Прозрение

Содержание «Военная Литература» Мемуары

Глава вторая.

Начало

Раньше

Опираясь на антифашистов

Мы все чаще задумывались: неужели солдаты фюрера, вчерашние рабочие и крестьяне, и в самом деле невосприимчивы к советской пропаганде? Неужто и [59] впрямь нацистам удалось отучить людей думать, понимать преступность войны, которую они ведут? Даже немецкие коммунисты, покинувшие Германию после фашистского переворота 1933 года и хорошо знавшие свой народ, не могли в то время толком объяснить, что же произошло с их соотечественниками, каким образом нацистам удалось изуродовать сознание и психологию немцев, лишить их способности мыслить. «Как только молния мысли основательно ударит в эту нетронутую народную почву, свершится эмансипация немца в человека»{31} — эти известные слова К. Маркса часто повторялись в наших разговорах тех дней.

Должен заметить, что наши пропагандистские выступления, рассчитанные на немцев, в основе своей четко и убедительно разъясняли коренные вопросы войны и мира. В частности, такие листовки, как «Кому нужна война?», «Кто правит Германией?», «За что вы воюете» и многие другие, должны были побудить немецких солдат если не к действию, то хотя бы к размышлению. И мы располагали на этот счет некоторыми свидетельствами. Сошлюсь на факты. В дневнике унтер-офицера штабной роты 162-го пехотного полка 61-й пехотной дивизии Гейнца Пушмана, убитого в бою, говорится: «Сегодня русские самолеты засыпали нас листовками. Это уже не первый раз. Читали почти все, даже офицеры. Советские листовки помогают понять, что именно происходит. Меня всегда поражала способность комиссаров просто и ясно изложить самый сложный вопрос. Кроме того, меня сильно интересует вот что: где научились большевики писать простым и понятным языком. Вот это действительно пропагандисты! Наш Геббельс им в подметки не годится». Эта запись помечена ноябрем 1941 года. В том же месяце ефрейтор В. Сивере из 123-й немецкой пехотной дивизии писал отцу, вероятно, после прочтения наших листовок, разоблачающих национал-социалистов: «Теперь я понял, что Гитлер проповедовал расовую теорию только для того, чтобы вбить в наши головы идею захвата чужих земель и порабощения других народов»{32}.

Но таких дающих себе труд задуматься немецких солдат в первый год войны было еще очень мало. Основная их масса оставалась в плену фашистской пропаганды. [60]

В чем же дело? Что надо предпринять, чтобы наши издания и агитпередачи неотразимо воздействовали на военнослужащих вермахта? В те дни, в сентябре 1941 года, я получил от батальонного комиссара Н. Ф. Янцена, редактора газеты «Зольдатен фройнд» (политуправление Северо-Западного фронта), деловое и критическое письмо, которое свидетельствует, что фронтовые политработники также задумывались о еще слабом влиянии нашей пропаганды на войска противника. Янцен писал, что, по его наблюдениям, листовки доходят до немцев, они их читают, но не всегда верят им. Одна из причин — слабая вооруженность листовок убедительными аргументами и доводами. «Наша пропаганда, — утверждал Н. Ф. Ян-цен, — голая агитация». Исключение, по его мнению, составляет лишь газета «Фронтиллюстрирте»: она интересна и убедительна, ее с доверием читают немцы, потому что и иллюстрации, и короткие подписи к ним без лишних слов бьют не в бровь, а в глаз. Спору нет, «Фронтиллюстрирте» (редактировал ее батальонный комиссар Л. А. Железнов, опытный журналист-«правдист») -привлекала своей актуальной иллюстрацией. Но это не означало, что другие средства агитации исчерпали себя. В главном же Н. Ф. Янцен был, безусловно, прав. Мы еще не научились находить и умело использовать сильные аргументы, доводы и факты, которые заставили бы самоуверенного и обманутого солдата-гитлеровца думать. А ведь именно здесь проходила та линия фронта, которую должны были прорвать именно мы, пропагандисты. Словом, «внешняя политработа» все еще слабо проникала в глубь вражеской обороны. И хотя политорганы старались делать все, что было в их силах, им явно не хватало мастерства, искусства ведения идеологической борьбы. Я имею в виду прежде всего агитацию, непосредственно обращенную к солдатам противостоящих частей и соединений и органически увязанную с боевыми действиями наших войск на том или ином участке фронта. Между тем успешные контратаки на ряде направлений давали, казалось бы, нужный материал для такой агитации, но он либо использовался далеко не всегда и далеко не в полной мере, либо не использовался вовсе. Тут сказывалась неопытность политработников, да и недостаток мобильных технических средств, в результате чего благоприятные возможности воздействия на вражеских солдат упускались. [61]

