Привлекательная красотка заждалась нежных поцелуев
🛑 👉🏻👉🏻👉🏻 ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻
Привлекательная красотка заждалась нежных поцелуев
Войдите , чтобы оставлять комментарии.
Войдите, чтобы использовать все возможности RUTUBE
Подождите немного. Если воспроизведение так и не начнется, перезагрузите устройство.
Ролики, которые вы посмотрите, могут быть добавлены в историю просмотра на телевизоре, что скажется на рекомендациях. Чтобы этого избежать, выберите "Отмена" и войдите в аккаунт на компьютере.
Автор подсказки: Людмила Уколова / Дарю Улыбку
С Днем Святого Валентина Автор: Людмила Уколова / Дарю Улыбку 17 видео
Открытки для любимых Автор: Людмила Уколова / Дарю Улыбку 53 видео
0:02 / 0:20 • Посмотреть видео целиком В эфире
Прокрутите экран вниз, чтобы посмотреть подробную информацию
Никаких поцелуев — запретных, нежных, взрослые девочки смотрят мягче, прикусив же губу, как поверить — "грешна" не говорят, и касаются чуть отважней. Шепчет: — Заводишь машину к чёрту. Обнимай, обнимай, не страшись, мой дождик, покраснели глаза, и красиво точно. Золотится под кожей простая простынь, тянутся пальцы забавой тучек. — Почему? — Дождь, земля, ведь совсем же просто, можно потом от руки согреться. Украшает лицо у губ зайчик пёстрый. — Можно скажу? И частит так сердце. Автор стихотворения Ангелина Мишуткина Автор арта POMIDORKA #марафон_песня@poetry_cr #стихи_птл@poetry_cr #кэтрин_тейт@poetry_cr #клубромантики #кр #потонкомульду #кэтринхилл #тейт
Кэтрин: так, Маршал, я не поняла, что ты наговорил сейчас, но люблю, поэтому просто добавлю ещё европейский символ, ладно? Тейт: а потом тебе придётся учить китайский, международные отношения и браки - они такие. Тейт: (смеётся).
Удивительно нежно, откровенно и пронзительно С Тейтом иначе никак, наверное, он такой чудесный мальчик Золотится под кожей простая простынь
Граф , к счастью, правда - иначе с Тейтом никак. Только с трепетом. Спасибо, Ноэру, правда-правда.
Марина , здесь можно увидеть, как я пишу сцены подобного содержания. Всегда) Но Тейт пытался откровенно говорить, да. Спасибо.
Как всегда прекрасно. Браво . Люблю Ваш стиль.
Таня , неужели его и здесь видно? Спасибо вам.
Елена , а я так старалась, чтобы было незаметно, эх, но ладно)
Ангелина , ну... я пишу разное, по-разному. и первое что вижу - с первой строчки узнали автора
Елена , может, тогда со стороны читателям виднее?)
Золотится под кожей простая простынь, тянутся пальцы забавой тучек... Настолько завуалировано в облаке образов, но я сразу вспомнила , как в одной из книг Олди монах играл с пышной прелестницей в "тучку и дождик" И это согреться от руки... Тейт горячий проказник
Елена , да-да, забавы тучки и дождика - это самое и есть. И ещё машину завести можно - смысл такой же. И вообще - если идёт дождь - это земля и небо любят друг друга. Хотя вот у ладоней, протянутых друг другу подтекста не было, но какая уже разница? Спасибо тебе)
Ангелина , у поэта всегда есть подстекст))
Ваш браузер устарел. Попробуйте браузер Atom , чтобы работа ВКонтакте была быстрой и стабильной. Подробнее
ИГОРЬ ШЕСТКОВ
ЯХТА СИРАКУЗЫ
ДОПОЛНЕНИЕ К СОБРАНИЮ РАССКАЗОВ В ДВУХ ТОМАХ
СОДЕРЖАНИЕ
Дорогая буква ю
Трещина
На шее у боцмана
Демон
Ужас на заброшенной фабрике
Реликвия
Рождественский базар
Монсеньор
Ящерица
Белесая мгла
Согнувшийся человек
Глюк
Ночь в квартире мертвого человека
Лаборатория
Пациент 35
Черный аспирант
Поцелуй Клеопатры
Гость из России
На даче
Мальчик, который был чайником
Багровая полоса
Коломбо
Крысолов
Чемодан
История с самолетом
Красная папка
Пантера в кресле
Синие пятна
Русское порно
В подвале
Дома
Полкило кураги
Человек в котелке
Яхта Сиракузы
Этот маленький уютный мир
Помолвка
Чаттануга
Покажи мне дорогу в ад
ДОРОГАЯ БУКВА Ю
Дорогая буква Ю., жалко, что рассказы Вам не понравились.
