Прп. Паисий

http://

Прп. Паисий в Киево-Печерской Лавре

  Итак, собравшись в дорогу и призвав на помощь Бога, мы вышли из обители и отправились в путь. Это было в декабре, выпало множество снега, и мы очень страдали в пути от холода, особенно я, ибо был очень плохо одет. Укрепляемые Богом мы дошли до города Василькова — родины преподобного отца нашего Феодосия Печерского, где были задержаны пограничной стражей почти на шесть недель. А в конце шестой недели пришло разрешение, и нас наконец-то пропустили через границу.

  Радуясь, мы пошли в богоспасаемый град Киев, а когда пришли туда, то по нашему прошению были определены на жительство в святую Киево-Печерскую Лавру. До рассмотрения прошения, поданного нами преподобнейшему отцу архимандриту Лавры Тимофею (Щербацкому)[1], назначено было нам пребывать в Ближних пещерах. Чрез некоторое время нас призвали на собор[2], и после достаточного испытания мы были приняты на жительство внутрь святой Лавры, где мы и жили все вместе в Соборном ряду, в выделенной нам келье. В дальнейшем отец Мартирий был поставлен подэкономом[3], а отца Крискента определили под начало уставщика[4] правого клироса и [велели притом] ходить и на левый клирос[5], а я временно остался в келье один.

  Всепреподобнейший же отец архимандрит и отец мой по плоти, когда ещё в юности свое йучились вместе в Киевских школах, стяжали друг к другу большую и неизреченную любовь и единодушную дружбу и положили пред Богом завет, чтобы во все дни своей жизни, даже до последнего вздоха, ту же любовь иметь между собой и единодушие[, что и в юности]. Итак, по своей любви к моему отцу отец архимандрит явил и ко мне, недостойному, свою превосходную любовь. Ибо желая, что бы я всегда находился во святой Лавре и чтобы меня никогда не посылали куда-нибудь вне обители на какое-либо послушание, он направил меня к преподобнейшему начальнику типографии, господину иеромонаху Вениамину, учиться рукоделию рисовать на меди иконы у всечестного иеромонаха Макария и дал мне среднюю келью в экономском ряду,  в которой жили ещё иеромонах и иеродиакон.   Приняв от его всепреподобия это определение, я сильно в душе радовался его любви ко мне.

  Живя в келье, я дважды в день приходил к моему наставнику иеромонаху и учился у него рукоделию. Он по Богу полюбил меня, особенно с тех пор, как совершенно уверился во мне, что я не разглашу никому ни единого слова из его речей и разговоров с приходящими к нему людьми. Потому что в юности, как естественный, был у меня обычай — никому не рассказывать из того, что я видел или слышал, но внимать одному себе[6]. И вот, убедившись в этом, он безбоязненно, не опасаясь меня, беседовал со своими гостями, о чём угодно. И оттого ещё более любил меня и с усердием обучал меня рукоделию. И каждый день, кроме воскресений и праздников, я ходил лишь на раннюю Литургию, а от Литургии и до трапезы, и от трапезы до вечерни, приходя к своему наставнику, учился вышеназванному рукоделию.

  Приходя на вечерню и на утреню, я всегда стоял за правым клиросом, слушая церковное правило. И вот однажды, перед Святым и Великим постом, когда я стоял в церкви на обычном месте, ко мне подошёл канонарх[7] и сказал, что меня зовёт отец уставщик. Размышляя о том, что же он мне скажет, я испугался, а когда подошёл и облобызал его десницу, он повелел мне ходить на клирос. Услышав это, я сильно испугался и сказал ему, что совершеннейший невежда в пении, на что он отвечал:

  — Если не сможешь петь, то, по крайней мере, будешь читать, что тебе скажут.

  Итак, не в силах противиться его повелению, хотя и без желания, я с тех пор ходил на правый клирос и немного, в меру своих сил, пел, как умел, и иногда читал Часослов, а иногда каноны. Также я читал каноны, когда для богомольцев отправлялись параклисисы[8] и читались акафисты[9], и прочее, чт о мне велели, совершал с радостью.