Именно о такой упущенной возможности рассказал в своем письме, адресованном И. В. Сталину, писатель Владимир Ставский. Ко мне же это письмо поступило с резолюцией начальника Главного политического управления: «Принять меры!»

Во время боев за Ельню Ставский находился в 24-й армии, 19-я стрелковая дивизия которой наголову разбила 88-й пехотный полк 15-й немецкой пехотной дивизии. Было убито 400, взято в плен 1000 солдат и офицеров противника. «Некоторые пленные из 15-й немецкой пехотной дивизии предъявили листовки, но боялись расстрела в плену, — писал Ставский. — Эту дивизию можно разложить, но нет звуковещательной станции для агитации через фронт. У немецких солдат в связи с их поражением у Ельни подавленное настроение. Однако пленных не используют в пропаганде. Между тем немецкое командование ввело для своих солдат систему «разъяснительных приказов». Генерал Гудериан в специальном приказе разъяснил войскам причины остановки в наступлении у Ельни, объяснил это задачей «подтянуть резервы» для нового наступления. Вот и вспомнишь ленинские слова — там, где мы не работаем, работает враг»{33}.

Политотдел армии упустил благоприятную возможность, и какие меры, предпринятые нами, могли бы вернуть ее?! Я послал туда старшего инструктора отдела, но время действительно было упущено, обстановка изменилась. Должен, однако, сказать, что политотдел извлек для себя урок из этого случая и его работа в дальнейшем уже не приносила огорчений. Во всяком случае, скептицизма по отношению к пропаганде как оружию войны работники политотдела не допускали. Кстати, иронических реплик но поводу того, что врага надо бить не листовками, а снарядами и бомбами, наслушались мы тогда предостаточно. Исходили они, конечно, от людей политически малоопытных, порой таких, которые полагали, будто наша пропаганда будет моментально поддержана вражескими солдатами, а когда этого не произошло, они ударились в другую крайность. Но ведь пропаганда — особый специфический род оружия, воздействующий на умы людей, их настроение. А это воздействие, как правило, процесс сложный и трудный, требующий определенного времени. Чтобы разочароваться в идеях, порожденных фашизмом, и проникнуться [62] новыми, прогрессивными идеями, немецкие солдаты должны были приобрести соответствующий жизненный опыт, я бы сказал, пройти основательную встряску. И мы стремились, чтобы наша пропаганда велась в тесной связи с ударами Красной Армии, Во всяком случае, пропаганда подготавливала почву для лучшего уяснения немцами этих ударов.

Мы постоянно ощущали братскую поддержку со стороны КПГ, других коммунистических партий, твердо стоявших на позициях подлинно пролетарского интернационализма. Уже в первом обращении ЦК КПГ к немецкому народу (24 июня 1941 года) говорилось: «Дело, которое защищает победоносная Красная Армия, — это наше собственное дело. Наш враг находится в нашей собственной стране: фашистские рабовладельцы — вот наш враг. Победа Красной Армии и борющихся за свою национальную свободу угнетенных народов будет также победой немецкого народа»{34}. Во втором обращении (6 октября 1941 года) ЦК КПГ призвал немцев «смыть с себя пятно преступления Гитлера... поддержать освободительную борьбу народов Европы и прежде всего великую освободительную войну Советского Союза»{35}.

Оба эти документа, обладающие большой притягательной, силой, были по радио и через листовки доведены до немцев на фронте и в самой Германии.

Прозвучал и голос немецкого солдата, сдавшегося в плен Красной Армии или перешедшего на ее сторону.

