Пунцовая лихорадка

Очередная волна затягивает Юнхо в свое черное брюхо и выбивает последний воздух из его легких. Тьма обволакивает рассудок.

“Если меня размажет о рифы, это будет по крайней мере справедливо”. 

Юнхо много бывал на волосок от смерти — может, ей уже надоело видеть его у своего порога. Может, она умаялась отбрасывать его обратно, в мир живых. Его тело понемногу становится совсем легким; кости, кожа и мышцы будто растворяются под тяжестью воды.

Юнхо тонет. И впервые в жизни он по-настоящему к этому готов.

Ощущение собственного тела возвращается к нему, когда чужие руки неожиданно удерживают его на каком-то воображаемом, несуществующем расстоянии от дна: меньше, чем один мешок с пиастрами, но больше, чем одно сердцебиение. Что-то прижимается к его рту — “Губы? Это правда чьи-то губы?” — и легкие раскрываются, наполняясь чужим дыханием, чужим воздухом. Этот благодатный вдох — самое вкусное, что он пил, самое сытное, что ел.

Юнхо кажется, что он узнает это прикосновение. Когда-то так ощущались поцелуи, подаренные человеку, который был добр и честен, мечтал изменить мир к лучшему и был готов пожертвовать всем ради своих идеалов. Но когда-то этот человек сгинул без следа, и на его месте остался немного уставший, немного циничный пират.

Который теперь неминуемо идет ко дну, раскинув руки.

Веки поднимаются сами собой, и Юнхо замирает. Будто в тот раз, когда испанский галеон прямо по курсу внезапно открыл всю сотню своих орудийных люков. Тогда Юнхо застыл, не в силах сделать ничего, кроме как надеяться, что он переживет этот залп.

Сейчас на него смотрят чудесные, будто чуть сонные глаза. Темные, подсвеченные странным перламутром. Взгляд точно такой же, как в день их последней встречи, — неудержимо молодой и до краев наполненный морем, удовольствием, наглостью и самой жизнью. 

Вокруг вода, и Юнхо не может ничего сказать и не может отвести взгляд от человека — “а человека ли?” — который появился перед ним из глубин прошлого. Из далекой ночи, когда шторм утянул его за борт. Неужели так бывает? Именно сейчас, когда Юнхо почти забыл, почти отпустил, почти позволил себе оставить все позади. Когда он смирился с тем, что за его спиной остались лишь призраки. Второй шанс, который ему предоставила жизнь.

Обнаженная спина, почему-то покрытая поблескивающей чешуей. Белая нитка жемчуга на шее. Мускулистый торс, выступающие косточки на бедрах. 

“Иллюзия от обезвоживания? Предсмертные галлюцинации?”

—Живи давай, несчастный ты греховодник!

Голос пробивается прямо внутрь головы. Тело рефлекторно делает бесполезный вдох.

“Минги, это правда ты?”

Когда Юнхо видит изгибы розового рыбьего хвоста, неизменное хладнокровие покидает его, и он снова теряет сознание. Последнее, что он чувствует — твердую землю под позвоночником и ночной ветер, овевающий лицо.

— — — — —

Юнхо садится, затем поднимается на ноги — каждое действие занимает в два раза больше времени, чем обычно, потому что все тело болит после ночи, проведенной в борьбе за жизнь. Сознание уплывает, голова кружится, будто после нескольких чарок рома. Он медленно потягивается и осматривается по сторонам. Чайка на ближайшем камне истошно орет и странно машет крыльями. 

— Что такое, старушка? — сипит Юнхо через силу, чувствуя, как нещадно дерет пересохшее горло. Он отрывает кусок рубашки и обвязывает поверх светлых волос, чтобы хоть как-то защититься от палящего солнца. — Что случ…

Он обрывает сам себя, потому что тоже ощущает угрозу, исходящую от этого острова. Негде задержаться взгляду. Серый песок, местами белый от многочисленных костей и ни намека на живность; возможно, Юнхо стоило быть чуть сдержаннее в той стычке с командой. Может, тогда его бы не выкинули возле заведомо необитаемых земель, не оставив даже запаса пресной воды и бочонка с порохом, как обычно поступали, высаживая провинившегося члена команды. 

