Прочие, без речей

Пятое действие "Гамлета", вторая, финальная сцена. Умирающий принц прощает Лаэрта и прощается — ненадолго, скоро свидятся — с ним, со "злосчастной" королевой, а потом словно обводит взглядом всё вокруг и —

You that look pale and tremble at this chance,

That are but mutes or audience to this act,

Had I but time (as this fell sergeant, Death,

Is strict in his arrest) O, I could tell you —

But let it be.

Тут хочется поговорить сразу обо всём: и о приёме обманутого ожидания, когда умирающий герой нам ничего не говорит; и о том, что Смерть у Гамлета — сержант, не знающий пощады; и том, как играет значениями это arrest… но как-нибудь в другой раз, сегодня нас интересуют те, к кому Гамлет обращается, вот эти бледные и дрожащие всего лишь mutes and audience to this act.

Очень шекспировская фраза, потому что про театр. Mutes — не только немые, но и "лица без речей", статисты, а audience — зрители, зрительный зал. Забавно, как в этом сразу видна меняющаяся природа театрального представления: мы считаем театр зрелищем и, соответственно, публику зрителями, а шекспировская Англия пьесу "слушает", в ней первичен текст, поэтому тут "аудитория". То есть, Гамлет вдруг разрушает пресловутую четвёртую стену, почти, и включает публику в действие: вы, статисты (к тем, кто рядом на сцене) и зрители, то есть, слушатели.

Удивительно, но в наших переводах этих статистов без речей почти всегда теряют. У Вронченко "участники и зрители событий", у Кронеберга "немые зрители явлений смерти", у Загуляева "немые зрители ужасного злодейства", у Кетчера "немые свидетели свершившегося", у Маклакова "вы зрители всего, что совершилось, от ужаса немые", у Соколовского даже не немые, просто "свидетели страшной чёрной драмы", у Месковского "свидетели ужасных дел", у Гнедича вообще "стоите здесь", — понаставились тут! — и всё.

А потом звёзды встают особым образом, и в 1894 году Дмитрий Аверкиев, чей перевод я вообще люблю, в нём есть находки точности и красоты редчайшей, пишет, наконец-то, "этой сцены статисты или зрители".

Казалось бы, слово произнесено, но нет, дальше статисты опять куда-то пропадают. У Россова "свидетели развязки безмолвные", у К.Р. "свидетели, дрожащие безмолвно", даже у Лозинского "безмолвно созерцающим игру", — но вот за "игру" в ножки поклониться, потому что шекспировское act, конечно, как раз об этом — у Радловой "зрители безмолвные трагедий", у Пастернака "немые зрители финала".

"Статисты" вернутся уже в новейших переводах, у Пешкова и Лифшица, "статисты, зрители простые" и "статисты, бледные от страха" — в первом случае статисты из-за выброшенного союза оказываются приравнены к зрителям, это не очень удачно, во втором зрители куда-то делись, что тоже шекспировскую идею искажает. То есть, за без малого двести лет переводов "Гамлета" на русский только Дмитрий Аверкиев понял, насколько важно сохранить и статистов без речей, и публику.

А это и правда важно, потому что здесь мы имеем дело не только с разрывом театральной условности, чем Шекспир и его современники развлекаются постоянно, но и с любимыми метафорическими играми позднего Ренессанса: жизнь — игра, жизнь — представление, жизнь — сновидение; Гамлет ведь не только к статистам и публике обращается, он ещё уподобляет всех вокруг участникам спектакля и зрителям.

"Весь мир — театр!" — радостно кричат отличники с первых рядов; так-то оно так, да не совсем. Да, на флаге "Глобуса" был девиз Totus mundus agit histrionem, "Весь мир лицедействует", цитата из Петрония, и к ней справедливо возводят реплику Жака-меланхолика, которая про весь мир, но. Жак у Шекспира не говорит, что весь мир театр, — вы, кстати, как это произносите, "весь мир теат" или "весь мир театыр"? это серьёзный вопрос, замкнутость/незамкнутость строки в ямбе бывает значима, как здесь — это говорит Герцог. This wide and universal theatre, "и на огромном мировом театре". А Жак-то ему отвечает: All the world’s a stage.

Весь мир — сцена.

Разница вовсе не пустячная, как может показаться на первый взгляд. Если весь мир занят лицедейством, это одно; если он — сцена, это совсем другое. Потому что к сцене автоматически прилагается зритель. Кто-то смотрит на то, как мы тут играем, кто-то может оценить игру. И Гамлет, которого знобит и тошнит от яда, в холодном последнем поту знает: он — актёр. Пусть герой, пусть премьер, пусть звезда, но актёр.

Я бы мог вам рассказать, хмыкает принц, да чего уж.

Умер, кончилось кино.