Продолжение
Виктория Морхес
Фаина привыкла с детства к тому, что она автоматически соглашается на прослушивание всем известной композиции группы «На-на», называя незнакомым людям свое имя. И тогда же решила: поменяет его при первой же возможности. Родители, разумеется, были против, и в четырнадцать задуманное не удалось осуществить. Но в восемнадцать, утром шестого марта, Фая превратилась в Женю. Не стала слушать ни родителей, ни бабушку, в честь которой ее и назвали, ни друзей. И вмиг лишилась всех: вместе со старым именем они покинули ее жизнь.
Сидя в одиночестве в небольшой комнате общежития где-то на окраине чужого города, Фая смотрела на голубей, беззаботно купающихся в луже грязной талой воды посреди разбитого тротуара, и думала о том, стоит ли ей возвращать утраченное прошлое. Есть что-то неправильное и уродливое в отсутствии связи с семьей и старыми знакомыми, в невозможности приехать на выходные или праздники в родной город. А все из-за чего? Из-за имени?
Женя училась в московском университете, жила в общежитии при нем. Никто из семьи не верил, что она сможет туда поступить. Мать, Валентина Георгиевна, строго посмотрела на дочь, когда та в восьмом классе заговорила о Москве:
— Ты кому там нужна-то, Файка? Ты только нам с отцом и нужна. Мы к тебе туда не наездимся. Дорога до Москвы и обратно, знаешь, во сколько обойдется? Думаешь, мы просто так сидим тут и отпуск на грядках проводим?
Под «тут» подразумевался Златоуст, в котором Фая родилась, прожила пятнадцать лет и выучила каждый закоулок. Город ей нравился. Нравились панельки и старинные здания в центре, нравилась набережная и вид на горный хребет. Нравилось сидеть по вечерам в компании друзей на небольшом холме и смотреть на город, простирающийся внизу. Но чем старше становилась Фая, тем меньше становился в ее глазах Златоуст. Ей хотелось какого-то размаха, масштаба. Скорости. Хотелось чувствовать себя по утрам частью бодрой толпы, несущейся куда-то. Ходить на пикники в оборудованные парки, а не на дикие лужайки со следами пребывания коров и другого скота. Хотелось иметь выбор в проведении досуга. Но самое главное: Фая остро нуждалась в таких людях рядом, которые могли бы понять ее, обсудить с ней книги и фильмы, вызывающие у матери Фаи и ее друзей улыбку.
— Я краем глаза видела, что ты смотрела, — прерывала обычно Фаю мать, когда дочь проявляла желание поделиться впечатлениями. — Бред такой.
Отец, всю жизнь проработавший на заводе, проявлял больше терпения к словам дочери, но поддерживать обсуждение не спешил:
— Ох, — обычно мотал он головой, хрустел огурцом из банки. — Ох!
Фая не понимала, к чему относится это восклицание: то ли к огурцам, то ли к ее словам, то ли к ссоре отца с начальником, про которую он долго рассказывал чуть ранее.
Друзья над Фаей откровенно смеялись:
— Что читал? Я? Я не читал. Зачем? — удивлялся ее попыткам обсудить «Мастера и Маргариту» Сашка. — Скукота же. Я потом попрошу тебя пересказать мне все. Ты же перескажешь?
— Прочитай сам! — протестовала Фая. — Тебе понравится. Хоть начни. Я с первого раза не до конца поняла роман, но после второго прочтения…
— Ты его что, два раза читала? — смеялся Сашка. — Делать тебе нечего. А мы вчера у отца Толяна тачку ночью взяли и катались на ней за городом. Остановились на холме и вниз смотрели, на огоньки. Пиво пили.
Сашка был ее лучшим другом. И если он, решила Фая, меня не понимает, то что говорить о Толике, Ваське, Нине, Вере и Соне? Одна бабушка слушала ее с неисчерпаемым интересом и, кажется, готова была поддержать любой разговор:
— Как ты хорошо рассказываешь, Фая! — улыбалась она, кладя подбородок на ладонь. — Как интересно!