Впрочем, о «понравились» разумеется не могло быть и речи. Ведь и «Русалка» и «Абсент» и «Под юбкой у фрейлины» – это собственно не «рассказы», не «произведения».
Это каскадные водяные спуски… в небытие.
Как может подобное понравиться?
Тут в пору, взявшись за руки, бежать в другую сторону… что читатели и делают.
И видят, как автор спускается… и пропадает в тумане.
Кстати, геморрой в «Русалке» – как пропеллер у Карлсона. Метафора.
Эти тексты – не литература, а гибель… путь, путь вниз… описанный не без кокетства – но не с читателем кокетничает мой герой, а со смертью… в тайной надежде ее смягчить… задобрить… обмануть… и все-таки пробиться назад, к жизни.
Понимаете, мои тексты – не самоцель, это я давно похерил…
Они только «протоколы»…
Раньше они были протоколами – восторгов, экстазов и ужасов ушедшей эпохи… а нынче – ухода из всех эпох.
Моя поэма конца.
Да, я жив еще… и все еще провожу мой жизненный эксперимент… пишу – устраиваю сеансы погружения в камере сенсорной депривации… в надежде ощутить напоследок еще раз вкус жизни… поймать грубым моим сачком энтелехию-бабочку… увидеть невидимое… да, увы, я, пусть и исковерканный советчиной, но «фаустовский» человек. В отпущенные мне последние годы все еще гоняюсь за прекрасной Еленой. Но уже не по московским или берлинским улицам, а по улицам ирреального города-кошмара.
…
То, что я последние годы ищу в своих текстах-лабиринтах, не рационально, не реально. Разумное, правильное, естественное – мир Льва Толстого – мне давно надоел, даже опротивел. Мне не интересна и достоевщина – и мое… и коллективное бессознательное.
Задачей моего эксперимента не является создание крепкого, плотного, бодрого, экспрессивного текста с красочными метафорами, лихо закрученным сюжетом, соколиным поворотом и апофеозом…
НЕТ, пусть это будет гримаса капризного существования-однодневки… дуновение нездешнего ветерка…
Заканчиваю сеанс, как китайское гадание – и сам с любопытством смотрю на его результаты.
Что получилось, то и получилось… я никогда не переписываю текст, только поправляю лексику… эксперимент есть эксперимент, а не подгонка под что-то… любимое литературными критиками.
Мне достаточно, если в тексте хоть раз появился или проявился – иногда в самом незначительном, даже «провисающем» абзаце – новый оттенок смысла или чувства.
Показался на горизонте – необитаемый островок.
Фата-моргана…
«Прямого пути» к этому, непонятному, но влекущему нечто, нет.
Пробраться туда можно только по шатающемуся мостику над бездной.
…
Мне больше не хочется противостоять нашему главному чудовищу-минотавру – России. Черт бы ее побрал. Черт бы побрал и ее обитателей. Простите!
Я никогда не любил дачу… садоводство… а теперь сам занялся разведением экзотических растений… в метафизическом саду.
Зародившаяся в недрах московского метро клаустрофобия завладела мной безраздельно. Я часто испытываю угнетенное состояние и приступы панического страха. Испортил отношения с реальностью. И почти со всеми, кого знал…
Мои опыты – единственное, что еще меня поддерживает.
Публикую их только для того, чтобы окончательно не заблудиться в самом себе.
Иногда вылезаю на Грани – затем же. Но нет сил разбираться в деталях, а сыпящиеся на меня со всех сторон оскорбления – как шпицрутены – стало трудно терпеть. Самоутверждающиеся идиоты – хуже камней в почках.
Ну вот, получилось, что я жалуюсь… а хотел написать о своем «творчестве».
…
Не забывайте, и жалоба и агрессия автора, его экстазы и его страхи и ужасы – это всего лишь художественные приемы…
Обнимаю вас сердечно.
ИШ
ТРЕЩИНА
Наконец похолодало. Сколько же можно терпеть это пекло?
Каждый день 31-32, бывало и 36 градусов. А по ночам – духота.
