Прерванная жизнь

ТЕНЬ РЕАЛЬНОСТИ

Умер мой психоаналитик. До того, как стать моим психоаналитиком, он был моим психотерапевтом и очень мне нравился. Вид из окна его кабинета – на первом этаже того здания, в котором находилось отделение максимальной безопасности – дышал спокойствием: деревья, листья, ветер, небо. Я частенько сидела там и молчала. В нашем отделении всегда не хватало тишины. Поэтому здесь я просто глядела на деревья и ничего не говорила, а он глядел на меня и тоже ни о чем не говорил. Это было очень дружески.

Иногда он все же заговаривал. Как-то раз, после целой ночи воплей и битья головой об стенку, когда я уселась в кресле напротив него, то просто задремала.
– Тебе хочется спать здесь со мной? – защебетал он весело.
Я открыла глаза и глянула на него. Землистая кожа, ранняя лысина и бледные мешки под глазами – нет, наверняка это был не тот тип, с которым хотелось бы переспать.

Но в целом он был даже и ничего. Уже одно то, что я могла усесться в его кабинете без необходимости слишком большого числа объяснений, действовало на меня очень успокаивающе.

Только он не мог позволить, чтобы дела шли сами по себе, и начинал расспрашивать: «О чем ты задумалась?». Я никогда не знала, что ему ответить. В голове у меня было совершенно пусто, и мне это очень нравилось. Тогда он начинал мне объяснять, о чем же я могла задумываться. «Сегодня ты выглядишь опечаленной», говорил он, или же: «Сегодня тебя явно что-то мучает».
Ясное дело, что я была опечаленная и замученной. Мне было восемнадцать лет, на дворе была весна, а я сидела в больнице за решеткой.

В конце концов он наболтал обо мне столько чуши, что мне пришлось объяснять его ошибки, что, собственно, ему только и было нужно. Больше всего меня достало то, что он все же извлек из меня все то, что хотел. Но ведь, говоря по правде, это я знала собственные чувства, он же их не знал.
Звали его Мелвином
[5]
. По этой причине мне было его даже чуточку жалко.

Довольно часто по пути в его кабинет я видела, как он подъезжает на автомобиле к зданию. Чаще всего он приезжал на пассажирско-доставочном автомобиле с корпусом, имитирующим деревянные плиты; но иногда я видала его в блестящем черном бьюике с овальными окнами и виниловой крышей. Но однажды он промчался рядом со мною в спортивной, броской зеленой машине, которая через мгновение с писком шин остановилась на паркинге.

Как-то раз, стоя перед его кабинетом, я расхохоталась, потому что в голову мне пришла забавная мысль. Я даже толком не могла дождаться, так мне хотелось рассказать об этом Мелвину.
Как только он появился в кабинете, я тут же выпалила:
– Ведь у вас три автомобиля, правда?
Он кивнул.
– Пассажирско-грузовой, седан и спортивный?
Он снова кивнул.

– Так это же образ вашей психе, – сказала я. – Пассажирско-грузовой – это ваше эго: смелый, решительный, сильный, то есть личность, на которой можно положиться. Седан – это суперэго, ибо показывает, как бы вам хотелось, чтобы вас видели другие: властный и вызывающий уважение. А спортивная машина – это
id
, поскольку такую машину невозможно удержать на месте, она рвется вперед, быстрая, опасная и даже, в чем-то, запретная. – Я улыбнулась Мелвину. – Она ведь новенькая, так? Эта спортивная?

На сей раз он уже не кивнул.
– Вам не кажется, что это великолепно? – спросила я у него. – Вы не думаете, как это здорово, что ваши автомобили это отражение вашей психе?
Он ничего не ответил.
Зато вскоре он начал доставать меня тем, чтобы я подверглась психоанализу.
– Мы топчемся на месте, – говорил он. – Мне кажется, что анализ просто обязателен.
– И что это может изменить? – допытывалась я.
– Мы топчемся на месте, – только и повторял он.
Через пару недель Мелвин сменил тактику:

– Ты единственная пациентка в этой больнице, с которой можно провести психоанализ, – сказал он.
– Даже так? Но почему именно со мной? – Я ему не верила, но то, что говорил, меня заинтриговало.
– Поскольку для анализа необходима полностью интегрированная личность пациента.
В отделение я вернулась с легким румянцем на лице, восхищенная идеей своей полностью интегрированной личности. Про нее я никому не говорила; это было бы воспринято как бахвальство.

