Против реконструкций: жертвенные сообщества и негативная групповая сплоченность
В последнее время мы являемся свидетелями увеличения практик реконструкций трагических событий прошлого. Что о реконструкциях говорит теория коммеморативного проектирования, и какие последствия они имеют для сообщества?
В телерепортаже о реконструкции концлагеря в поселок КСК в Чите, выполненной в 2018 году, диктор комментирует то, что мы видим на экране: «Мимо празднующих людей под крики и плач надзиратели ведут заключенных, бьют плетью и толкают, не жалея ни женщин ни детей». На глазах у публики участников раздевают и отнимают ценные вещи. «При любом сопротивлении — расстрел на месте». Актриса, изображающая надзирателя концлагеря, «стреляет» в людей, участники в ужасе кричат и падают на землю. «Актеры — еще совсем дети — полностью погрузили зрителей в атмосферу происходящего. Вместе с ними мы чувствовали страх невинных людей и ненависть к ликующим фашистам». В видеорепортаже мы смотрим на театр жестокости: детей обливают холодной водой, актеров постарше пинают, дают подзатыльники и бьют, заставляют копать ямы. Зрители, стоящие за колючей проволокой, комментируют происходящее: «Эмоции аж захлестывают. Дети — молодцы. Сколько времени лежат. Я бы не хотела, конечно, чтобы мои дети видели такое... Но они должны знать, как досталась, действительно, эта Победа». «Актеры пропустили историю через себя» — продолжает репортер — «признаются, что после этого уже никогда не останутся прежними». Один из участников реконструкции, изображавший нациста, отмечает: «Я не мог над своими товарищами так издеваться. Было тяжело. Надо через силу. Нам говорили: не подавайте виду, надо издеваться, как издевались в те времена. Не жалейте, и как можно сильнее бейте их».
Можно выделить несколько основных возражений к подобного рода форматам работы с трудным наследием: 1. В данном случае речь идет даже не о ретравматизации, а о прямой травматизации, которой добровольно подвергаются как участники, так и наблюдающие за реконструкцией зрители. Подобные действия производят и легитимизируют насилие (не театральное и постановочное, а вполне реальное). 2. Превращение трагического прошлого в зрелище и иммерсивное действие обесценивает опыт жертв. Как отмечает специалист в области теории культурной травмы Алейда Ассман, «инсценирование недавних исторических травм совершенно непозволительно... Для перформанса в духе “живой истории” подходит далеко не всякое историческое событие, а лишь такое, страсти по которому улеглись, а само оно стало пригодно для увеселительного зрелища и свободно от конфликтного потенциала»1. 3. Подобная реконструкция направлена не на проработку травматического опыта, а преследует внешние цели. 4. В реконструкции используется не эмпатическая идентификация, а сверх-идентификация (эту разницу подробнее мы поясним в примере проекта Сани Ивекович) с жертвами и преступниками. Упрочение национальной жертвенной идентичности затрудняет проработку совершенного преступления; сближение, коммуникативный обмен, примирение с совершившими преступление.
Также сверх-идентификация чревата активизацией логики мести и риторики ненависти: «Историческая память всегда служила и продолжает служить крайне агрессивным целям, создавая устойчивый образ врага, разжигая страсти или обосновывая необходимость мести и реванша»2. Как отмечает А. Мбембе: «Тотемизация собственного жертвенного положения в мировой истории, к сожалению, нередко вызывает у того, кто еще недавно был жертвой, жажду крови — любой крови; крайне редко она оказывается кровью его мучителя и куда чаще принадлежит посторонним людям, не имеющим отношения к конфликту... Страны и общества, позиционирующие себя в первую очередь как жертвы, часто оказываются исполнены ненависти, неспособны прекратить воспроизведение кровавых жертвоприношений и применение по отношению к другим той жестокости, которой были некогда подвергнуты сами»3. Очевидно, что любые продуктивные форматы коммеморативной политики должны отказаться от воспроизводства логики мести, особенно тех ее форм, которые маскируется под соблюдение законности и восстановление справедливости («У нас вряд ли получится что-то переизобрести, если мы будем попросту применять против других насилие, жертвой которого когда-то были сами»4).
Необходимо отметить, что культурная травма часто становится консолидирующей силой, мобилизующей групповую сплоченность, усиливающей чувство коллективной принадлежности, доминируя и определяя структуру идентичности сообществ. Последние исследования в области сопричастности в контексте травматического опыта5 показывают, что рост солидарности помогает индивидам справиться и реабилитироваться после кризиса, однако он же инициирует объединение групп на основе негативного пережитого опыта, которое ведет к формированию негативной коллективной идентичности, затормаживающей процесс восстановления и возвращения к обычной жизни. Сообщества, в которых травма является центральной в структуре идентичности, навязчиво фиксируются на пережитом травматическом опыте, погружены в парализирующее воздействие культурной травмы, и не в состоянии моделировать сценарии будущего. Во многом она подпитывается не только воспоминаниями, но и ритуальными инсценировками и реконструкциями. Не смотря на рост внутригрупповой солидарности, сам коллектив обособляется от других сообществ: негативная идентичность стремится оградить «своих» от «чужаков», воспроизводя себя на основе пережитого страдания. Также стоит отметить, что когда в кризисной ситуации находятся отдельные индивиды, остальная часть группы может им помочь; но если страдают все, травма становится коллективной и сообщество утрачивает способность поддерживать своих членов и само себя.
Не смотря на всю обозначенную выше критику реконструкций, их способность ретравматизировать и изолировать сообщества, ввергать жертвенные сообщества в процессы производства ответного насилия, современная художественная практика показывает возможные конструктивные форматы реконструкций, которые мы рассмотрим в следующих материалах.
1 Ассман А. Забвение истории — одержимость историей. М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 522.
2 Knigge V. Zur Zukunft der Errinerung. S. 10-11.
3 Что такое постколониализм? Интервью с камерунским философом Ашилем Мбембе
4 Там же.
5 Nurmi J., Räsänen P., Oksanen A. The norm of solidarity: Experiencing negative aspects of community life after a school shooting tragedy // Journal of Social Work – L., 2012. – Vol. 12, N 3. – P. 300–319.