Пять минут

В редких случаях осужденным удается прогуляться на свободе до окончания своего срока. Поводов для подобных случаев крайне мало, и все они по большей части подразумевают какие-то проблемы для заключенного. Это может быть следственное дело по месту всплывшего преступления или же необходимость выезда в больницу на прием к специалисту, которого нет в лагерной медицинской системе.

Мне пришлось добиваться выезда на волю по медицинскому поводу около пяти лет с момента моего прибытия в Мордовию.

Жалобы в управление ФСИН, множество поездок в ЛИУ, попытки встреч с врачами, неоднократные походы в медицинскую часть, поддержка родных и правозащитников-волонтеров, прокуратура и иные инстанции… Прошли годы, прежде чем прием у специалиста был назначен, и я был поставлен на этап в Зубово-Полянскую поликлинику.

Летнее солнечное утро 2025 года. Сотрудники ЛИУ-3 только еще приходят на работу. Я стою у шлюза в ожидании автозака. До конца не верилось, что в итоге я все-таки смогу покинуть застенки мордовских лагерей до 30-х годов даже на самое короткое время. Предвкушение возможной встречи с волей заставляет немного волноваться. Забираюсь в автозак. Один единственный заключенный без тяжелых баулов и лишних неудобств.

Конвой, наручники, автомат, дубинки, регистраторы – все ради меня одного, ради того, чтобы я мог наконец-таки воспользоваться своим законным правом на медицинское обследование и оказание дальнейшего лечения.

Признаться честно, я даже испытывал некую неловкость из-за этого, хотя и не заставлял никого из присутствующих устраиваться на данную работу и выполнять все эти обязанности по сопровождению меня, за которые они получают зарплату.

Поездка длилась около сорока минут. Передо мной лишь клетки, лавочки и железные серые стенки. Камера в углу и мусор, прилипший к полу. Поездка в автозаке, как правило, скучна и однообразна. Диалоги конвоя ничем не примечательны. С годами они совсем не меняются: зарплаты, общие знакомые, рыбалка, машины, нормативы, пенсии, отпуска и отгулы. В щель открытого люка, из которого дует свежий стремительный ветерок, я рассматриваю макушки различных деревьев, сменяющихся чистым голубым небом и редкими линиями проводов электропередач.

Иногда я прикрываю глаза и представляю, где мы едем, что нас окружает.

Автозак порой разгоняется и делает крутые повороты. Оставшимися в памяти картинами я стараюсь воссоздать окружающее меня пространство, скрытое от глаз.

Впервые за долгие годы мне предстоит прикоснуться к реальности вольного мира, пройтись по нему, осознать возможность моего нахождения в нем. В последний раз я прогуливался по вольным тропинкам этапа пять лет назад. Я помню звездное небо, овчарок, вокзальный шум, промерзшую землю, фонари и трос, сцепляющий еще не переодетых в робу зеков с сумками.

«Вы находитесь в распоряжении конвоя. В случае попытки побега будет применено табельное оружие. Вы обязаны строго выполнять все указания сопровождающих сотрудников».

Эти слова я слышу и теперь, находясь в центре поселка Зубова Поляна. 

Все эти условности правил пролетели совершенно незаметно, так как я был крайне увлечен окружающей меня обстановкой – проезжающими машинами, оживленными дорожками, прохожими, позабытой мной палитрой различных звуков населенной местности. Крики детей, ворчание, сигнализации, птицы, скрипы – все сливается в единый звуковой поток, от которого я уже давно отвык.

Люди… Самые разные люди, старые и молодые, свободные, и поэтому кажутся мне другими, в ярких разноцветных, разнофасонных одеждах. Маленькие ребятишки… Я поймал себя на мысли о том, что уже несколько лет не видел детей вживую. Все окружающее меня пространство дивится моему появлению.

Я словно инопланетянин, чужеземец, иной.

Присутствие людей в форме вызывает трепет и любопытство населения. Мужики посмелее – они подходят к автозаку и спрашивают: «Кого привезли?» Сотрудники просят их отойти, как того требуют правила, отвечают, что привезли бандита. Помню, в детстве по телевизору я видел бандитов. Большие дядьки в кожанках, лысые, в черных очках, с цепочками на шее – таких уже не осталось. Они только в кино. Теперь бандит это я. Худой парень в черной робе и кепке с серыми полосками. Я пристегнут наручниками к сотруднику. Один идет впереди, просит всех расступиться, другой «прикрывает» спину. Они довольно сосредоточены, неторопливы, серьезны. В моем личном деле указана цифра статьи – 205.

«Организатор террористического сообщества, склонен к совершению преступлений террористического и экстремистского характера».

Расслабляться с таким осужденным особо не дозволено, да и время сейчас неспокойное. Люди останавливаются и провожают меня взглядом.

