важным, символическим событием: продолжаются ничем не омрачённые выходные, времени — навалом, что хочешь, то и делай. Будто вся жизнь впереди. Мидзуно всегда готовила вкусный завтрак, и в минуты воскресной утренней трапезы они с Такаки были как никогда счастливы. Иначе и быть не могло.

Такаки смотрел на то, как Мидзуно кладёт яичницу-болтунью на разрезанные гренки и отправляет их в рот, и его поразило предчувствие; не окажется ли этот их завтрак последним совместным завтраком? Эта мысль пришла ему в голову без всякой причины. Дело было не в том, что он этого желал, вовсе нет: и через неделю, и через две недели Такаки хотел бы завтракать вместе с Мидзуно.

Но это и в самом деле был их самый последний совместный завтрак.

Такаки решил написать заявление об уходе, когда до окончательной ликвидации проекта оставалось, по его прикидкам, три месяца.

Когда он решился подать заявление об уходе, то понял, что на деле хотел уволиться уже давно. Сначала надо закрыть проект, ещё месяц пойдёт на то, чтобы разобраться с делами и передать их коллегам; просчитав все сроки, Такаки сообщил начальнику, что если всё пойдёт по плану, он уволится в феврале будущего года. Глава отдела отнёсся к Такаки участливо и велел переговорить с топ-менеджером.

Услышав о том, что Такаки намерен уйти, топ-менеджер стал всерьёз его отговаривать. Если Такаки недоволен условиями труда, в определённой степени их можно улучшить; разве это дело — уходить из компании после стольких лет? Следует проявить терпение.

Да, сейчас ты наверняка перегружен работой, но когда проект будет завершён, твои заслуги оценят по достоинству и обязательно дадут тебе более интересное задание…

«Может быть. Но это всё-таки моя жизнь», — подумал Такаки, однако вслух этого не сказал.

Дело не в недовольстве условиями труда, ответил он. И совсем не в том, что я сейчас перегружен работой. Такаки не врал. Он просто хотел уволиться. Он прямо сказал об этом топ-менеджеру, но понимания так и не добился. Всё правильно, думал Такаки. Я даже самому себе не могу толком объяснить, что на меня нашло.

Так или иначе, после недолгого спора было решено, что Такаки уволится в конце января.

Осень вступала в свои права, воздух день ото дня становился всё прозрачнее и прохладнее. Такаки с головой ушёл в свой последний проект, работа спорилась. Теперь, когда срок сдачи определился, он работал даже больше, чем раньше, выходных у него практически не было. Те редкие часы, которые Такаки проводил дома, он обычно спал как убитый. Из-за постоянного недосыпа тело переставало слушаться, его бросало в жар, каждое утро в электричке Такаки изо всех сил боролся с тошнотой. Но обо всем этом он старался думать как можно реже. На душе у него, наоборот, с каждым днём становилось всё спокойнее.

Подавая заявление об уходе, Такаки приготовился к тому, что начальство будет осложнять ему жизнь, но на деле никто и не думал его притеснять. Глава отдела пусть неуклюже, но выразил ему благодарность, а топ-менеджер с искренней заботой спрашивал, нашёл ли Такаки новое место. «Такому работнику, как ты, я с радостью дам самую положительную рекомендацию», — говорил топ-менеджер. Такаки ответил вежливым отказом, сославшись на то, что желает отдохнуть.

После того, как тайфун принёс в Канто холодный ветер, Такаки стал одеваться по-зимнему. Одним морозным утром он надел недавно выложенное из комода пальто, всё ещё слабо отдававшее нафталином, на другой день обмотал вокруг шеи шарф, который подарила ему Мидзуно; так Такаки постепенно примерялся к зиме. Он почти ни с кем не разговаривал — и это не было ему в тягость.

Они с Мидзуно продолжали общаться — раз или два в неделю обменивались сообщениями по мобильнику. Ждать ответные письма приходилось очень долго, но Такаки говорил себе, что Мидзуно, наверное, тоже сильно занята на работе. Да и сам он отвечал далеко не сразу. Однажды Такаки осознал, что после того совместного завтрака прошло три месяца, и за это время они ни разу не увиделись.

