Продолжение

Возникла новая, сложная задача: спрятать следы. Маскировка должна была быть безупречной, чтобы продлить время необнаружения. Трупы убитых один за другим, быстро и без лишнего шума, отправлялись в темный зев трубы, вход в которую Гвоздь лично плотно завалил сухими ветками. С машинами оказалось сложнее.Но и их удалось оттащить с дороги и укрыть в густой придорожной посадке, завалить ветками и брезентом. Место стало выглядеть пустынным.

Но через четверо суток иллюзия безопасности рухнула. Враг спохватился. Пропажи групп, отсутствие связи с машинами – тревожные звоночки. Противник начал наращивать группировки, стягивая резервы. Методично, как удав, он перерезал все возможные пути отхода группе Гвоздя. Разведка дронов, поднятая в небо, поняв примерное место их нахождения, повесила над головой рой из беспилотников. Зловещий гул заполнил воздух. Они не атаковали сразу. Стали выжидать, терпеливо сканируя местность, пока кто-то из парней сделает ошибку и покажется, чтобы накрыть огнем с земли и воздуха.

Гвоздь все понял сразу. Картина была ясна: кольцо сжимается, каждая минута на счету. **Без раздумий он приказал двум парням:

– Собирайтесь. Отходите. Сейчас. Пока щель есть. – Голос его был низким, спокойным, но в нем звучала неоспоримая жесткость.

Один из бойцов, совсем молодой, попытался возразить:

– Брат… а ты?.. Как же ты?..

– Приказ. Я старше вас всех. Слушаете меня. Отходите. Связь поддерживайте. Быстро!

Аргументов не было. Приказы не обсуждаются. Через час, после последней проверки секторов и короткого кивка на прощание, двое бойцов растворились в лесной чаще, используя овраги и кустарник. Гвоздь оказался абсолютно один в этом месте. Совершенно один под палящим солнцем, плавившим пластик и обжигавшим кожу прикосновением к металлу автомата, в изнуряющей жаре, превратившей его укрытие в каменную печь. Один против роя электронных глаз и неизбежной силы, стягивающей петлю.

...Командир зашел в блиндаж КП, едва держась на ногах от усталости и напряжения. Воздух гудел от работы генераторов и треска раций. На грубом столе, среди карт и планшетов, стояла небольшая икона Серафима Саровского – подарок старушки из освобожденного хутора. Командир машинально перекрестился. Дата... Сегодня день памяти Преподобного. В памяти всплыл Луганск, 31 июля. Вечер. Густонаселенный район. Вражеский бомбардировщик. Восемь кассетных бомб на парашютах. Священник Владимир Креслянский, тяжело раненный первыми взрывами, вышел на улицу Чапаева. Встал на колени посреди ада и начал молиться. И случилось чудо – остальные шесть бомб не взорвались. Командир, тогда еще ополченец, сам разминировал беприпасы на той площади и помнил сидящего на коленях и уже отошедшего к Богу священника. Чудо. Сейчас другое чудо было нужно – вырвать из ада Гвоздя, который держался в тылу врага уже месяц, как тот батюшка на площади, только его молитвой был автомат и несгибаемая воля. "Преподобный отче Серафиме... помоги. Вытащи солдата", – прошептал командир, касаясь иконы. Дроноводы доложили: противник усиливает группировку в секторе Гвоздя.

Прошло почти две недели с момента, как кольцо вокруг позиции Гвоздя сомкнулось окончательно. На КП царило напряжение, сродни предгрозовому. Экран оператора БпЛА был прикован к тому клочку земли. Противник, опьяненный близостью цели ждал, он методично выжигал Гвоздя. Любая попытка помощи превращалась в смертельный спектакль. Сброшенный с нашего дрона груз – пайки, вода – немедленно накрывался шквалом минометного огня или атакой камикадзе-дронов. Разведка докладывала: враг отслеживает каждый вылет нашего аппарата к позиции.

– Опять! – крикнул оператор, сжав кулаки. На экране точка сброса исчезла в облаке разрывов. – Не прорваться...