Ненавижу берлинское лето. Жара тут какая-то тошная. Кажется, что не только воздух, но и само пространство раскаляется до бела в стеклянной чашке дня…
В этом медленном, но грозном, ежедневном росте температуры мне мерещится исступление природы… ярость ошалевшей планеты, леса которой горят и вырубаются, недра истощены, океаны – замусорены, воздух – загрязнен… планеты, на которой все гибнет по вине человека, живущего в массе скотской жизнью, но плодящегося с невероятной скоростью и грозящего отравить и уничтожить все живое, включая и самого себя. Превратить Землю в холодный и пыльный Марс или в пылающую уродину – Венеру.
Да, похолодало, стало легче дышать…
Поэтому нудные и долгие крестины моей младшей внучки в берлинской церкви «Воскресения Христова» пролетели незаметно. Подслеповатый усталый поп отчаянно бубнил по-старославянски, путал имена, то и дело кивал непонятно кому и крестился так, как будто чистил морковь ножом, крестные ходили вокруг купели с преувеличенно важным видом, боялись поскользнуться и уронить свои ошарашенные интенсивным экзорцизмом ноши, чужой младенец орал как резаный… русская девочка годков двух от роду повторяла как одержимая: «Не хочу, не хочу, не хочу…» И ловко отбивалась от цепких родительских рук.
Христос, похожий на карточного вальта, смотрел на крещение с иконостаса с деланым энтузиазмом. Казалось, что ему подобные зрелища надоели уже тысячелетия назад.
Немцы успешно прятали недоумение и раздражение под приветливыми улыбками. У русских на лицах запечатлелось какое-то то ли искусственное, показное, то ли юродивое благоговение, не скрывающее свиной нахрап женщин и волчий оскал мужчин.
Когда спектакль окончился, все испытали облегчение. Религиозный бред выносим только в умеренных дозах.
Поехали на нескольких машинах в ресторан.
Остановились недалеко от входа в зоопарк. Ресторан располагался под застекленной крышей десятиэтажного здания. Вид оттуда красивый… внизу бегают дикие звери... на горизонте Марцан-Хеллерсдорф.
Расселись за двумя длинными столами. Подали шампанское. Выпили за здоровье и счастье малышки…
Тимо рассказал о своей новой клинике.
Эдик завел разговор о политической ситуации в Австрии.
Франциска болтала без умолку.
Гюнтер все время улыбался, Гудрун хмурилась.
Подросток Марк томился от переизбытка взрослых с их скучными проблемами и хорошо выбритыми щеками.
Две мои внучки порхали по залу как бабочки.
Новокрещенная Иоханна мирно сосала грудь мамы.
На закуску смешной, слегка косоглазый официант принес несколько пирамидок с хумусом (желтый, светлый и красный, со свеклой) и лепешки. А через четверть часа на столе появились маленькие кусочки куриного мяса в ананасном соусе в приятных глиняных мисочках с кошачьими головами вместо ручек, салат и карамелизированные жареные баклажаны с рисом басмати на продолговатых белых тарелках с лебедями.
Мясо я даже не попробовал, а баклажаны были так вкусны, что я забыл о боли в спине и в колене, забыл о том, что держу диету, о том, что дал дочке слово вести себя на крестинах и в ресторане достойно и скромно помалкивать, забыл о том, что я в Берлине, среди немцев, моих новых родственников и друзей, о том, что жизнь, кажется, прошла, и непонятно, что делать дальше, стоит ли оттягивать или приближать конец… о том, что надо готовить себя к тому времени, когда придется из городской берлинской электрички пересаживаться в лодку Харона… менять Шпрее на Ахерон.
…
Вкус берлинских карамелизированных баклажанов напомнил мне вкус баклажана кавказского, которого я поджарил на костре из плавника на берегу Черного моря лет сорок пять назад. Проткнул лоснящийся овощ и несколько помидоров веточкой и сунул в синеватый танцующий огонек. Помидоры сразу треснули и выплеснули свой розовый сок, а баклажан долго стонал, потом зашипел и сердито выпустил из себя несколько струек пара… начал гореть. Я его потушил, разрезал, посолил и съел. Половину. А вторую половину съела Инга.
Да-да, она…
Милая, высокая, длинноногая. Легкая на подъем. Прекрасная пловчиха. Глаза зеленые с желтыми искорками. Губы – фиолетовые. Веснушки на лбу и носу. Легкий уральский акцент (немного на «о»). И золотая цепочка на шее.