Все началось с того, что Юнхо сцепился с капитаном. 

— Неужели хоть один джентльмен удачи способен повернуться кормой перед такой кучей денег? Что подумает команда? — допытывался он, убеждая капитана направиться к западу и все-таки найти золото, закопанное в прошлом году Вейном, болтающимся на виселице с конца ноября. 

Канонир, который грел уши возле мачты, насмешливо скривился. Канонир сосал капитану или капитан канониру — это Юнхо было неведомо, но что-то такое определенно имело место быть.

— К черту команду, — тут же ответил капитан.

— Ты никогда не хотел сделать такую наколку? Или, может, гравировку на клинке? — поинтересовался Юнхо.

— Клешню тебе промеж ягодиц, а если там нет никакого золота?!

Для лихого и злого пирата Юнхо всегда отличался завидным спокойствием, поэтому он проигнорировал вспышку капитанского гнева. К тому же добрая половина команды поддерживала его, и Юнхо не сомневался, что уговорить оставшуюся половину будет не так уж сложно. Золото и ром — движущие силы для любого пирата, то, что подслащает перспективу оказаться на рее.

Вечером в нос ударила вонь едкого дыма, и танцующие алые языки на стенах не оставили сомнений — пожар. Худшее, что только могло приключиться на шхуне. Юнхо вылетел из каюты, одеваясь на ходу. Яростный огонь ревел свою погребальную песнь и потушить его удалось только к утру. Каким образом канонир убедил всех в том, что раз пожар начался именно в каюте Юнхо, то он и виноват в поджоге? А дьявол его разберет. Может, канонир сосал не только капитану, но и всей команде. Так или иначе, когда Юнхо выкинули за борт, возражающих не нашлось.

Он закрывает глаза, не в силах больше глядеть на горизонт, где нет ни паруса, ни облака и совершенно не за что зацепиться взгляду. Он почти жалеет, что не сгинул в бесконечно возлюбленной пучине и вынужден оставаться здесь.

— Похоже, придется тебя съесть, старушка, — говорит Юнхо чайке и тут же понимает, что вопли стихли. И когда Юнхо снова смотрит на камни, то видит лишь обглоданный до белизны птичий скелет.

Итак, чаячий скелет — первое, чем встречает его остров. Вторую находку он обнаруживает рядом с носком своего сапога. Трясущиеся руки вытаскивают серебристое лезвие, припорошенное песком. 

— Сколько лет… — почти благоговейно шепчет он.

”Сент-Эндрю” — так назывался корабль, на котором он давным-давно оставил этот клинок. И свое сердце заодно, если уж на то пошло.

— — — — —

День заканчивался, лучи пунцовели. С моря лились прохлада и тайный шепот волн, и тогда Минги пихнул его под ребро, игнорируя далекие окрики боцмана, погоняющего молодежь.

— Это чтобы ты почаще вспоминал обо мне, — сказал Минги и вручил ему нож. Он явно старался говорить таинственным шепотом, но его низкий голос все равно звучал слишком громко.

В воздухе разливалась особая предвечерняя милость.

— Я и так думаю о тебе за каждым ужином, когда ты тайком сметаешь половину улова. Куда уж чаще, — усмехнулся Юнхо. Тогда он был простым юнгой. Казалось, целая вечность отделяет его от жизни морского разбойника, поэтому ему и в голову не пришло оценить стоимость клинка. Он только прикинул вес на ладони и восхитился блеском лезвия.

Скрипели тросы. Джон на палубе выкрикивал команды.

— Не-е-ет! Чтобы вспомнил, даже когда луна померкнет. Или… или когда солнце загорится. Или когда настанет конец света. Понял? — Минги с силой боднул друга головой в плечо, и Юнхо поморщился, но сделал вид, что понял.

Нет, не так. Тогда он правда кое-что понял.