Командир стиснул челюсти. Они видели редкие кадры, как под покровом темноты или в редкую мгновенную паузу между обстрелами, тень Гвоздя металась к месту падения, хватая драгоценную коробку, чтобы исчезнуть под свист осколков. Каждый такой рывок стоил невероятных усилий и удачи. Но удача кончилась. Примерно две недели назад последняя точка сброса была намертво "закрыта" противником. Помощь не пробивалась. Гвоздь был отрезан не только от своих, но и от последних крох пищи и влаги. Противник методично вымаривал его, превратив укрытие в каменный мешок под палящим солнцем. Но Гвоздь не выходил. Не сдавался. Его молчание по рации стало оглушительным. И даже тогда число трупов врага вокруг секрета продолжало расти. Его секрет становился своего рода «Домом Павлова» с горой убитых неофашистов вокруг. 

На КП знали: жара плавила пластик, металл обжигал руки. Что творилось в укрытии Гвоздя? Пустота в желудке давно сменилась огнем, потом тупой, всепоглощающей слабостью. Рация, последняя нить, сломалась – кнопка вызова прикипела. Теперь он не слышал отчаянных призывов командира: "Гвоздь! Держись, сынок! Говори!", не слышал товарищей, чьи голоса все эти недели пытались поддержать его в аду окружения. Только вечный, ненавистный гул вражеских дронов – похоронный марш над его могилой при жизни. Но он мог отвечать, еле шевеля языком, он повторял: Командир, не сдаюсь! Враг будет убит! И даже сейчас он умудрялся стрелять… Голос в рации почти исчез, сменившись на тяжелое дыхание, прерывистое, с хрипением и бормотанием… 

– "Птичку" на точку! Срочно! – Командир срывающимся голосом рванул к оператору, увидев на общей карте движение противника. Экран ожил. Картинка с камеры БпЛА заставила похолодеть кровь. Как в учебнике по окружению, группы ВСУ сходились на позицию Гвоздя. И сам Гвоздь... Он выкатился из-под камней. Медленно, с нечеловеческим усилием скелета, обтянутого кожей, толкая перед собой автомат, он полз. Каждый сантиметр давался ценой последних капель адреналина и воли. Впереди, метрах в пяти, лежал РПК и сумка – брошенные трофеи прошлого боя. Сумка. Призрачный шанс. Патроны? Вода? Крохи еды? Но дальше, перебежками, уже шли украинские солдаты. Лица, искаженные злобой и жаждой мести за месяцы потерь. Их цель была одна – уничтожить Гвоздя. Стереть призрак, терзавший их тылы.

Гвоздь не согнулся. Он полз сквозь слабость, сквозь огненную пустоту в животе, сквозь сухой ком, сдавливавший горло. Смерть дышала в затылок, а он полз к РПК. К последнему бою. К шансу унести с собой хоть кого-то.

Командир вцепился в микрофон станции громкой связи, голос его, обычно железный, сорвался на крик, полный отцовской муки и командирской ярости, эхом разнесясь по КП:

– Сынок! ДЕРЖИСЬ, БРАТ! ДЕРЖИСЬ!

По эфиру, врываясь в наушники всех на КП, хрипели и кричали его товарищи, зная, что Гвоздь их слышит:

– ГВОЗДЬ! ВСТАВАЙ! КРОШИ ИХ! НЕ СДАВАЙСЯ!

Боевой азарт сменился сдавленными и задрожавшим голосом у оператора. Месяц надежды, вера в его спасение, испарялись на экране вместе с запахом плавящейся пластмассы от перегретой рации.

Противник подошел вплотную. Затворы щелкнули, стволы нацелились на едва движущуюся фигуру. Гвоздь замер. Автомат был в его исхудалой руке. Но пальцы, высохшие, лишенные силы последних недель голода и жажды, лишь скользнули по холодному металлу. Не было сил. Ни на спуск курка. Ни на крик. Ни на жизнь. Только взгляд, устремленный вперед, сквозь врагов.

Он умер. Не сломленный. Воин. С голоду, с жажды, под палящим солнцем и взглядом вражеских дронов, но не сдав позицию и не отдав врагу свою жизнь – он ее исчерпал до капли. Воин Христов. И командир, глядя на экран, понял: Преподобный Серафим в этот день пришел. Он взял изможденного солдата за руку и повел его с собой. Прямо в Царство Небесное. В воинство небесное. К тем, кто молится за Родину. Гвоздь вбит в их ряды. Навеки.