У Инги было много поклонников, тогда, в конце июля 197… года, в пансионате МГУ «Голубая долина». Были молодцы и повыше и поатлетичнее меня. Но Инга их всех как-то быстро отшивала. Я украдкой посматривал на нее… в столовой и на танцах. Танцевала она только быстрые танцы, а от приглашений на медленные – вежливо отказывалась, хохотала, уходила. Потом появлялась.
После трех дней разведки, я набрался мужества и пригласил ее танцевать. Инга, кокетливо поморгав зелеными глазами, согласилась, позволила себя обнять, доверчиво прижалась ко мне и даже ответила на мой дежурный сухой поцелуй.
Падает снег, рыдая, пел Сальваторе Адамо. Ты не придешь сегодня вечером…
Мастер! Многие растроганные и размягченные этой песней студентки, лишились благодаря ему невинности в колючих кустиках и на теплых камешках вокруг «Голубой долины».
После второго медленного танца («Сувенир» Демиса Руссоса) и второго поцелуя, несколько более продолжительного, но все еще сухого, я предложил Инге пройтись по пляжу. Тут Шарль Азнавур запел свою «Богему». Мы обнялись и начали топтаться...
Вся эта инфантильная романтика еще на меня действовала. Я влюбился в Ингу. Третий поцелуй был многообещающ, но также сух, как и первые два.
Тогда, этой южной ночью, мне казалось, что старшая меня года на четыре Инга разделяет мое чувство. Смешная самонадеянность!
Повздыхав и помечтав о жизни на Монмартре, с сиренью, мольбертами, сюрреалистами и кофе со сливками, мы вышли на асфальтированную площадку перед входом в пансионат. Там призывно горели синие и розовые огоньки. Парочки сидели на деревянных скамейках. Слышался негромкий мужской бас, женское хихиканье… бульканье вина… Я сбегал в свою комнату, положил в тряпичную сумочку баклажан, помидоры, зажигалку и щепотку соли в газете, спустился к Инге.
Она взяла меня под руку и мы направились к морю… шли не по бульвару, заросшему пальмами и акациями, а по грязной советской деревенской дороге, с лужами, камнями и всякой дрянью на обочинах. Млечный путь, впрочем, сиял и переливался перламутровыми сполохами… как в планетарии.
И тут произошло то, чего я втайне побаивался и ужасно не хотел испытать, особенно с любимой девушкой. В темноте нас окружили штук десять голодных и злых бездомных псов и начали рычать и лаять. Глаза их сверкали ярче звезд, а клыки казались мне размером с бивни мамонта.
Я поднял булыжник и бросил в большого ушастого пса. Хотел поразить его в голову. Кажется попал… услышал жалобный скулеж… тут же поднял второй и уже собирался его метнуть… но тут Инга взяла меня за руку и сказала: «Не надо, милый, они не причинят нам вреда».
Затем она – только на мгновение – как-то странно напряглась…
Что-то прошептала.
Я заметил быстро растущую тень, похожую очертаниями на огромную собаку…
Мне показалось, что глаза Инги стали размером с мельницу и из них полетели в разные стороны зеленоватые искры. Я оробел.
Из пансионата донеслась чарующая мелодия Джоржа Харрисона «My Sweet Lord», я обнял Ингу за талию и мы, танцуя, прошли сквозь кольцо почему-то притихших псов… Через несколько секунд – я обернулся… никаких собак не было на дороге. Только грязная вода поблескивала в лужах.
Вышли на пляж.
Не сговариваясь, сбросили одежду и вошли в теплую, иссиня-черную воду.
Ночное море втянуло нас в себя своим огромным ласковым ртом. И ласкало, ласкало наши молодые тела своими солеными губами…
После купания валялись на теплой гальке, смотрели в небо, обнимались.
Большего я и не хотел…
Но, повинуясь инстинкту («или делай, или хотя бы демонстрируй готовность и желание»), дотронулся несколько раз кончиками пальцев до лобка моей подружки…
Как будто засохшие водоросли потрогал.
Ее оливковые груди представлялись мне свернувшимися в спирали электрическими угрями. От прикосновения к ним меня било током. Я видел маленькие желтые молнии вылетающие из ее сосков как из электрической машины.
Целовалась Инга очень сладко.
Я не сразу заметил, что ее длинный язык – раздвоен на конце.