— Тебе правда интересно? — недоверчиво уточняла Фая, откусывая большой кусок пирога с яблоками.
— Интересно.
Когда бабушки не стало, Фае едва исполнилось шестнадцать. Она молча смотрела опухшими от слез глазами на опускающийся вниз гроб и поняла вдруг, что лишилась не только бабушки, но и единственного слушателя. Поняла она так же, что бабушке было интересно не потому, что Булгаков или Достоевский гениальные писатели, нет: ей было интересно, потому что напротив сидела Фая, которая приходила к ней в гости несколько раз в неделю после школы, нарушая привычное одиночество пенсионерки, разбавляя заботы о небольшом огородике и кошке своими рассказами и веселым смехом.
Фая плакала, думая об этом. Какая она была эгоистка! Ни разу не поинтересовалась у бабушки о ее настроении, здоровье, сне, детстве и юности, страхах. Все время думала лишь о себе. Эгоистка! Стоявшая позади мать укрепила эту мысль:
— Вот, ревешь! А пока бабушка жива была, что говорила? Имя поменять хотела. Имя, которое бабушка носила! Теперь, надеюсь, передумала? Единственная память о ней все-таки, твое имя.
Фая утирала слезы тыльной стороной ладони. Рука матери лежала на ее хрупком плече властно и тяжело, придавливая к рыжей земле, не вселяя никакой поддержки и заботы. Фае хотелось кричать, топать ногами и требовать понимания. Объяснить матери и всем присутствующим, кем бабушка была для нее, что имя — всего лишь имя. Что она чувствует себя одиноко в этой толпе родственников и друзей, потому что они не хотят ее, Фаю, понимать. Но она молчала. Боялась осуждения, обвинений в эгоизме. «Маме тоже сейчас нелегко», — подумала Фая и молча терпела тяжелую руку на плече, не обернулась, не попросила обнять ее и сама не обняла мать.
Как-то она уже пыталась проявить таким образом любовь к родителям. Валентина Георгиевна отреагировала на объятия холодно:
— Что случилось, Фая? Что ты делаешь?
— Я тебя люблю, мама, — доверительно сообщила семилетняя тогда Фая.
— Хм, — сказала мать и вырвалась из объятий. — Ну, хватит. Ты мне мешаешь. Вон, молоко сейчас убежит.
Отец, пойманный через минуту цепкими ручками, ответил своим обычным оханьем и продолжил читать газету. Фая была разочарована. В фильме, который она посмотрела на кассете у бабушки, все было иначе: там родители крепко обнимали детей в ответ, целовали их в лоб, говорили, что любят. Бабушка, выслушав огорчения Фаи по поводу родителей, сказала мягко:
— Их так воспитали. Они тебя любят, но по-другому. Отец работает много, чтобы тебе было на что обувь и одежду к первому сентября покупать, кукол на новый год. Мать работает, и по дому хлопочет, приучает тебя к порядку, дисциплине, чтобы ты выросла хорошим человеком. Они любят тебя, Фая. Не словами. Делами.
Доводы бабушки показались Фае разумными. Больше она не лезла к родителям с попытками обниматься. Просто старалась их не огорчать, а радовать. И помогала отцу и матери по дому. Бабушка, чтобы не расстраивать внучку, стала обнимать ее на прощание, когда провожала Фаю домой. Этого вполне хватало.
После смерти бабушки, встретив в школе Сашку, Фая подошла и робко обняла друга за талию. Сашка обомлел так, что начал заикаться:
— Фа-Фая! Ты ч-чего?
— Я тебя люблю! — выпалила Фая и тут же поправилась. — Как друга люблю. Как лучшего друга.
— Н-ну л-ладно, — ответил Сашка, хлопая ее по спине. — Я тоже тебя, как друга, л-люблю. Д-да.
Стоявшие недалеко Толик, Нина и другие ребята, увидев их, подбежали и тоже стали обниматься, смешавшись в кучу-малу:
— Фая! Не плачь, Фая! — повторял Васька.
— Все хорошо, Фая, мы рядом! — улыбнулась Соня. — Скучаешь по бабушке, да?