Уже 27 июня появилась первая листовка немецкого антифашиста Альфреда Лискофа. Это он, рискуя быть обстрелянным с обоих берегов, переплыл Буг, чтобы предупредить наших пограничников о предстоящем нападении на СССР, Лискоф сделал это сразу же, как только в 222-м полку 75-й дивизии, где он служил, зачитали приказ о наступлении. Мы, конечно, не могли упустить случая поговорить с первым перебежчиком. Вскоре Лискоф был доставлен в Москву. Высокий, «рабочего покроя» немец в чине фельдфебеля располагал к себе, вызывал доверие.

— Я из рабочей семьи, из города Кольберга, — рассказывал он. — Мои родители и я ненавидим Гитлера и его [63] власть. Для нас СССР — дружественная страна, и мы не хотим воевать с советским народом. В Германии таких рабочих семей много. Они не хотят войны с вами.

Его рассказ был опубликован в «Правде». Он-то и послужил основой листовки, напечатанной с его портретом, которая возвестила немецким солдатам, что и в вермахте есть противники войны и гитлеризма, друзья Советского Союза. (Впоследствии А. Лискоф погиб, оставаясь до последнего дыхания верным идеям борьбы с фашизмом.)

Я уже упоминал об экипаже Ю-88, приземлившемся в районе Киева, и его обращении. Нам известно также об одном унтер-офицере, который бросился в реку Сен с той же целью, что и Альфред Лискоф.

На Ленинградском фронте паролем для перебежчиков стало имя лейтенанта Эрнста Кёлера — первого немецкого офицера, сдавшегося в плен. Он заявил, что не хочет воевать против Красной Армии и готов помогать ей во всем. Кёлер всю войну провел на фронте в рядах антифашистов.

В районе города Холм с немецкого самолета была сброшена записка со словами, написанными латинскими буквами: «Помогите свергнуть Гитлера, давайте кончать войну!»

В районе Тарнополя перелетел линию фронта обер-лейтенант Эбергард Каризиус, заявивший о своем «несогласии с гитлеровской войной против Советского Союза, как и с другими его (Гитлера) агрессивными войнами, которые приведут Германию в бездну». При активном участии Каризиуса 32 пленных немца написали обращение к солдатам и населению Германии антифашистского содержания.

Под Одессой сдался в плен румынский майор Бадая. «Румыны не хотят погибать, грабя чужую землю, — обращался он к своим солдатам. — Гитлеровцы — не друзья наши, а враги». Он призывал переходить на сторону Красной Армии, не опасаясь расстрела. «А лучше, — советовал майор Бадая, — оставлять фронт и расходиться по домам». Его агитация имела успех: большая группа румынских солдат, перешедшая линию фронта, обратилась с коллективным письмом к тем, кто еще оставался под ружьем у немцев. В письме они объявили себя «решительными противниками продолжения ненужной для румынского народа войны» и призвали соотечественников [64] в тылу и на фронте «выступать против подлинных врагов, опустошающих родину и заставляющих румына класть голову за чужое дело».

Под Великими Луками на нашу сторону перешел ефрейтор Франц Гольд, немец из Судет. Он рассказал, что его отец, мясник по профессии, коммунист, и его взгляды разделяет вся семья. Потому-то он, Франц Гольд, и перешел — таков был наказ семьи, — чтобы помогать, чем сможет, Красной Армии. Вскоре немецкие солдаты в окопах читали его бесхитростную листовку: «Спросите повара Франца Гольда» (Гольд был в лагере для военнопленных поваром).

О случаях добровольной сдачи в плен или перехода на сторону Красной Армии нам все чаще и чаще доносили из войск. Советской и мировой общественности такие факты говорили о существовании и другой, антигитлеровской Германии, о противниках войны, готовых стать в ряды активных борцов с фашизмом. Это важно было для нас, поскольку означало, что во вражеском стане имеются наши потенциальные союзники.

Начальники политорганов получили указания проводить с пленными политработу, привлекая их на добровольной основе к пропаганде среди войск противника.

Работа по воспитанию пленных в антифашистском духе широко развернулась в лагерях для военнопленных. Большую роль при этом сыграло утвержденное в начале июля 1941 года Совнаркомом СССР «Положение о военнопленных»{36}. Оно было составлено в духе Международной Женевской конвенции 1929 года, растоптанной гитлеровцами: в годы войны они истребляли пленных красноармейцев, особенно командиров и политработников.

