Преткновение путников (продолжение)

Еще один вид прельщения — «связывать свое спасение непременно с какой-нибудь определенной личностью — пастыря или старца... Особенно у женщин это заходит и еще дальше: именно когда спасительный путь как бы упирается исключительно в личность определенного духовного отца». Тут искажается понимание самой сущности «Церкви, пастырства вообще, силы таинств, особенно исповеди», разрушается сама вера в Бога. Всегда во «взаимоотношениях пастыря и пасомых может быть множество тонких извращений и искажений», но особенно когда церковные таинства поставляются в зависимость «от того или иного совершителя их», когда даже причащаться, «по неразумной вере в своего излюбленного старца», упорно стремятся из его именно рук (Феодор (Поздеевский), архиепископ).

Православная аскетика понимает прелесть как «самообольщение, соединенное с бесовским обольщением», что случается, «когда подвижник примет ложные понятия о духовных предметах и о себе, сочтет их истинными». Это состояние «бывает непременным последствием» особого усердия во внешнем подвиге, не одухотворенном деланием внутренним, или же результатом «преждевременного удаления в глубокое уединение» (Игнатий (Брянчанинов), святитель). В плену самообмана находится и тот, кто «упорно себя оправдывает, а других винит». Во всех подобных случаях одна причина — высокое о себе мнение. Горделивый, как минимум, лишается духовного роста, но еще хуже — если оказывается «в сетях прелести». Спасение  прежде всего не во внешних подвигах, а «в глубоком, искреннем, сердечном сознании своей греховности, испорченности, бессилия самому исправиться». Если у кого-то «нет искреннего сердечного чувства греховности и сокрушенного сердца, то такой  обязательно находится в прелести». Тем паче вступающий «в молитвенный подвиг должен иметь сокрушение евангельского мытаря, иначе он будет обманут бесами, приобретет высокоумие, тщеславие и прелесть». Иисусова молитва — это и есть покаянное мытарево делание, но освященное Христовым именем; очень скоро «молитва мытаря была заменена святыми отцами молитвой Иисусовой. Смысл один и тот же » (Никон (Воробьев), игумен).

Не случайно, по аскетическому учению, достижение начального бесстрастия совпадает с обретением начального смирения. Душа врачуется силой благодати — силой Божественной, она и ослабляет, и истребляет страсти. Из добродетелей, предшествующих сердечной молитве, смирение есть та, что главным образом привлекает благодать. В этом, кстати, и есть назначение внешних подвигов: непосредственно через них не стяжать «обновляющей благодати Божией, но они насаждают смирение, которое привлекает Божию благодать. Только тогда они и есть добродетели истинные» (Мандзаридис Георгий). Носящий в себе зачатки смиренного духа одним этим отпугивает врага. Высочайшая из прочих, противоположная высшей страсти — гордыни, добродетель смирения препятствует развитию прелестных состояний. Вот почему сказано, что «невозможно впасть в прелесть  бесовскую мужу, жизнь свою согласующему с судом и мнением преуспевших» (Даниил Катунакский, старец), живущему, то есть, с советом. Вот почему новоначалие начинается со смирения в послушании, без чего не приходится говорить ни о каком приближении к умной молитве — все притязания будут тщетны. Словесная молитва преобразуется в умную  при содействии благодати — силой Святого Духа. А привлечь эту силу может только смиренный дух. Напротив, недостаток его высвобождает страстную силу. Если ничто не сдерживает страсть гордыни, она развивается сверх всякой меры, как злокачественное образование поражая всю душу. Прелесть — это патология души, недуг духовный.

Гордыня, признаваемая корнем всех прочих страстей, тем отлична от них и тем так страшна, что несет в себе «тенденцию к самообожению». Тут самая сердцевина зла, здесь искус, в котором не устояли праотцы. Недуг гордости настолько «извратил сердца людей», что «едва мы увидим в себе некоторые признаки духовного восхождения, как этот змий подымает свою голову и омрачает ум... удаляет от Бога». Пожизненной брани требует эта «всегубительная страсть», а преодолевается она «только тотальным покаянием», после чего «нисходит на человека благословение Христова смирения», которое и творит нас «чадами Отца Небесного» (Софроний (Сахаров), преподобный). Но и начальная мера не малое благо, ибо, как уверяет нас аскетический опыт, «единственно, к чему и к кому не может прикоснуться дух лукавый и лживый, — это к смирению и к смиренному» (Иоанн (Крестьянкин), архимандрит).

Все это позволяет святым отцам определять степень разумности человека мерой его смирения: «несть разумеваяй, точию имеяй смирение; а не имеяй смирения, не имать разумевати». Не только мудрость, но и достижение исихии, стяжание мирного духа ставится отцами в прямую зависимость от смиренного состояния души: «несть смиренномудр, точию мирный; а не сый мирен, ниже смиренномудр есть» (Исаак Сирин, преподобный). Но святые лишь вторят Господу: Вот на кого Я призрю, — говорит Он, — на смиренного. И заповедует: научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен, именно в таком состоянии, поясняет Он, найдете покой душам вашим, то есть обрящете исихию. Исихия зачинается в смирении, в нем мы обретаем умиротворенность — духа «совершенна, свята, мирна и безгрешна». Смиренный, смирный, мирный -  эти родственные понятия указывают на мирный дух, на покой души, освободившейся от одержимости эгоизмом. Один из признаков смирения — способность в любых обстоятельствах сохранять внутренний мир, состояние покоя и благодушия. В ответ на оскорбления, агрессивность или насмешки не вспыхивает реакция возмущения, озлобленности или обиды. Со смирением принимающий все, что ему ниспослано, остается невозмутимым, не испытывает смятения, беспокойства, страха или раздражения. Человек, исполненный благостного спокойствия, когда подвергается нападкам, как бы поглощает и растворяет в себе направленную на него энергию зла и этим может даже усмирять спорящих и нападающих, успокаивая их возбуждение. Такое непоколебимое мирное устроение духа есть не что иное, как состояние внутренней исихии, хранимое человеком, стяжавшим смирение. Все это говорит о нерасторжимости понятий смирение и исихия, убеждает в том, что, не стяжав первое, невозможно достичь второго.

При недостатке смирения возникает своего рода зуд, гордостная нетерпеливость. Желая скорей получить результат, человек совершает неосмотрительные поступки. Когда нет знаний о том, как сводить ум в сердце, как найти сердечное место, пока нет сил удерживать внимание в нужном месте, при единении мысли и чувства, — приступать непосредственно к сердечной молитве еще рискованно. В чем, собственно, риск? Пытаясь преждевременно заняться тем, что ему кажется «умно-сердечной» молитвой, торопливый подвижник не способен включить в молитву энергию духа. Неготовое сердце подводит дерзких: вместо духовной сама собой задействуется энергия душевная. Область сердца невелика, здесь, рядом с центром духовной силы, средоточие страстных сил. Не прошедший начальную подготовку не умеет почувствовать, «нащупать» сердечное место, не управляет вниманием, которое непроизвольно собирается не там, где надо. Тогда молитва, призванная очищать от страстей, превращается в пародию: несчастный станет всего лишь возбуждать эмоциональное начало, разгорячая свою страстную чувственность и низменные инстинкты.