Женщины вздыхают и упоминают Господа. «Страшно», – проговаривает одна из них.

Я чувствую себя экспонатом из другой, не известной людям, вселенной, экзотическим существом, и в этой роли все-таки чувствуется доля унижения.

Принято считать, что русский народ всегда сочувственно относился к закованным в цепи заключенным. Люди всегда жалели каторжан, давали им милостыню, подкармливали. Так требовало не только религиозное учение – данный порыв исходил из внутреннего мира народа. Убийц и разбойников, даже самых жестоких, находившихся в неволе, жалели из-за их участи, старались проявить сопереживание хотя бы сочувствующим взглядом – тем самым избавить грешников и мучеников от ненависти и звериной отчужденности, вселить в них погасшую любовь к людям и желание возвратиться в их окружение.

Даже советский народ, переживший тяготы войны, не мог оставить без сострадания немецких военнопленных, умирающих от голода и мороза во время пешего этапа и изнуряющих работ.

Сейчас же я вижу в глазах людей лишь страх, растерянность и неутомимое любопытство, где-то даже полное безразличие, но ничего, ничего обнадеживающего, светлого и сопричастного. Я ничего не ожидал от людей, не требовал, я лишь фиксировал факт. Идущий в сопровождении конвоя по улице свободного мира, я чувствовал себя чужаком. Никто из зевак, проходивших мимо, рассматривающих меня, не знал истории моей судьбы, не знал, какой я человек, какими мыслями движим и из каких поступков состою, но каждый заранее боялся меня, опасался моего взгляда и резкого движения. Мой образ в основном состоял из сопровождавших меня людей в камуфляже. Так могли охранять только зверя, представляющего большую опасность для окружающих. Я пленен стереотипами. И теперь, спустя годы, проведенные в заключении, я ощущаю весь груз этого клейма, все глубже прожигающий мой образ и все дальше раздвигающий дистанцию отчужденности меня от вольного мира. Но я все равно улыбался. Смотрел на всех этих разных людей – бабушек с сумками, мужчин с густыми усами, девчонок в спортивных шортиках, пациентов, уборщиц, медсестер… Я очень скучал по их присутствию.

Душа трепетала от разнообразия ароматов. Пахло летом, мне сложно было определить, чем конкретно. Возможно, у этого запаха нет определенного источника, но его характерная смесь существует только в определенное время в определенных местах на свободе. Так пахнут центры российских провинций в солнечный летний день, когда расцветают клумбы, засыхает скошенная трава на лужайках, скапливается пыль у бордюров и будний день кишит человеческими заботами, переездами, переходами, встречами и разговорами. У высокой сосны стоит старый, еще советский, велосипед, может быть «Стрела» или «Сура». Где-то вдалеке проезжает машина, из которой доносятся дребезжащие басы. По ступеням крыльца движется нескончаемый поток людей – пациенты и врачи.

Конвой требует расступаться передо мной, дать пройти без вероятности сближения.

Люди теряются, мечутся и замирают в ступоре. Шепчутся и вздыхают с широко открытыми глазами.

Больница – словно обжитая заброшка с обшарпанными стенами, старыми лестничными перилами и неудобными скамейками. Не сменяемая десятилетиями удручающая обстановка продолжает оставаться частью атмосферы провинциальных поликлиник. Столько лет прошло, но так ничего и не поменялось. Великая держава существует только в телевизионных сюжетах. Инновации, развитие, открытия, замещения. Но стоило мне на несколько минут вернуться на волю, как я встретил все ту же пыльную, ветхую, немытую Россию, по которой все-таки тоже соскучился.

На прием я попал без очереди, и никто вроде бы не решился высказать недовольство. Процедура осмотра и консультации заняла не более пяти минут. Все это время я был прикован к сотруднику. Второй сопровождающий внимательно смотрел в окно, третий оставался за дверью.

Спецоперация проходила по всем регламентам.

Обратный путь в автозаке пролегал по тому же маршруту, и с теми же эмоциями, но только уже с более насыщенными ощущениями и торопливым, обостренным осознанием последних мгновений присутствия на свободе, с которой я не встречусь еще продолжительное время. Кажется, даже все те же люди ждали моего возвращения, наблюдая, как бандита посадят обратно в машину.

Мои казенные сандалии оставляли следы на мягком оранжевом песке, посыпанном на дорожки. Эти следы, возможно, стали единственным свидетельством – и знаком – моего кратковременного визита в Зубову Поляну летом 2025 года. Вполне вероятно, я больше никогда не прибуду в этот населенный пункт. Меня вновь посадили в автозак. Я вернулся в до жути знакомый замкнутый мир железных стенок и решеток.

Автозак не заводился. Машина сломалась. Воля не хотела отпускать меня обратно...

Июнь, 2025 год