Понял даже раньше, когда каждое утро Минги стремглав слетал по вантам, стуча голыми пятками, стаскивая на ходу робу и обнажая подвижную мощную спину и поясницу, которая выглядела до странности светлой и уязвимой в палящих лучах солнца. Его лихо заломленные кудри блестели глубокой чернотой, неизменная глуповатая улыбка сияла, и энергия била через край.

В такие минуты Юнхо чувствовал, насколько они были похожи. Оголтелые, бешеные, очаровательные существа. Море было им по колено. Поэтому когда это море во время очередного шторма утянуло Минги за борт, он поначалу не верил. Ведь не бывает так, чтобы человек минуту назад жил, полыхал, желал, а потом — раз — и исчез без оглядки? Ведь не бывает?..

Когда Юнхо все-таки осознал, что Минги утонул, дальнейшая судьба показалась ему очевидной. Грабить, уничтожать, взрывать бренные замки приличий скучного общества. Такой была красота и безысходность их общего мира, и Юнхо не мог признать, что теперь этот мир общих мечтаний остался только ему одному. Он просто бежал от этого воспоминания. Им двигали дерзость, тоска и ром. 

Он бы и дальше не вспоминал об этом, если бы существо — “или все-таки видение?” — с лицом Минги не спасло ему жизнь.

И если бы этот нож не оказался рядом именно тогда, когда он был так нужен.

— — — — —

Юнхо пережил достаточно передряг, чтобы знать: тяжелее всего справиться с собственными мыслями. С мучительным ожиданием, изматывающим нервы до предела. 

— Десять лет я плавал по морям, — говорит он самому себе, разделывая ножом небольшую пойманную рыбину. — Видел и плохое и хорошее, и голод, и поножовщину, и мало ли что еще, но ни разу я не видел, чтобы злоебучие штормы приносили людям хоть что-то хорошее.

Но он продолжает сидеть, глядя в серое, мутное небо и подставив спину ветру, надеясь, что выдержит его порывы, пригибающие к земле.

Надеясь на что-то еще.

Он не знает, сколько времени прошло с тех пор, когда он оказался на проклятом острове. Пребывая в полубреду, он улавливал крики, вопли, рев чудовищ, о которых слышал раньше лишь в детстве из рассказов старшего брата. Это было до того, как брат оставил его на улице, чтобы завербоваться на торговое судно. Он попытался договориться, чтобы Юнхо взяли туда же юнгой, но когда это не сработало, пожал плечами, похлопал Юнхо по плечу — и был таков. Уже тогда Юнхо понял, что человек должен работать, чтобы снискать пропитание, — и спустя годы смог попасть на такое же судно. Только судьба ему была уготована другая.

Один раз островная тварь с сумрачными крыльями опустилась слишком близко, и Юнхо, почуяв могильный холод из ее пасти, взмахнул ножом. Горячая кровь окропила его лицо, и монстр с истошным визгом истлел. Превратился в сизый дым прямо перед его носом.

— И никакого ужина, — пробормотал Юнхо, устраиваясь поудобнее и скидывая сапоги.

Капли ледяной воды, коснувшиеся губ, заставляют его очнуться. Кажется, будто дождь льется одновременно со всех сторон и впивается в кожу тысячей иголок. Не помня себя, Юнхо с жадностью пьет дождевую воду. Пересохшее горло сводит от жажды, но он пьет, пока снова не вспоминает о своем странном спасении. Как дико, что сейчас он безостановочно размышляет об этом, вместо того, чтобы подсчитывать вероятность выжить перед лицом невообразимых монстров…

Дождь заканчивается, и солнечный диск окрашивает небо во все мыслимые оттенки красного. Мысли проносятся в голове Юнхо нескончаемым потоком. Огромные океанские волны омывают его усталые ноги и вызывают странное исступленное ликование. Среди прозрачной, оглушающей, сияющей воды ему мерещится знакомое лицо, и Юнхо закрывает глаза, чтобы…

Чтобы наяву увидеть давно забытое — “не забытое” — лицо. И взгляд, который смотрит на него, будто на какое-то чудо, на святого, которого можно канонизировать. Покровителя грабежей и разрушений, видимо. Или такой уже есть? Когда-то Юнхо отлично знал катехизис, но теперь многое изменилось. 