Когда после очередного рабочего дня Такаки заходил в вагон последнего поезда линии Тюо и в изнеможении опускался на сиденье, он всякий раз тяжело вздыхал. Очень-очень тяжело.

Мчавшийся по ночному Токио опустевший поезд всегда смутно пах алкоголем и усталостью. Позади остался район Накано; слушая привычный уху стук колёс, Такаки глядел на приближавшиеся огни небоскрёбов, и ему вдруг представилось, что он смотрит на самого себя откуда-то с высоты. Он увидел тонкую светящуюся нить, которая медленно ползла к гигантскому зданию, напоминавшему надгробие.

Дует сильный ветер, и под его порывами мерцают огни города далеко внизу — совсем как звезды. А я, запертый внутри тонкой световой нити, медленно передвигаюсь по поверхности этой гигантской планеты.

Поезд прибыл на станцию Синдзюку, и Такаки, шагнув на платформу, поневоле обернулся, чтобы бросить взгляд на опустевшее сиденье. Невозможно было избавиться от ощущения, что он, смертельно уставший человек в костюме, на самом деле остался сидеть в вагоне поезда.

Такаки подумал, что до сих пор никак не может привыкнуть к Токио. Ни к скамейкам на платформе, ни к выстроившимся в линию турникетам, ни к галереям подземного торгового центра.

В декабре настал день, когда после двух лет работы проект был завершён.

К собственному удивлению, сильных чувств Такаки по этому поводу не испытал. Он ощущал только копившуюся день ото дня усталость. Сделав перерыв на чашку кофе, Такаки принялся готовиться к уходу. В этот день он опять возвращался домой последним поездом.

Сойдя на станции Синдзюку и миновав турникет, он увидел тянувшуюся к западному выходу очередь на подземную стоянку такси и вспомнил наконец, что прошедший день был пятницей. Хуже того: это была рождественская ночь. В приглушённом вокзальном гуле Такаки различил доносившуюся откуда-то тихую мелодию Jingle Bells. Он решил не брать такси и дойти до дома пешком; оставив позади подземный туннель, который вёл в Западный Синдзюку, Такаки оказался в районе небоскрёбов.

В столь поздний час здесь, как обычно, было тихо и спокойно. Такаки шагал мимо оснований высоток. От станции к дому он всегда шёл одним и тем же маршрутом. Внезапно в кармане пальто завибрировал мобильник. Такаки остановился, сделал вдох, вынул телефон из кармана.

Это звонила Мидзуно.

Он не смог принять вызов. Почему-то не захотел. Исчезли все чувства, кроме одного: ему было плохо. Почему — Такаки не знал. Он застыл на месте, беспомощно глядя на жидкокристаллический экранчик, на иероглифы «Риса Мидзуно». Мобильник звенел и звенел, а потом, словно выдохшись, резко замолчал.

В груди вдруг стало жарко, и Такаки поднял глаза к небесам.

Половину неба занимала чёрная как ночь стена тонувшего в вышине небоскрёба. На ней светился десяток окон, ещё выше судорожно мигали красные предупредительные огни, над ними расстилалось беззвёздное небо мегаполиса. В следующий момент Такаки увидел мириады крошечных белых точек, медленно падавших с небес на землю.

…Снег.

Всего-то одно слово, подумал он.

Одно слово — но как же он хотел его услышать. «Всё, чего я искал, — это лишь слова, которые, кажется, так никто и не произнесёт. Я знаю, что моё желание насквозь эгоистично, но ничего не могу с собой поделать. Я вижу снег, который не замечал столько лет, и в самой глубине моей души словно распахивается дверь.» Стоило это понять, как он раз и навсегда осознал, чего именно ему недоставало так долго.

Слов, которые одна девочка сказала в тот самый день, давным-давно.

«Такаки-кун, у тебя точно все будет хорошо».

Глава 5