«Протесты одиночек подготавливают почву». Олег Орлов расклеивал листовки еще в 1980-м. Сейчас его судят за дискредитацию армии.

Олег Орлов — правозащитник, председатель совета правозащитного центра Мемориал. После начала полномасштабной войны он публично высказывался против действий России. В марте 2023-го на него завели уголовное дело о «повторной дискредитации Вооруженных сил РФ». Больше 40 лет назад он тоже «дискредитировал» армию, расклеивая антивоенные листовки по Москве. Мы попросили его рассказать о протесте против войны в Афганистане.

Мы с друзьями ехали за город, я прочел в газете — была небольшая заметка о том, что по просьбе афганского чего-то введен ограниченный контингент на помощь дружественному правительству. Параллельно сообщалось о гибели бывшего главы Афганистана.

Я отреагировал если не с ужасом, то с очень большим испугом. Я друзьям сказал: «Ребята, ужас-то какой! Смотрите, мы во что-то вляпались». Никто из моих друзей не понял.

У меня и в мыслях не было вначале листовки делать или что-то такое. Потом стали приходить гробы. Через третьи или вторые руки приходила информация: вот убит, вот калека вернулся.

На меня еще произвело впечатление то, что происходит с мирным населением. Вернувшийся из Афгана человек рассказывает [семье], и мне пересказывают его родственники: «А что делать? И мирных приходится убивать, женщин тоже. Они же там все за душманов. У каждого спрятан автомат и нож за пазухой. Приходится расстреливать».

Я не мог просто чувствовать себя спокойно — какое-то внутреннее беспокойство, шило в заднице появилось и заставляло что-то сделать.

Открыто действовать — это значит посадка. Лучше создать подпольную ячейку, [но] мне не удалось найти никого, кто бы смог со мной работать. Начать предлагать печатать листовки людям, с которыми в курилке в институте ругаешь советскую власть — опасно. Даже если люди не пойдут стучать, то передадут кому-то, и пойдет: «Орлов псих, предлагал листовки печатать».

Среди своих друзей я осторожно закидывал удочку. Даже если люди разделяли мои убеждения, им было страшно. Я не был женат, и у меня не было детей. А другие уже были женаты, у кого-то намечались или были уже совсем маленькие дети.

Я решил сам, раз ничего не получается. Я понимал, что в одиночку не смогу много делать листовок — так, чтобы завалить Москву. Но что-то надо сделать.

Я делал листовки в домашних условиях. Текст был о том, что это бессмысленная кровопролитная война, что мы бессмысленно теряем там своих солдат и несем смерть и ужас мирному населению. Чтобы поняли дорогие сограждане, что это все — большое преступление против афганского народа и против нас, советского народа.

Я эту листовку подписал: «Группа действия». Я хотел создать впечатление, что это не одиночка, это какая-то группа действует. Мне казалось, это более действенно.

Ночью куда-то едешь, не в своем районе, расклеиваешь на остановках автобусов, в подъездах, в лифтах. Я представляю, как дворники на следующий день ругались!

Тогда все было легче в этом смысле, чем сейчас — видеокамер не было. Сейчас массу людей просто ловят на видеокамеры, а тогда можно было спокойно. А утром на метро садишься, едешь домой и, не выспавшись, идешь на работу.

Я не видел реакцию [на листовки]. У меня были мысли приехать туда и посмотреть утром, но я посчитал для себя это неразумным риском. Честно сказать, было страшно.

Не особенно все это героически: расклеивал, потом перестал. Как-то успокоился — я что-то сделал. Но что-то удалось сделать — не тогда, когда я эти листовки делал, а в течение дальнейшей жизни. В рамках работы Мемориала в основном, но и не только.

А смог бы я это сделать, если бы я тогда не вышел с листовками? Не знаю. Я мог бы тогда сломаться, личность была бы совсем другая. Это сохранило меня и создало ту платформу, на которой я потом многие-многие-многие годы дальше работал.

В каких-то случаях лучше человеку попытаться себя сохранить, подвергая себя опасности. Можно разрушить свою личность, если все время чувствовать, что что-то не то, что-то ужасное [происходит].

Действие одиночки создает круги на воде, и эти круги так или иначе доходят до людей. Они медленные. Эти круги не заставят никого немедленно проявить такую же активную позицию, но вода камень точит.

Протесты одиночек подготавливают почву для дальнейшего. Это создает определенную среду — люди видят, что есть отдельные одиночки — они выражают что-то такое, с чем они солидарны, что заставит каких-то людей задуматься.

Далеко не всегда режимы рушатся в результате военного переворота, революции. Очень часто режимы рушатся, потому что престарелый лидер умирает, и начинается раскол элит. Тут масса людей начнет говорить. В этих условиях, а не когда есть сильная тоталитарная власть, оказывается очень важно то большинство, которое молчало до поры до времени, но которое разделяло посылы тех одиночек.

Вся моя предыдущая жизнь и те листовки, которые были черт знает когда, относительно недавняя работа в «Мемориале» — это все мне не оставляло выбора [не выйти с протестом против войны России против Украины]. Мне казалось, что мой голос будет слышен сильнее изнутри России.

Сейчас, когда мне грозит тюрьма, немножко есть страх. Я не хочу садиться в тюрьму. Но что же сделаешь? Ну, тюрьма — значит, тюрьма.

Борьба не безнадежная. Мне кажется, что в общем мы — не все, может быть, но многие из нас — еще увидят решающие перемены.