Прерванная жизнь

ДО ЖИВОГО

Для многих из нас больница была одновременно и тюрьмой, и укрытием. Хотя мы и были отрезаны от мира и всех его неприятностей, столь часто порождаемых там, мы также были отрезаны от желаний и надежд, которые, в конце концов, и привели нас к сумасшествию. Так чего можно было ожидать от нас теперь, когда мы находились в сумасшедшем доме?

Больница защищала нас. Мы могли попросить персонал не звать нас к телефону или же не впускать посетителей, с которыми нам не хотелось встречаться – не исключая даже родителей.
Достаточно было вякнуть: «У меня паршивое настроение», и не надо было ни с кем разговаривать, кто бы это ни был.

До тех пор, пока мы решали оставаться или нет в паршивом настроении, у нас не было обязанности ходить в школу или же устраиваться на работу. Собственно говоря, можно было отказаться от всего, за исключением еды и приема лекарств.
В определенном смысле мы были свободными. Мы дошли до края. Нам уже нечего было терять. Наша личная жизнь, наше достоинство, наша свобода – всего этого мы были лишены, мы были обнажены до живого в собственном естестве.

Обнаженные, мы требовали защиты, и больница нас защищала. Понятное дело, что перед этим больница нас обнажила, но одновременно подчеркнул, что берет на себя ответственность нашей защиты.

И больница свою эту обязанность выполняла. Наши родители тратили на это немалые суммы денег: шестьдесят долларов в день (это в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году!) за одно только место. Терапия, лекарства, консультации и т. д. оплачивались отдельно. В случае пребывания в психиатрической клинике страховые компании обычно оплачивали период лишь первых девяноста дней. Но девяносто дней – это как раз столько, сколько необходимо для самого начала пребывания в больнице МакЛин. Одно только определение моей болезни заняло ровно три месяца. Моя госпитализация поглотила сумму, равную стоимости обучения, которого мне не хотелось предпринимать.

Если семьи переставали платить, наша госпитализация на этом заканчивалась, а мы сами – слабые и голые – выбрасывались в мир, в котором были неспособны вести самостоятельную жизнь. Выписать чек, воспользоваться общественным телефоном, открыть окно, запереть двери на ключ – это всего лишь примерные действия, исполнение которых перерастало наши возможности.

Наши семьи. Согласно распространенному среди нас мнению, именно по их причине мы очутились в этом месте. Но в нашей будничной, больничной жизни, семьи совершенно отсутствовали. Мы размышляли: неужели и мы точно так же отсутствовали и в их будничных существованиях?

Шизик немного напоминает личность, обремененную обязанностью выполнения представительской роли. Довольно часто с ума сходит именно семья, но, поскольку вся семья в сумасшедший дом идти не может, сумасшедшим назначают одного человека, представителя, которого и госпитализируют. Потом уже, в зависимости от того, как себя чувствует оставшаяся часть семьи, такого человека либо держат в отделении, либо возвращают домой. В обоих случаях семья пытается доказать нечто относительно собственного психического здоровья.

Большинство семей пыталось доказать один и тот же тезис: сами мы не шизанутые, это наш представитель шизанутый. Такие семьи оплачивал присылаемые им счета. Но от некоторые семьи пытались доказать, что у них шизанутых вовсе даже и нет, и как раз такие постоянно грозили, что перестанут оплачивать пребывание в больнице.
Как раз такая семейка была у Торри.

Мы все любили Торри, потому что у девицы был класс. Единственной ее проблемой был амфетамин. Она принимала его целых два года, когда вместе с семьей проживала в Мексике. Из-за амфетамина – только точнее следовало бы сказать, из-за последующего отсутствия амфетамина – лицо у нее сделалось белым как мел, а голос приобрел тягучую, измученную тональность.
Торри была единственной особой, которую терпела Лиза, быть может потому, что у обеих в прошлом имелась игла.

Каждые пару месяцев ее родители прилетали из Мексики только лишь затем, чтобы прочитать ей проповедь: что она сумасшедшая, что она и их доводит до безумия, что она симулирует заболевание, что на это у них нет средств и так далее, и тому подобное. Когда они уже покидали Бостон, Торри своим протяжным голосом отчитывалась нам по встрече.

– А потом мама сказала: «Ты сделала меня алкоголичкой», а папа заявил: «Сделаю все возможное, чтобы ты отсюда не вышла», потом они как будто немножко остыли, и мама сказала: «Ты наркоманка», а папа: «Я овсе не собираюсь оплачивать эти твои каникулы, в то время как мы так бедствуем».
– А зачем ты вообще с ними встречаешься? – спросила Джорджина.
– Ох… – только и вздохнула Торри.
– Они показывают, как любят тебя на самом деле, – заявила Лиза. Ее родители с ней никаких контактов не поддерживали.

Медсестры признавали правоту Лизы. Они сказали Торри, что она проявляет зрелость, соглашаясь встречаться с родителями и в то же самое время зная, что они всего лишь желают поморочить ей голову. Говоря «поморочить голову», медсестры имели в виду «превысить родительскую власть».
Только Торри так легко голову не заморочишь.
– Я ничего не имею против этого места, – цедила она сквозь зубы. – Это отдых от Мексики. – В устах Торри слово «Мексика» звучало как ругательство.

