Проза

Я смотрю на даты и молчу, не могу решиться: сказать хочется слишком многое. Слова толкаются в глотке, застревают комом где-то над сердцем, и внутри все так противно давит и ноет, словно меня сжали в кулак жесткие холодные ладони. А, может, отвратительно горячие, и я не знаю, куда деться от этого жара, извиваюсь, кричу от невыносимости, но звук исчезает, поглощенный пустотой. 

Я говорю другим: “важно делать хотя бы что-то”, а потом дрожу в истерике от того, насколько я беспомощная, насколько все, что я делаю, бесполезно. Я помню: в самом начале я тоже писала текст, и он был наполнен эмоциями, надеждой и уверенностью. Сейчас в моих буквах – только глухое отчаяние. Я ничего не могу. 

На восьмое марта я написала в дневнике: “они смеются – а там умирают люди”, написала: “здесь торт, тепло и свет – а там война”. Это было так давно, так ужасно давно, что не хочется верить, что ничего не изменилось. Я иногда иду по улице и радуюсь музыке в наушниках, а потом думаю: как я могу радоваться? Почему мир вокруг меня прежний, а там – разрушение и смерть? Чем они это заслужили? 

Нет таких грехов, за которые пришлось бы расплачиваться всем этим. Грехов вообще нет – а если есть, самый тяжелый из них лежит на наших плечах: мы сломали чужой мир, смололи в труху счастье и спокойствие. Все дети, которые там умерли, обернутся ли светлыми ангелами? Все дети, которых там покалечило, вырастут ли сильными? Сколько поколений искореженных судеб мы оставим после себя?

Я говорю “мы”, потому что чувствую ответственность за чужие выстрелы. Я говорю “мы”, но я не знаю, как и когда мы могли все изменить, сколько лет, сколько сотен лет назад? С каждым днем мне кажется, что народ имеет власть только до определенных границ. Да, конечно, столько иных примеров – и столько же опровержений, и все говорят “не получится”, и все молчат.

Все молчат, и тела наши залиты чужой кровью, и наши руки по локоть, по плечи в чужой крови. Мы не хотели этого – ну так кто же нас спрашивал? Скоро мы сами погибнем, сгнием в том, что осталось от гордого слова “Родина”, а из наших костей возведут новые города. 

Сегодня праздник победы жизни над смертью: это бесконечная ложь, злая насмешка всех вышестоящих. Нет, никогда нам не искупить свои грехи, сколько бы за нас не умирали невинные, распятые. Нам самим за каждое слово начисляют шаг к эшафоту, а за каждый крик – десять. Только мы обнимем палачей, взбежим на ступеньки сами, словно это сцена, и наши последние слова отразятся эхом в чужих головах, а после нас останется наш смех. 

Сегодня мне все говорят: “Христос Воскрес”, и каждый раз я хочу ответить: “Лучше бы не воскресал”. Ведь и не было в этом смысла никогда, даже он, несчастный, был беспомощен. Он ведь что-то говорил, что-то хотел донести до нас, но из этого родился только уродливый культ, породивший лишь новые смерти и большие страдания. Никто из нас его не услышал, и в этом – все люди.

Нет, в смерти ничего святого и не было никогда. Но если у Иисуса не вышло, может, мы сумеем сказать сами? И наши слова взовьются в небо, как птицы мира, и склюют каждую пулю, ракету и танк. 

Главное — говорить хором; и тогда это будет песня свободы.