«Путешествие на Матросску»

В начале ноября, в субботу перед обедом,распахнулся кормяк и продольный прапорщик сообщил мне: «Собирайтесь, у Вас через полтора часа этап». Потом за мной пришёл прапор из сборного отделения, в чьи задачи входила отправка спецконтингента убывающего за пределы, и минут 50 мы тащили мои баулы через всю тюрьму. Там нас встретил капитан, который очень сильно нервничал и ругался на прапорщика, что тот так долго меня вел и не взял с собой рацию, ибо конвой должен был вот-вот подъехать, а время отведённое на то, чтоб свести из хат в сборку весь этап, он потратил на меня одного.

Нас ехало четверо. 2 Б/Сника и 2 чёрных. Из чёрных: заикающийся, трясущийся на костылях инвалид Ваня и узбек. Из Б/Сников: я и Аслан из чеченского ОМОНа. Я ехал лечить щитовидку, Аслан делать операцию в вольной больнице, инвалида должны были «актировать», а узбек по-русски плохо разговаривал. 

И вот конвой. Я выхожу из здания тюрьмы во внутренний двор. Время часов 7 вечера. Боже, какой это кайф. Я вдыхаю вечерний ноябрьский воздух, смотрю на многочисленные огоньки вдали. Это непередаваемые чувства. Меня опрашивает начальник конвоя, чтоб сверить данные, я машинально отвечаю, но мыслями я где-то там, ощущая эти огни, вечернее небо и воздух.

Вся движуха в тюрьме с выводом из камер-утром. Прогулка, следственные действия, адвокат, врач- все утром. Я не был на улице вечером много месяцев. И тут такое. Это просто блаженство. Опрос подходит к концу. И для Б/С есть ещё один.

«Где и кем работали?»

Отвечаю: «ИВС №1, начальник конвоя»

Конвой угорает)) 

Я десятки раз возил зеков на Матросску. А теперь везли меня.

Конвой оказался вполне адекватным. В один «общак» определили инвалида, во второй нас с Асланом, а узбека засунули в «стакан». Аслан постоянно спрашивал конвой как там и че, на что они вполне дружелюбно отвечали, что мол подлечитесь и все будет нормально. Эх, знали в они, что больницу, где умер Магнитский, с трудом можно назвать больницей, а врачей врачами. Но....

Час езды и мы на месте. Там меня встретил опер и определил в безопасное место. Мне дали хату с душем, самую дальнюю и угловую, а сокамерником оказался дед. Офицер- подводник. Формально он не был Б/Сником, но посадили именно с ним. Зато в соседней было двое. Один неходячий, у второго гепатит. В этом плане ФСИН со мной обходился гуманно, и тут я морально не имел права возбухать, за исключением отдельных эксцессов отдельных исполнителей. 

Так вот хата оказалась вполне приличная, если бы не постоянный запах параши. В сливе отсутствовало «колено», так что парфюм был огонь, учитывая что поселили меня на верхнем этаже тюрьмы. Тут даже Бари Алибасов со своим кротом не помог бы.

Моим сокамерником оказался дед, 62 года, Бояршинов Александр Епифанович, капитан 3 ранга. У него был рак мочевого пузыря 2 стадии. Рак у него выявили ещё в мае и он подлежал освобождению. Но государственная машина не собиралась его выпускать. По их логике он должен был умереть в неволе. У него выключили из дела его адвоката, а адвокат по 51-й не особо рвал пятую точку.

Бедный старик писал жалобы, но в ответ были отписки. Мне стало жалко старого и я захотел помочь.К счастью у Епифановича была при себе нормативка по здоровью и режиму. Он просто не мог расставить правильно акценты, приоритеты и не понимал что за что отвечает. Я составил ему несколько жалоб и два иска в суд. Старый был в восторге. Временами на него, конечно, накатывало уныние. Он говорил, что понимает: жить осталось не долго. И все чего он хотел это выйти, забрать отжатый бизнес и передать его своим взрослым детям. И читая мою писанину по его делу он радовался как ребёнок, и говорил: «Это выстрелит! Обязательно выстрелит!!!».

Конечно, жалобы, на мой взгляд, были дельные. Но зная наших чиновников и отдельных судей. Исход мог быть любимым. Но я дал ему надежду. Стремление к борьбе! И когда Епифанович стал несколько дней каждое утро сдавать по одной новой жалобе - система воспротивилась. И старому сказали: «Собирайтесь с вещами, в другую камеру». Епифаныча кинули в малограмотный общак, а я снова остался один. Но после четырёх месяцев одиночного содержания в Медведково жалкая неделя на Матросске это сущий пустяк. К тому же моим спутником был перманентный запах ссанины и дерьма из параши. Это бодрило. Была бы у меня водка - можно было бы бухать не закусывая. 

Когда уводили деда я пожал ему руку и сказал: «Живи, Епифаныч, живи». Здесь надо сделать акцент на истории этого места. По легенде Пётр первый - создатель отечественного флота (и прокуратуры, будь она проклята) определил данную местность как место отдыха моряков. И кучерам запрещалось проезжать тут, что бы не будить, не беспокоить спящих матросов. И вот Епифаныч. Неизлечимо больной старик, офицер- подводник. И держа его в заперти против всех норм закона и морали система пыталась сделать все, что бы этот моряк упокоился в матросской тишине. Поэтому живи, Епифанович, живи. Потом пришли ОНК. И я рассказал им ни сколько свою ситуацию, сколько ситуацию с этим стариком. Они обещали помочь.
И я хочу верить, что случайности не случайны. Что наша встреча это не просто стечение обстоятельств. И что моя дурацкая писанина поможет ему дожить свои дни на свободе и перед смертью увидеть детей и внуков. 

А может я ошибаюсь, никакой судьбы не существует. Наша судьба это всего лишь опер и ДПНСИ, которые поставили цифру в мою камерную карточку и свели со стариком. И будь ты хоть светило отечественной юриспруденции и доктор наук. Всем плевать. Одно детище Петра (прокуратора) решило ухлопать старика, определив ему последней обителью - другое детище Петра (Матросская тишина). 

Но я хочу верить, что все было не зря. Ибо все мы пришли из ни откуда и уйдём в никуда. Но у каждого из нас своя дорога. И свои перекрёстки. И я хочу верить, что то наш перекрёсток окажет влияние на его дорогу. На его жизненный путь. Продлит его и сделает более свободным. Время покажет. 

Продолжение следует...