Эти объятия как никогда раньше сблизили Фаю с друзьями. Жаль, что больше такое не повторялось. На вопрос Фаи, почему бы им при встрече не обниматься, Толик прыснул:
— Я не из этих, чтобы Сашку тискать по сто раз в день.
— Так тискай меня, — предложила Фая и густо покраснела, осознав сказанное.
— Ну, — засмущался Толик. — Ты мне, конечно, нравишься…
— Как друга тискай, — поправилась Фая.
— Не, — протянул Толик. — Я считаю, что обнимать нужно только девушку. Иначе она ревновать будет, когда появится.
— Она никогда у тебя не появится, — съязвила рядом сидящая Нина.
Как иронично, что именно она этой и девушкой в итоге и стала. Фая, теперь уже Женя, знала, что в ноябре у них свадьба. Ее не пригласили. О свадьбе рассказал Сашка. Единственный из друзей, кто еще с ней общался. Почему так вышло?
Сами ребята обвинили во всем Женино высокомерие: вот поменяла имя, от прошлого открестилась, а теперь живет в своей Москве и считает себя лучшей. Выскочка. Нина перестала с ней общаться, когда Фая сообщила о том, что поступила и скоро уезжает, несмотря на недовольство родителей: до этого они несколько лет планировали поступать вместе в местный университет. Соня и все остальные ушли после девятого и уже два года учились в техникуме.
— Ты меня бросаешь?! — изумилась Нина новости.
— Я думала, ты за меня порадуешься, — пробормотала Фая.
— Чему радоваться-то? Ты меня обманула! Я что, теперь одна останусь? Без подруги? Фая!
Новость о смене имени Нина восприняла не так бурно. К этому времени они с Женей почти не общались:
— Поздравляю, — буркнула она Жене и, взяв под локоть Толика, ушла вперед.
Сашка виновато развел руками, мол, а чего ты ожидала? Родители отказались называть Женю новым именем и не разговаривали с дочерью до самого отъезда. Стоя на перроне в ожидании поезда, Женя косилась на провожавших, которые обнимали и целовали на прощание своих детей, родственников, друзей, и молча стояла в компании родителей. Мать смотрела преимущественно в пол, выдавая иногда фразы вроде «Пожалеешь еще», относящиеся то ли к отъезду Жени в Москву, то ли к смене имени. Лицо отца не выражало ничего, как и обычно. Он привычно охал с некоторым промежутком. Несмотря на холодные проводы, Женя очень любила родителей в этот момент. Она помнила слова бабушки и не требовала от них соответствовать какой-то принятой модели поведения, любить ее по инструкции. Перед тем, как войти в вагон, она обняла мать и отца, поцеловала обоих в щеку:
— Люблю тебя, мам! Люблю тебя, пап!
Они стояли на перроне, пока не скрылись из виду, смотрели на удаляющийся поезд, не зная точно, в каком вагоне сидит их дочь. Женя плакала. Соседки по купе косились на нее, как на полоумную, занимаясь каждая своими делами.
В Москве плакать было некогда. Учеба, покупка продуктов в ближайшем дешевом магазине, до которого нужно было долго идти пешком, суета, гудящие машины, толпы людей в метро. Женя быстро влилась во все и чувствовала себя, как рыба в воде. На семинарах ее часто хвалили за инициативность и интересные мысли. Учеба была в удовольствие.
В своей группе Женя нашла несколько новых знакомых, которые поддерживали с ней долгие беседы о прочитанном и просмотренном - на лавочке в сквере, возле подоконника в коридоре вуза или в столовой за обедом. Сережа, староста, как-то сводил ее на закрытый просмотр какого-то фильма, после которого Женя долго приходила в себя от восторга. Вся эта жизнь — обсуждение скучных деталей, подробностей биографии, экскурсии по заброшенным или наоборот популярным местам — Женю абсолютно устраивала.
Но вечером, в комнате общежития, когда соседка долго разговаривала с родителями по видеосвязи, на Женю вдруг наваливалась тоска. Ее мать так же могла разговаривать с ней хотя бы иногда, но всегда была против:
— Фая, я устала, только с работы пришла. Давай в другой раз!