Море выпускает из объятий русалочий силуэт, и ослепительно-пурпурный, блестящий хвост пропадает без следа. Он выходит из воды и становится человеком, — почти обычным, но все еще невероятно прекрасным, и Юнхо не понимает, как описать эту красоту. Ведь морские бандиты бесчувственны, как море, по которому они плавают, не так ли?

Закат горит как плотоядный цветок.

— Ты умер, — говорит Юнхо, смакуя игру точеных мускулов.

Пальцы с исчезнувшими перепонками притягивают его за волосы.

— Так и есть, — Минги широко улыбается в ответ, обнажая острые как бритва треугольники зубов.

У Юнхо по коже бежит холодок, когда он вспоминает легенды о душах утонувших людей, которые перерождаются подводными чудовищами.

— А как насчет чуточки объяснений, м?

— Ох… Я не знаю, я просто очнулся по ту сторону, вот и все, — тянут пухлые губы, и Юнхо узнает интонации того самого юнги, который когда-то утонул у него на глазах. И так уж важно, в сущности, что его зубы никогда не были настолько острыми, волосы — розовыми, а тело — настолько привлекательным?..

Что-то в нем раздувает вожделение до мощи урагана. Юнхо ловит его взгляд темными глазами и рвется вперед, приникая к влажным губам. Избавляется от робы, расцвеченной пятнами пота и соли, как бубонной чумой.

— Джентльмен удачи не желает прогуляться? — неловко спрашивает существо. — Сегодня удивительно красивый закат.

Губы Юнхо кривит усмешка. Он торопится с ответом, пока сине-сиреневые сумерки не осели на коже, не впитались в волосы и одежду, пока счастье не исчезло и он не остался в одиночестве на проклятом острове:

— Прибереги свидания на закате для барышень.

— Заметьте, джентльмен, это ваша формулировка, — существо пытается шептать, но низкий голос все равно чересчур громкий, — “это правда он, это правда Минги” — и Юнхо выгибает спину, пока кончики пальцев гладят его по груди. Поцелуй, сперва осторожный и неторопливый, будто рябь на воде, превращается в подобие шторма, когда Юнхо придвигается ближе, проникает языком ему в рот, прикусывает нижнюю губу. Дышит, дышит. Это похоже на первый вдох новорожденной души. Его неожиданный любовник не издает ни звука, только улыбается, и это дарит совершенную, безумную радость.

Юнхо лихорадит.

— Тогда, на берегу, — внезапно произносит Минги, — мне было очень трудно остановиться и оставить тебя. Ты не представляешь, как сильно мне хотелось, чтобы ты трахнул меня прямо там.

Юнхо улыбается, ошеломленный этим откровением.

— Ты удивлен, — замечает Минги, расслабляясь.

— Я не думал, что еще когда-нибудь услышу от тебя такое, — Юнхо обнимает мокрое тело с неожиданным напором: будто волна бьется о скалы, оставляя шипящую белую пену. — Наслаждаюсь моментом.

Его полуприкрытые глаза, его обнаженная спина, его теплый вес. Его нежная настойчивость, его дыхание. Прикосновение к его гладкой, горячей коже, жар его тела, запах его волос.

— Знаешь, ты ведь не так сильно изменился с тех пор, когда мы расстались.

Он не сдерживает горькую усмешку:

— Ну конечно.

— Правда, — Минги улыбается, и облегчение одолевает Юнхо с такой силой, что он не может пошевелиться. 

Теперь мир кажется ему совсем простым, и остров — вовсе не проклятым. Просто в его глубине живут чудовища. И он, и Юнхо, и вся эта причудливая, безумная жизнь похожи на игральную кость, а он сам находится на одной из граней.

И тогда Юнхо сам подбрасывает кости и смотрит, как пурпур заходящего солнца заливает игральную доску.