Думаю, есть смысл, хотя бы вкратце, пересказать содержание этого неукоснительно соблюдавшегося Положения, тем более что сегодня, спустя десятилетия, антисоветчики в ФРГ издают целые тома небылиц и клеветы об условиях жизни военнопленных в СССР в годы минувшей войны.

У нас запрещалось оскорблять военнопленных, жестоко обращаться с ними, угрожать им и принуждать их сообщать сведения о положении Германии, отбирать у них обмундирование, обувь и другие предметы личного [65] обихода, их документы и знаки различия. Раненые и больные, нуждающиеся в госпитализации, немедленно получали медицинскую помощь. Для солдат и отдельно для офицеров устанавливались нормы обеспечения предметами первой необходимости. Предоставлялось право сообщать на родину о своем местонахождении. К работе на основе особо разработанных правил привлекался рядовой и унтер-офицерский состав (офицеры и приравненные к ним — лишь с их согласия). На военнопленных распространялись постановления об охране труда и рабочем времени, действующие в данной местности в отношении советских граждан, занятых таким же трудом. При исполкоме Красного Креста учреждалось Центральное справочное бюро о военнопленных.

Какая же пропасть разделяла условия, определяемые советским «Положением о военнопленных», и те, которые били, установлены в отношении военнопленных в фашистской Германии. «В войне против СССР, — поучал Гитлер, — отбросить всякую солдатскую этику и законы ведения войны. Быть беспощадными и не наказывать военнослужащих за убийства военнопленных и жителей Советского Союза...»

«Положение о военнопленных» мы перевели на языки всех воюющих против нас стран и широко распространяли в их армиях, разъясняя гуманную политику Советского правительства, о которой так хорошо сказал в свое время Николай Островский, наш замечательный писатель и политбоец: «Вооруженный враг встретит у нас лишь одно — смерть и уничтожение. Солдат капиталистической армии, бросивший оружие, прекративший войну, — это уже не враг».

Для ведения идейно-воспитательной работы в тыловых лагерях военнопленных были в короткий срок созданы библиотеки с политической, научно-популярной и художественной литературой на иностранных языках, отобраны несколько десятков советских фильмов с субтитрами. Выезжали в эти лагеря агитпропбригады, члены которых в течение одного-двух месяцев читали лекции, доклады, проводили беседы и т. д.

Налаживалась и культурно-массовая работа: создавались художественная самодеятельность, различные кружки... Были введены должности пропагандистов — ими становились в основном политэмигранты-коммунисты. Так было положено начало большой и трудоемкой, но весьма [66] перспективной работе, принесшей, как мы далее увидим, большие результаты.

У нас, в седьмом отделе Главного политического управления, было создано отделение по работе с военнопленными. Первым из отдела выехал в лагерь, находившийся в районе Рязани, батальонный комиссар Александр Владимирович Кирсанов. Молодой ученый-экономист, человек большой культуры, тактичный, хорошо знавший Германию и немецкий язык, он довольно быстро снискал расположение некоторых пленных, беседовал с ними о войне, о положении на фронтах, о событиях в мире и в Германии, о лагерной жизни, об их настроениях и планах. Затем он начал выступать с докладами перед более широкой аудиторией пленных, рассказывая о причинах, характере и перспективах войны, об СССР и Красной Армии, об отношении советских властей к пленным. Немцы, как правило, внимательно слушали, но поначалу активности не проявляли, вели себя замкнуто — так, словно перед тобой не человек, а наглухо застегнутый мундир. Однако наступает все же момент, когда в ответ на человеческое отношение хочется выговориться, и пленные стали говорить все более и более откровенно. И хотя едва ли не каждый из них рассуждал о войне по-своему, заметна была общая усталость от нее. Некоторые воевали с сентября 1939 года, а настоящая война только начиналась, и они это ощущали.