Если бы я сказала Лизе: «Знаешь, у меня полностью интегрированная личность, и поэтому Мелвин поддаст меня психоанализу», Лиза только срыгнула бы и сказала: «Все они ослы тупые, и ничего хорошего они тебе не скажут», и я бы от психоанализа отказалась.
Поэтому я не пискнула ни словечка. Мелвин подольстил моему самолюбию – он знал меня хорошо и понимал, как мне хочется лести, и вот я, из благодарности, его предложение приняла.

Теперь вместо окна передо мной была стенка, ничем не отличающаяся стенка, покрытая голубой краской. Не было ни деревьев, ни неба, не было и терпеливого взгляда Мелвина, когда я поворачивала глаза. Нет, я чувствовала его присутствие, только теперь в нем были холод и жесткая неуступчивость. Единственными фразами, которые исходили из его уст, были: «Так?» и «А не могла бы ты рассказать об этом чуточку побольше?». Если я говорила: «Постоянное глядение на эту ебаную стенку доводит меня до бешенства», он отвечал: «А не могла бы ты сказать об этом побольше?» Если я говорила: «Ненавижу весь этот ваш анализ», он отвечал: «Так?»

Как-то раз я спросила у него: «Почему вы сделались таким другим? Ведь раньше вы были более дружелюбным». В ответ я услыхала: «А не могла бы ты рассказать об этом побольше?»

Психоанализ начался в ноябре, когда я еще подчинялась требованиям группы. Пять раз в неделю я присоединялась к небольшому стаду пациенток, подгоняемых медсестрой к различным врачам. Но большинство врачебных кабинетов находилось в административном здании, находящемся совершенно в другом месте, чем отделение максимальной безопасности, в котором располагался мой аналитик. Хождение в группе очень скоро превратилось в муку, напоминающую езду в забитом автобусе да еще и с изрядным крюком. Я пожаловалась на это. И мне признали привилегию целевого выхода.

Моя часовая встреча у Мелвина начиналась теперь со звонка в мое отделение и сообщения дежурной медсестре, что на место я добралась, а заканчивалась звонком и сообщением, что я уже выхожу.
Мелвину весь этот цирк с телефонами не нравился. Когда я звонила, он вечно криво глядел на меня. Телефонный аппарат он вечно держал рядом с собой. И каждый раз мне приходилось просить, чтобы он придвинул его поближе ко мне.

Вполне возможно, что он куда-то пожаловался, поскольку через какое-то время мне дали привилегию выхода за пределы отделения. Правда, исключительно на психоанализ, но все-таки. В случае каких-то других занятий я всегда ходила в группе.
Когда я открыла тоннели, был уже декабрь. Вместе с Джорджиной я присоединилась к группе пациенток, направляющихся в кафетерий на обед.

Говорят, что Христофор Колумб открыл Америку, а Исаак Ньютон – силу притяжения, как будто бы ни Америки, ни притяжения не было вообще, пока про них не пронюхали Колумб с Ньютоном. Точно так же было и с тоннелями. Ни для кого они не представляли что-то чрезвычайное, но на меня произвели такое ошеломляющее впечатление, как будто именно я призвала их к жизни.

Это был типичный декабрьский день в бостонских предместьях: свинцовые тучи, брызгающиеся каплями дождя, смешанного с мокрыми снежинками, и ветер – настолько пронзительный, что только и оставалось кривить лицо в гримасе.
– Тоннели, – сказала медсестра.

Мы вышли через наши двойные двери и как всегда спустились низ по лестнице: по причинам безопасности наше отделение находилось на втором этаже. В коридоре первого этажа было множество дверей, через одни из них можно было выйти наружу. Но по причине холодов медсестра открыла совершенно другую дверь, и мы спустились еще на один этаж ниже. И вот как раз тогда перед нами открылись тоннели.

Нас восхитил их чудный запах: в нем было тонкое благоухание прачечной, чистоты и тепла, чуточку наэлектризованное, как будто родившееся от разогретой электропроводки. Потом – температура тоннелей: минимум двадцать семь градусов по Цельсию, и это при том, что на дворе был максимум один градус, а может и ноль, если принять во внимание холодящий эффект ветра (хотя тогда, в невинные шестидесятые годы «эффект охлаждения» еще не был «открыт», точно так же, как и цифровые часы). Далее – их дрожащий, желтый свет и желтые настенные плитки, арочные своды над головой и самое интересное: развилки, повороты и неизвестные отводы, искушающие желтым сиянием отверстий. Выглядящих словно распахнутые, блестящие пасти. То тут, то там среди желтых плиток появлялись белые таблички с надписями: КАФЕТЕРИЙ, АДМИНИСТРАЦИЯ, ВОСТОЧНЫЙ БЛОК.

