«Пьяница»

— Уж я не верю увереньям! Уж я-я-я не верую в любовь!

Пущин готов был поклясться, что так голосить в полночь под его окнами могли бы только коты. Вот только коты, к сожалению, не умеют говорить на русском и у них точно не может быть голоса Данзаса.

— И не могу предаться вновь раз изменившим… чего-то та-а-ам!

Господи, он точно сведет его в могилу раньше времени.

Пущин не без труда вылез из-под теплого одеяла, зашлепав босыми ногами по полу, и приоткрыл двери балкона, не решаясь ступать наружу. Морозный воздух лизнул пальцы, пробравшись под тонкую сорочку, и, с трудом глядя в ночную мглу, выхватил глазами шатающегося Данзаса.

— Ты с ума сошел! Ты что тут делаешь? — воскликнул Иван.

— Ты меня не любишь, не ценишь, не у-ва-жа-ешь! — прокричал Костя в ответ, неловко покачнувшись, и так и грохнулся в ближайший сугроб, что-то проворчав, как медведь.

Ругаясь себе под нос, Пущин торопливо натягивает на себя теплую шубу, сует померзшие ноги в валенки и выбегает на неприветливый дворик, тут же завывший метелью при его появлении. Найти Данзаса по такой темноте оказалось не так уж и легко: тот словно назло зарылся поглубже в снег, и найти его Иван смог только после того, как тот поперхнулся остатками вина.

— Костя, матерь Божья… — разочаровано выдохнул Пущин, перебрасывая руку Константина себе за плечо и пытаясь его поднять. Первый раз не вышло — они вдвоем шлепнулись обратно в снег, и Иван взвизгнул, когда тот завалился ему за ворот. — И какая… муха тебя укусила прийти ко мне в такое время!

— Ты меня не любишь. — опять завыл Костя; на второй раз поднять его получилось, и Данзас всем своим весом прижался к его боку, пьяно хныча. Когда он пьет, то совсем как ребенок: капризный, самовлюбленный и требующий к себе одному внимания. Для него было легко найти очередной предлог для завываний.

— И почему на этот раз? — прокряхтел Иван, с трудом таща его обратно к парадной двери. Оставить его мерзнуть на морозе было бы нечеловечно, отправить домой невозможно — в таком состоянии Данзас едва ли дойдет даже до дороги, а грохнется спать прямо здесь. Поэтому выбора было немного…

— Ты со мной пить не захотел. Бросил меня одного там… — Костя на удивление не сопротивлялся, когда Ваня усадил его на кушетку, принявшись стягивать с него промокшие насквозь сапоги. Он лишь смотрел на его кудрявую макушку сверху вниз и вдруг наклонился, прижавшись к ней губами. — Ваня… Ванечка…

— Ой молчи, пьяница. — усмехнулся Пущин, поддерживая заваливающегося набок Данзаса под спину.

— Ваня, как я тебя люблю, какой ты у меня… замечательный. — слепой поцелуй пришелся в щеку, в кончик носа, в уголок губ: Костя целовал туда, куда только мог дотянуться, наслаждаясь, как под губами загорается румянец.

— Ну все, все, хватит! Надо запретить тебе ходить в кабаки. — заулыбался Пущин.