Месяц провел в лагере Кирсанов, и он сделал вывод, что ненависти к СССР у многих пленных нет; они охотно читают советскую литературу; не обнаружил он и твердых нацистских убеждений; немцы просто приучены слепо повиноваться — результат фашистского оболванивания. Хорошо поставленной работой, делал вывод батальонный комиссар Кирсанов, можно уже теперь отвоевать у Гитлера значительную часть пленных солдат.

Это было в июле 1941-го. А затем в лагеря одна за другой были направлены три агитпропбригады, в состав которых входили известные писатели, в том числе К. А. Федин, художники, кинооператоры, работники нашего отдела И. П. Байков и И. С. Базь. В сентябре в лагере побывала большая группа партийных и военно-политических работников, среди них — лектор ЦК ВКП(б) П. Н. Федосеев, ныне академик, вице-президент Академии наук СССР. В это же время в лагере побывали руководящие деятели компартий Германии и Чехословакии — [67] В. Ульбрихт (он возглавлял тогда комиссию Коминтерна по политической работе среди военнопленных) и Я. Шверма, немецкие коммунисты П. Фестерлинг и Л. Кюн. От Главного политического управления делегацию сопровождали К. Л. Селезнев и А. Пик.

Более двух недель работали они в лагере, беседовали с пленными, дискутировали, проводили вечера вопросов и ответов, читали доклады и лекции, затрагивая в них широкий круг проблем: о едином фронте народов, стоящих за свободу и демократию, о неизбежности поражения Германии, спасение которой — в свержении Гитлера, и т. д. Животрепещущие темы бесед и лекций, решительная позиция германских коммунистов, их страстность и уверенность в правоте защищаемых положений, убедительность аргументов — все это действовало на многих пленных неотразимо, и лед тронулся — ряды антифашистов медленно, но неуклонно стали расти. Именно в этом лагере в октябре 1941 года пленные антифашисты приняли важный политический документ — «Декларацию требований германского парода», разработкой которого руководили немецкие коммунисты.

Принятие Декларации, открыто осуждавшей войну и фашизм, свидетельствовало, что антивоенные и антинацистские идеи разделяют не только коммунисты, но и представители беспартийной массы Германии. «Есть две Германии, — говорилось в Декларации, — между которыми лежит непроходимая пропасть: Германия страдающих манией величия магнатов, готовых во имя своих эгоистических интересов пожертвовать цветом немецкой молодежи, и Германия немецкого народа, требующего немедленного прекращения войны»{37}. В первый день оглашения Декларации ее подписали 42 пленных, через несколько дней, накануне отъезда пропагандистской группы из лагеря, — еще 116 пленных. Декларация вошла в историю антифашистской борьбы как «Обращение 158», стала платформой дальнейшего сплочения немецких антифашистов и в лагерях и на фронте. «Да, это было трудное время, — вспоминал спустя многие годы В. Ульбрихт в письме к сотруднику нашего отдела К. Л. Селезневу. — Помните, как наших единомышленников из числа военнопленных солдат, подписавших обращение, поносили и избивали фашистские элементы, которых было так много среди военнопленных. [68] Что касается «Обращения 158», то это был действительно удачный документ. В нем очень точно была обрисована военно-политическая обстановка, начертана перспектива, рассчитанная на многие годы вперед. Обращение было важным шагом на пути к созданию Национального комитета «Свободная Германия».

Исчерпывающая характеристика! Я бы только подчеркнул, что произошло все это в дни наибольшего успеха немецких войск под Москвой!..

За «Обращением 158» последовали не менее важные события. В ноябре 1941 года бюро военно-политической пропаганды одобрило предложения о политработе в лагерях военнопленных и об издании для военнопленных газеты «Дас фрайе ворт» («Свободное слово»).

Газету редактировали член политбюро ЦК КПГ Антон Аккерман и К. Л. Селезнев. С первых, же номеров она нашла верное направление и нужный тон. В газете разъяснялись официальные документы ВКП(б) и Советского правительства, военно-политические приказы и речи народного комиссара обороны И. В. Сталина; печаталась информация о военных действиях на фронтах и делались анализы военно-политических событий; разоблачались фашистский режим в Германии и нацистская идеология; публиковались антифашистские выступления военнопленных, а также материалы о жизни СССР, о социалистической идеологии и образе жизни советских людей; освещались жизнь и работа военнопленных, антифашистское движение, участие в соревновании на трудовом фронте и т. д.