– Блин, как это здорово! – сказала я.
– Ты что, никогда раньше здесь не была? – спросила у меня Джорджина.
– Они что, тянутся под всей больницей? – спросила я у медсестры.
– Так, – ответила она. – По ним легко можно добраться в любое место, но легко и потеряться.
– А знаки?

– Их здесь е так и много, – медсестра захихикала. Ее звали Рут, и мы все считали, что в качестве медсестры она даже совсем ничего. – Вот здесь имеется знак, показывающий дорогу к ВОСТОЧНОМУ БЛОКУ, но если идти по ней, то наткнемся на развилку, у которой никакого знака уже нет.
– И что тогда?
– Просто нужно знать дорогу.
– А я могу пройти здесь сама?
Меня не удивило, что Рут сказала, что нет.
С этого дня тоннели сделались моим наваждением.

– Кто спустится со мной в тоннели? – каждый день спрашивала я медсестер.
И вот уже и они, всегда теплые, чистые, пахучие, желтые и наполненные обещаниями; вечно пульсирующие водопроводом и теплоцентралью, сплетения труб которых играли с бульканием, как только по ним начинала течь вода. И все так прекрасно соединено, все катящееся по заранее установленной колее, куда бы та не вела.

– Это как бы находиться прямо в карте, не водить пальцем по карте, но находиться в карте, как-то раз сказала я Рут, которая вела меня через подземелья. – Скорее же, это вроде плана чего-нибудь, чем само это «что-то».
Рут молчала, и я понимала, что следовало бы не болтать, только я никак не могла остановиться.
– Ты знаешь, здесь помещается вся эссенция, суть этой больницы, понимаешь, что я имею в виду?
– У нас кончается время, – ответила она мне. – Через десять минут у меня контрольный обход.

В феврале я затронула эту тему у Мелвина.
– Вы что-нибудь знаете про тоннели? – спросила я у него.
– Ты не могла бы рассказать мне побольше про тоннели?
Он про них не знал. Если бы знал, то сказал бы: «Да?».
– Под всей больницей тянутся тоннели. Все здания соединены подземными тоннелями. Туда можно спуститься и пройти в любое нужное место. Там тепло, тихо и уютно.
– Материнское лоно, – сказал Мелвин.
– Никакое не лоно, – воспротивилась я.
– Да.

Когда Мелвин говорил «да» без вопросительной интонации, это означало, что говорит «нет».
– Это нечто совершенно противоположное лону, – говорила я ему. – Материнское лоно никуда не ведет. – Я со скрипом размышляла, как же все это объяснить. – Видите ли, лоном является сама больница, никуда нельзя двинуться, там темно и шумно, а ты сам пленен в одном месте. Тоннели же похожи на больницу, но без всех ее отрицательных признаков.
Он ничего не сказал, я тоже молчала. Потом придумала следующее.

– Вы помните, как выглядят тени на пещерной стенке?
– Да.
Он понятия об этом не имел.
– Платон говорил, что все на свете это всего лишь тень некоего предмета из реальности, которого мы не видим, а тот реальный предмет сам по себе тенью не является, он эссенция, например, ну… – Я не могла вспомнить ни одного примера. – Например, моисеевы скрижали.
– Ты могла бы рассказать об этом побольше?
Скрижали явно были неподходящим примером.

– Или же невроз, – быстро начала импровизировать я. – Вот к примеру, я злюсь на что-то, и это предмет реальный, но по мне виден только страх; страх того, что меня укусит какая-то собака, потому что истина в том, что когда я злюсь, то сама хотела бы кусать всех вокруг. Вы понимаете?
Когда я закончила свою тираду, мне показалось, что прозвучало это довольно-таки убедительно и осмысленно.
– А почему ты злишься? – спросил Мелвин.

Он умер молодым, от кровоизлияния в мозг. Я была его первой «аналитической» пациенткой, о чем узнала только лишь через год после выхода из больницы, когда окончательно прервала сеансы психоанализа. И у меня уже было то, чего я ожидала: весь балаган с тенями на камнях.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь