Прилив Фортуны

В третьей сцене четвёртого действия Себастьян, ненадолго оставленный Оливией, пытается разобраться, что вообще происходит?

For though my soul disputes well with my sense,

That this may be some error, but no madness,

Yet doth this accident and flood of fortune

So far exceed all instance, all discourse,

That I am ready to distrust mine eyes

And wrangle with my reason that persuades me

To any other trust but that I am mad

Or else the lady's mad.

Дам самый примитивный подстрочник:

Потому что, хотя моя душа спорит с рассудком, утверждая, что здесь какая-то ошибка, но не безумие, всё же этот случай и прилив удачи (счастья, везения… одним словом, фортуны, мы к этому вернёмся, запоминайте) так превосходит все примеры, все рассуждения, что я готов не поверить своим глазам и пойти наперекор разуму, который меня убеждает в чём угодно, но не в том, что я безумен, или безумна дама.

Речь сбивчивая, летучая и горячечная, красивая необычайно, как всегда прекрасны у Шекспира эти в слове явленные движения ума и чувства.

В переводе Кронеберга (1841):

Рассудок в ссоре с чувством,

Хоть я и почитаю все ошибкой,

А не безумством; но прилив Фортуны

Так беспримерен, так непостижим,

Что я готов глазам своим не верить.

Я должен спорить с собственным умом:

Он говорит, что кто-то здесь безумный.

С этим безумием в переводах путаница: кто сошёл с ума, и сошёл ли вообще кто, переводчики никак не разберутся.

В прозаическом переводе Кетчера (1873):

Потому что, как ни спорить мой рассудок с чувством, что все это какая-нибудь ошибка, нисколько не сумасшествие, случай этот, этот прилив счастья, так однако необыкновенен, непостижим, что я готовь почти не верить собственным глазам, повздорить с рассудком, убеждающим меня в возможности всего, кроме моего сумасшествия, в возможности даже сумасшествия самой дамы.

В прозаическом же переводе Каншина (1893):

Хотя мой рассудок и мои чувства и убеждают меня, что здесь есть какая-нибудь ошибка, а не сумасшествие, но этот наплыв случайностей, этот поток благополучия до того необыкновенен, до того непостижим, что я почти готовь не верить собственным глазам и думать, что сумасшедшей не только я, но и сама дама тоже.

С ума, Павел Алексеевич, по одиночке сходят.

В «разъясняющем» переводе Соколовского (1894):

Хоть разум, правда, громко

Мне говорит, что не безумен я,

Что, может быть, попал лишь я во власть

Какой-нибудь ошибки, все же случай,

Мне выпавший, так странен, счастья дар,

Мне посланный, так чуден, что невольно

Не варю я глазам! Готов вступить я

В спор с разумом, который мне твердит,

Что все, что здесь случилось, может быть

Плодом лишь бреда пылкого! Что должен

Безумным счесться я, иль что страдает

Тем самым же хозяйка здешних мест!

Разъяснил так разъяснил.

Сравните с переводом Лозинского (1937):

Хотя моя душа и спорит с чувством

И здесь ошибка в чем-то, а не бред,

Но этот случай, эти волны счастья

Настолько превосходят все примеры,

Что я готов не верить ни глазам

Ни разуму, который что угодно

Докажет мне, но не мое безумье.

Или она безумна?

Задышал Себастьян, ожил.

У Линецкой (1959) тоже очень хорошо, хотя и не так точно:

Хотя мой разум, несогласный с чувством,

Здесь видит не безумье, а ошибку,

Но все же этот дивный поворот

В моей судьбе так странен, так немыслим,

Что, разуму не веря, я твержу:

"Она безумна или я помешан".

Вот этот «поворот в судьбе» тоже запоминайте, он, пусть и далёк от оригинала, очень близок к нему генетически.

У Самойлова тоже (1979) всё замечательно, если бы не финальный сбой:

Хоть здравый смысл противоречит чувству,

Скорей ошибка здесь, а не безумье,

И этот случай, это половодье

Удачи — все настолько беспримерно,

Что я готов не доверять глазам

И спорить с разумом; он все докажет,

Но только лишь не то, что я безумен,

Скорее — эта леди.

И, наконец, в переводе Лифшица (2017):

Рассудок мой, не доверяя чувствам,

Твердит, что здесь какая-то ошибка,

А не безумный бред, хотя судьба,

Мне океан блаженства подарив,

Так непонятна и необъяснима,

Что я уже не верю ни глазам,

Ни разуму, который в чем угодно

Мог убедить меня. Одно из двух:

Я не в своем уме или она.

И не амор, и не Прасковья: никто не сошёл с ума, и, конечно же, не «океан блаженства»!..

А что же тогда такое это flood of fortune?

Правы, в общем, все: и прилив счастья, и его волны, и наплыв случайностей, и половодье удачи — и «прилив Фортуны» у Кронеберга тоже очень в тему. Для Себастьяна, мыслящего как человек рубежа XVI-XVII веков, fortune — это и счастливый случай, и удача, и везение, и счастье, и те самые незапные дары, на которые Сальери у Пушкина уповал по молодости, и, конечно, сама Фортуна, богиня, которая всем этим распоряжается. Благодаря живому восприятию античной классики, с одной стороны, и средневековым авторам, с Боэция начиная, с другой, Фортуна, слепая, переменчивая и легкомысленная, порой многорукая, как индуистское божество, прочно встроена в систему представлений о мире. Если можно, конечно, говорить о какой-либо прочности применительно к этой непостоянной, вечно вращающей колесо, вечно поворачивающейся к человеку то светлым ликом, то мрачной рожей богине. Вергилий, объясняя Данте природу Фортуны, говорит, что её создал Творец, чтобы она управляла делами этого мира:

С ней не поспорит разум ваш убогий:

Она провидит, судит и царит,

Как в прочих царствах остальные боги.

Без устали свой суд она творит:

Нужда ее торопит ежечасно,

И всем она недолгий миг дарит.

Ее-то и поносят громогласно,

Хотя бы подобала ей хвала,

И распинают, и клянут напрасно.

Но ей, блаженной, не слышна хула:

Она, смеясь меж первенцев творенья,

Крутит свой шар, блаженна и светла.

Перевод Лозинского, разумеется.

Шар Фортуны, на более поздних изображениях превращающийся в глобус — её постоянный атрибут, она танцует на шаре, едва опираясь на него пальцами одной ноги; да, девочка на шаре Пикассо восходит именно к этой аллегории, тем более, что Фортуне противопоставляется Доблесть, устойчивый персонаж, часто в образе Геракла, неколебимо сидящий на устойчивом кубическом постаменте. Они вечно ходят парой, Макиавелли считает, что вдвоём они как раз и составляют человеческую судьбу: власть обстоятельств и личные усилия, примерно в равных долях.

Помимо шара и колеса у Фортуны есть ещё рог изобилия — понятно, из него сыплются дары — и, внимание, корабельный руль. Корабль Фортуны в бурном житейском море упоминается в текстах и появляется на изображениях так же часто, как её колесо, сам шар, на котором танцует богиня, часто стоит среди морских волн. Море так же изменчиво и непредсказуемо, как судьба, они теснейше связаны в европейской традиции. Фортуна наполняет паруса, и она же рвёт их, корабль — её игрушка, а мореплаватель вверяет себя ей если и не полнее, то нагляднее, чем прочие смертные.

И flood of fortune у Себастьяна, брошенное, казалось бы, так случайно, так бездумно, оказывается огромным смысловым узлом: вот, Фортуна повелела морю подняться, пришёл прилив, и с ним дарована возможность, открывается дорога, которая может вести к счастью, к удаче, к дарам — а может и к крушению, и к разорению, и к гибели. О том же говорит Брут в трагедии «Юлий Цезарь», в знаменитой своей речи о приливе и отливе в делах людей (я писала о ней здесь); если поймать высокий прилив, он может lead on to fortune — привести к удаче, к богатству, к самой Фортуне, его нельзя упускать, нужно действовать. «Двенадцатая ночь» и «Юлий Цезарь» написаны примерно в одно время, судя по всему, Шекспира в этот момент занимает вопрос взаимоотношений человека с судьбой и её неуловимой богиней. В «Гамлете», ещё одной пьесе того же периода, принц тоже поминает Фортуну, девицу непотребную.

Если держать всё это в уме, становится понятно, что Себастьян, которого принято журить за легкомыслие, — ну как так, он идёт к алтарю с Оливией через полчаса после первой встречи! — наоборот, мыслит очень глубоко и сложно. Он только что пережил кораблекрушение, не забывайте, Фортуна уже показала ему своё страшное чёрное лицо, и вот всё меняется. Колесо сдвигается, проворачиваются зубчатые передачи небесной механики, сходятся линии судьбы, и в твоём небе загорается Pars Fortunae, Часть Фортуны, тот самый момент, когда — возможно, когда нужно принимать решение, пока вода высока, пока верный ветер полнит паруса, пока мир зовёт, протягивает руку, приплясывая на золотом шаре. Вы встретились, и дело за тобой: доверишься ли ты жребию, посмеешь ли, отдашь ли себя на волю того, что много больше твоего — Себастьян словно пальцы загибает, sense, рассудка, reason, разума?..

But He, that hath the steerage of my course,

Direct my sail!

— сказал в такой же момент другой шекспировский мальчик-умница, Ромео; но Тот, кто курс прокладывает мне, направь мой парус.

Да, его корабль налетел на скалы и разбился.

Но Себастьян уже знает, что и это можно пережить.