Когда же настал святой Великий пост, я пошёл к начальнику Дальней пещеры соборному духовнику, преподобнейшему отцу иеромонаху Иоанну, по прозванию Кмит, и исповедовал перед ним всю свою совесть. После совершения святого таинства Исповеди, по прочтении разрешительной молитвы он со слезами сказал мне:

  — Вот, чадо, как я понял из твоей исповеди, Бог Одному Ему известными путями до сих пор сохранил тебя в мiре от великих грехопадений. И если бы ты жил где-нибудь в пустынной обители под руководством искусного старца, то, может быть, с Божией помощью, смог бы ты до самой смерти уберечься и душою и телом, по крайней мере, от главнейших согрешений. Но поскольку ты пожелал жить в сей святой Лавре посреди мiра и с нами, грешными, я очень боюсь, как бы по молодости своей не претерпел ты совершенного разорения своей души, которое не случилось с тобой и пока ты жил в мiру. А это непеременно с тобой случится если ты будешь дружить с юными годами,и разумом, и не утверждёнными душой в страхе Божием. А сей богопротивной и душепогибельной дружбе подашь ты повод, если будешь употреблять что-либо хмельное. Итак, ежели ты от всей своей души желаешь своего спасения, то даю тебе совет по Богу: не пей вовсе! Ибо так, с Божией помощью, сможешь ты избежать и дружбы погибельной, и полного разорения своей души.

  И, сказав это, он спросил меня:

  — Можешь ли ты, чадо, последовать этому совету моему на деле?

  Я же сказал ему, что от рождения своего горилки не пил, потому как и естеству моему это противно, и совсем не мог пить, и что такой душеполезный совет от него, как от уст Божиих, с неизречённой радостью всей душой принимаю, и на самом деле, с Божией помощью, исполнять буду.

  Сильно обрадовавшись этому, говорит он мне:

  — Если ты, чадо, совету моему по обещанию своему на деле последуешь, то верую Богу, что благодатию Своею сохранит Он тебя от всякого душевного вреда. Да будет известно тебе, что те, которые захотят тебя привлечь к своему содружеству, будут сильно приставать к тебе, зазывая к себе, моля, прося, и увещевая, и всяким способом убеждая тебя выпить с ними. А если ты вовсе не послушаешь их, то будут он и укорять тебя и бесчестить, гневаться и злопамятствовать. Но ты, Богом укрепляемый, терпи всё, а воле их никак не покоряйся, но, насколько сможешь, избегай того, чтобы иметь дружбу с ними, ибо от сего всё зло и рождается. Сие же искушение будет у тебя лишь до некотого времени. А потом они, увидев, что ты совсем не пьёшь (что и есть повод для неполезной дружбы), перестанут тебе докучать об этом и оставят тебя в покое, и будет у тебя в душе глубочайший.

  Получив от него столь душеполезный совет, я очень обрадовался и, поблагодарив его, вышел, прославляя Бога за то, что Он сподобил меня принять духовное наставление от такого святого мужа. По его совету я не пил никакого алкоголя, а только воду или какой-нибудь квас. И всё сбылось по его слову, ибо долгое время склонявшие меня выпить с ними доставляли мне немалые неприятности, а потом я обрёл и глубокий мир, тихо и мирно живя в святой Лавре.

  Любили же меня и все начальствующие отцы той святой Лавры, а больше всех преподобнейший начальник типографии господин Вениамин. Он очень любил меня как чадолюбивый отец и одаривал меня своей отеческой милостью как своё духовное чадо. А со временем, увидев, что я сильно нуждаюсь в одежде, он позаботился приодеть меня. Ведь, когда я пришёл в ту святую Лавру, была зима, а у меня была только самая необходимая летняя одежда и, ходя в церковь, я более двух месяцев сильно страдал от жуткого холода и лютых морозов, трясясь всё церковное правило и не смея, как пришелец и странник, никому рассказать о своей нужде, но с помощью укрепляющего меня Бога терпел всё с благодарением. А когда приближался пресветлый праздник Воскресения Христова, отец начальник, как и выше я сказал уже, снабдил меня одеждой и позаботился и о прочих моих нуждах. И стал я проходить своё послушание с радостью, за всё благодаря Бога.