— Фая, у нас картошка, помогаем тете Любе. Потом позвоню.
— Фая, отец болеет, подхватил на заводе заразу какую-то. Надо ему бульон сварить. Не могу разговаривать.
Позвонить отцу у Жени рука не поднималась. Беспокоить человека, отработавшего десятичасовую смену?
Сашка иногда писал ей. Он встретил девушку, и теперь все время уделял ей. Жене доставались крохи внимания. Поэтому по вечерам она сидела на кровати и смотрела на голубей внизу, слушая разговоры соседки с родителями. И думала о том, эгоистка она или право имеет.
На новогодние каникулы Женя приехала домой после четырех месяцев отсутствия. С облегчением увидела, что ничего не изменилось: все та же квартира, все те же родители, все те же улицы и виды. Мать не очень обрадовалась подарку, туалетной воде:
— Лучше бы кастрюлю подарила! — заключила она, нюхая надушенное запястье. — Такие резкие!
Отец отреагировал привычным восклицанием на подаренный Женей свитер.
— Откуда деньги? — вдруг спросила мать.
— Стипендия.
— Не трать все, — предупредила Валентина Георгиевна. — Мы с отцом тебе посылать не сможем. Ремонт делаем в бабушкином доме.
После ужина Женя вышла прогуляться и встретила Сашку. Тот поджидал ее возле подъезда.
— С новым годом, Фая! Женя! — быстро поправился он.
— Спасибо, Саш. И тебя!
Они медленно шли по заснеженным улицам спального района, встречая редких прохожих, рассказывали друг другу о событиях последних месяцев.
— Я женюсь летом, — вспомнил вдруг Сашка. — Ты же приедешь?
— Приеду. Поздравляю.
— Да не с чем поздравлять.
— В смысле? — не поняла Женя.
— Я не хочу жениться. Надо бы сначала на ноги встать. Накопить на квартиру, от родителей съехать. Работу нормальную найти.
— Так не женись, — предложила Женя.
Сашка виновато улыбнулся:
— Не могу. Поля ребенка ждет. Вот что, Фая, — добавил он, немного подумав. — Ты вот все жалеешь о том, что уехала… Что потеряла многое: семью, друзей. Что виновата в этом…
— Да.
— А я завидую тебе. Не сочувствую, а завидую. Понимаешь? Ты смелая. Смогла понять, чего хочешь, добиться этого. Пусть и ценой небольших потерь.
— Небольших, — хмыкнула Женя. — Мама до сих пор дуется, отказывается со мной разговаривать. А я себя не могу простить за это. За то, что обидела родителей, бросила их. Нина на свадьбу не позвала, а ведь мы с детского сада дружили. Не знаю, Саш, чему тут завидовать. Живу в Москве, хожу по всяким выставкам, общаюсь с интересными людьми. Но они все как будто чужие. Хорошие, но чужие. И город чужой. Так вот и живу, везде чужая и неприкаянная. Завидую вам.
— Нине завидуешь? — повернулся к ней Сашка. — Она замуж по залету вышла. Толик ее дубасит периодически, сам выпивать начал. Сонька отучилась и ногти делает. Зарабатывает неплохо. Васька варит оградки на кладбище. Ты о такой жизни мечтала? Об одной из?
— Нет, — растерялась Женя. — Я мечтала читать, много читать. Вести лекции, ездить на всякие конференции. По вечерам встречаться с теми… кто так же живет. Объехать весь свет. Встретить мужчину, которого бы полюбила. Единомышленника. Создать дом, семью, родить детей. И навещать иногда родителей, проведывать, привозить гостинцы.
— Родителям это говорила?
— Да.
— Что они сказали?
— Что я много мечтаю, — улыбнулась Женя. — Посоветовали мечтать поменьше, поменьше думать о себе, возвращаться домой.
Сашка остановился, посмотрел на Женю, сказал вдруг:
— Я дам тебе один совет. Беги, Фая. Не слушай никого, беги и не оглядывайся. Только звони иногда. Пиши. Я буду скучать.
Автор: Виктория Морхес