Особенно активно выступали пленные — антифашисты капитан Э. Хадерман, лейтенант Б. Кюгельген, обер-лейтенант Э. Каризиус, солдаты Г. Беклер, Г. Госенс, М. Эмендорфер, Г. Кесслер (впоследствии они стали членами Социалистической единой партии Германии, активными строителями социалистического общества в ГДР).

Руководящие деятели КПГ В. Пик, В. Ульбрихт, В. Флорин, А. Аккерман вели в газете раздел «Девять лет лжи и обмана», где разоблачались политика и практика фашистского режима. Эти публикации привлекали особенно большое внимание пленных, они обсуждались в бараках и трудовых отрядах, по ним принимались резолюции, осуждавшие гитлеризм, в частности зверства фашистов на фронте. Газета вызывала пленных на откровенный разговор [69] по этому острому вопросу, печатала их индивидуальные и коллективные разоблачения. Так появилось в редакции письмо, найденное у одного унтер-офицера 332-го полка 197-й пехотной дивизии, в котором он рассказал, как командир полка Рюдигер казнил Зою Космодемьянскую.

Наряду со статьями руководящих деятелей Компартии Германии, обращениями общественных и политических деятелей, писателей и художников газета печатала рассказы, очерки, стихи — все это делало ее живой, интересной. Во всех лагерях антифашисты создали группы содействия газете, члены которых писали заметки и корреспонденции, занимавшие половину газетной площади, и вели массовую работу с читателями. На страницах газеты печатались материалы о солидарности пленных с советским народом, об отчислении ими части своего заработка в пользу Красной Армии и на приобретение облигаций советского военного займа.

Я остановился несколько подробно на «Дас фрайе ворт» с одной целью — показать на ее примере направление и содержание других газет, издававшихся для военнопленных в СССР. А такими газетами были: «Грайул либер» («Голос свободы») — для пленных румын, «Уй-со» («Свободное слово»)-для венгров, «Альба» («Заря») — для итальянцев и бюллетень для австрийских солдат, мобилизованных в вермахт. Разумеется, сотрудники нашего отдела не могли бы справиться со столь большим объемом работы, если бы не активная помощь литераторов и журналистов братских коммунистических партий, а также антифашистов из числа пленных.

Советский плен становился для сотен тысяч одетых в солдатские шинели трудящихся школой политического просвещения и революционного воспитания на основе ленинских идей борьбы за мир и дружбу между народами, на основе идей пролетарского интернационализма. Совместные усилия советских и немецких коммунистов содействовали росту антифашистского сознания среди военнопленных немцев, из которых впоследствии выросли активные борцы за создание рабоче-крестьянского государства и строительство социализма в ГДР.

Но это — впоследствии. А тогда... Тогда наша пропаганда оперировала в основном фактами и выводами, добытыми в тяжелых оборонительных боях. А те бои свидетельствовали, с одной стороны, о непревзойденной [70] стойкости советских воинов и, с другой — о больших потерях, понесенных гитлеровскими войсками. Все это ошеломляюще действовало на немецких солдат, у которых исподволь подтачивалась вера в победу. Словом, для нашей пропаганды на войска противника создавалась благоприятная почва. И не случайно гитлеровские генералы начали всерьез беспокоиться за будущее вермахта. Мы уже располагали рядом трофейных документов, дававших основания для таких выводов, но особенно красноречиво говорил об этом приказ главнокомандующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршала Браухича, названный «Духовное воспитание в армии и привитие мировоззрения». Были в этом приказе такие признания: «В связи с затянувшейся войной боеспособность войск зависит -в значительной мере от духа и морального состояния армии. Если летом 1941 года военные действия требовали полного напряжения душевных и физических сил армии, то предстоящая зима на просторах оккупированных районов и на большом расстоянии от родины предъявит особые требования в отношении морального напряжения сил. Особой заботой командиров рот и взводов в эти месяцы является поддержка бодрости духа и воодушевления воли...»

У германского командования были все основания для сомнений и беспокойства: Великая Отечественная война советского народа по-настоящему только начиналась... [71]

Дальше