Перед тем, как возвращаться в пансионат, мы развели костер из плавника и поджарили тот самый баклажан, который я несколько дней до этого – сам не зная зачем и почему – украл на пансионатской кухне…
Наш повар, толстый осетин, которого все звали «Коби», заметил мою проделку, выпучил по-рыбьи глаза, заохал, покачал большой лысой головой… потом протянул мне несколько розоватых анапских помидоров и прогудел: «Пожарь баклажан с помидорами и посолить не забудь. Объедение».
…
На следующий день, после неаппетитного коллективного завтрака, с серым невкусным хлебом, желудиным кофе, объявлениями пансионатского начальства и выговорами, мы отправились вдоль моря в сторону Большого Утриша, прихватив с собой полосатое одеяло, алюминиевые колышки уголком и простыню. Нашли безлюдную бухточку, разложили одеяло, укрепили колышки большими круглыми камнями, растянули на них простыню и легли. В тени, как баре.
О чем мы говорили, я не помню, а придумывать не хочу. Вероятно, о какой-нибудь чепухе.
Простыню нашу полоскал свежий бриз.
Море окатывало нас алмазными брызгами.
Чайки гоготали. Оглушительно звенели цикады.
Тело Инги казалось мне зеленовато-оливковым.
Ее кожа пахла водорослями, йодом, а шея – почему-то – дыней и яблоками…
В те времена было модно ставить друг другу засосы, и мы по очереди впивались друг другу в шеи… как упыри… это возбуждало… плавки мои, порыжевшие на утришском солнце, норовили разорваться. Но Ингу их содержание явно не интересовало.
Ей хватало и неттинга.
Помню, заснул после долгого купания и поцелуев, а Инга углубилась в книгу.
А когда я проснулся… все уже было не так чудесно, как до моего сна. Паршиво было. Потому что между мной и Ингой развалился Боря Кипелов, по прозвищу «Кип», баскетболист, крашеный блондин, аспирант и известный на мехмате «покоритель женских сердец».
С противной бородкой и сигаретой во рту.
От него пахло потом и агрессией...
Этот самый Кип любил в мужской компании рассказывать как «та» или «эта» «дала ему в рот»… С подробностями, от которых тошнило.
Какого черта? – подумал я. – Какой дьявол принес эту грязную скотину в наше гнездышко? Мы же никому не сказали, куда пошли. Неужели Инга сообщила ему, где мы ляжем? Пригласила присоединиться? Или он по берегу тащился к водопаду и случайно нас увидел? Но я ведь так простыню натянул, чтобы нас с берега видно не было. Косо. Значит Инга проболталась. Специально. Сука.
…
Я сел…
Инга лежала на плече Кипа и играла его бородой. А он перебирал как четки ее цепочку. Инга и Кип говорили друг с другом так, как будто меня не было рядом.
– Что делает рядом с тобой этот недоросток?
– Он уже взрослый. Первый курс осилил. Мы с ним танцевали… болтали… тебя же не было. Я скучала целых три дня. А затем выбрала этого смазливого петушка, чтобы ты потом не ревновал. Он занятный. Про Эдгара По мне рассказывал. Говорил, что хочет стать художником.
– Я ему покажу сейчас По, засранцу! Глаз на жопу натяну и моргать заставлю!
– Не надо, дорогой! Он от страха описается. Вчера вечером пару местных собак встретили на дороге, так он так задрожал… я думала, заплачет и убежит.
– А кто тебе засос на шею поставил? Только не говори, что он, тогда я его сейчас же придушу, а тело глубоко в гальку зарою. Его сто лет не найдут. Художник…
– Ну что ты, какие засосы, я тут недалеко от тира в колючки упала, поцарапалась. Загноились ранки… медсестра йодом прижигала… вот и пятнышки...
…
Тут Кип повернул ко мне свою огромную вихрастую голову, смачно плюнул мне в лицо и прошипел: «Исчезни, тля!»
Меня обожгло страхом и яростью.
Но я взял себя в руки, улыбнулся криво, кивнул, встал и купаться пошел. А Кип вдобавок запустил в меня бычком. Да так удачно, что на плавках дырочку прожег. На стороне ягодиц.
Сердце мое захлебывалось желчью от несправедливой обиды. Мне хотелось убить их обоих. Как она могла так говорить обо мне? И кому? Пошляку и дебилу Кипу, понимающему только язык грубой силы.
Язык грубой силы?
Вот и славненько!
Получишь, подонок, получишь ответ на этом языке.
Я хорошо понимал, что
Сладкие сосочки возбуждающей красотки Ivana E
Опытная блондинка развлекается с фаллоиммитатором на барной стойке
Мастурбирует киску азиатки и трахает её