– Мексика, – говорила она и кивала головой.
В Мексике имелся громадный дом с крыльцом в передней части и верандой на задах, были горничные, были слуги, целый день светило солнце, а в аптеках можно было купить амфетамин без рецепта.
По мнению Лизы все это выглядело чертовски заманчиво.
– Это смерть, – говорила Торри. – Жить в Мексике – это быть мертвым и сидеть на игле, чтобы не чувствовать себя до конца мертвым. Вот и все.

Иногда Валери или другие медсестры пытались объяснить Торри, что можно жить в Мексике и не ходить в аптеку за амфетамином.
– Вы там не жили, – только и отвечала им Торри.
В августе родители Торри сообщили в больницу, что приедут забрать дочку к себе.
– Они забирают меня на смерть, – говорила Торри.
– Мы тебя не отдадим, – сказала Джорджина.
– Ясное дело, – согласилась я с ней. – Правда, Лиза?
Лизе не хотелось ничего обещать.
– Что мы можем сделать? – спрашивала она.
– А ничего, – отвечала Торри.

В тот день я просила у Валери:
– Вы же не позволите родителям Торри забрать ее с собой в Мексику, правда?
– Мы здесь затем, чтобы обеспечить вашу защиту, – ответила мне Валери.
– И что это значит? – задала я вопрос.
– А значит это – дерьмо, – вмешалась в разговор Лиза.
Где-то с неделю родственники Торри не подавали признаков жизни. Потгом они прислали сообщение, что такого-то и такого-то числа будут ждать в аэропорту Бостона. Им даже не хотелось ехать в больницу.

– Может тебе удастся вырваться по пути в аэропорт? – предлагала Лиза. – Где-нибудь в центре. И тут же заскакивай в метро. – Лиза была весьма опытной беглянкой.
– У меня нет денег, – ответила Торри.
Мы вытащили всю нашу мелочь. У Джорджины было двадцать два доллара, у Полли восемнадцать, у Лизы двенадцать, у меня же имелось пятнадцать долларов и девяносто пять центов.
– Этого тебе хватит на несколько недель, – сообщила Лиза.
– Максимум на одну, – процедила Торри.

Но теперь она уже была не такая прибитая. Торри взяла деньги и сунула их себе в лифчик. Ее бюст при этом как бы округлился.
– Спасибо, – бросила она нам.
– Ты должна разработать план, – советовала ей Лиза. – Остаешься в городе или линяешь? Мне кажется, что тебе сразу же надо уезжать.
– Но куда?
– А у тебя нет никаких знакомых в Нью Йорке? – спросила Джорджина.
Торри отрицательно покачала головой.
– Лиза Коди, – сказала вдруг Лиза. – Она тетка клевая. Тоже наркеша, она тебя поставит на ноги.

– На ней нельзя полагаться, – сомневалась Джорджина.
– И все бабки Лиза Коди потратит на наркоту, – подкинула я.
– Я могу сделать то же самое, – заметила Торри.
– Ты – дело другое, – утверждала Лиза. – Ведь бабки мы подарили тебе.
– Не делай этого, – предупреждала Полли. – Уж если хочешь снова садиться на иглу, то лучше возвращайся со своими стариками в Мексику.
– Тааак… – задумалась Торри. Она снова впала в прострацию.
– Ну, так что решаем? – спросила Лиза.

– Даже не знаю, боюсь, – засомневалась Торри. – Я не смогу этого сделать.
– Да сможешь, – начала убеждать ее Лиза. – Все проще пареной репы. Как только машина останавливается на красный свет, открываешь дверь и чешешь, вот и все. Тоже мне философия, ты это сделаешь.
– Ты это сделать сможешь, – отвечала ей Торри. – А я – нет.
– Ты обязана это сделать, – настаивала Джорджина.
– Я же знаю, что ты сможешь, – сказала Полли, ложа свою бледно-розовую ладонь на худое плечо потенциальной беглянки.

Я же глубоко задумалась: сможет ли Торри это сделать, или не сможет.
Утром следующего дня Торри ожидали две медсестры, которые должны были отвезти ее в аэропорт.
– Лажа, – шепнула мне Лиза. – От двух медсестричек не смоешься.
И в ту же секунду Лиза решила устроить саботаж. Его целью было привлечение внимания к ней максимального числа сотрудников, чтобы с Торри поехала только одна медсестра.

– Ну что за блядское место! – заорала Лиза во все горло и помчалась по коридору, стуча кулаком во все встречные двери. – Дерьмо! Дерьмо!
Сработало! Валери захлопнула верхнюю часть дверей в дежурку медсестер и тут же провела военный совет с персоналом. Лиза продолжала молотить по дверям. Выйдя в коридор, медсестры развернулись в противоаварийную тиральеру.
– Лиза, успокойся, – громким голосом заявила Валери. – Где Торри? Уже пора ехать.
Лиза застыла на месте.
– Это ты повезешь ее? – спросила она.

Мы все прекрасно знали, что от Валери не убежишь.
Но та отрицательно покачала головой.
– Нет. А теперь, Лиза, успокойся.
Лиза трахнула кулаком еще в одну дверь.
– Но ведь это уже не поможет, – уговаривала ее Валери. – Этим уже ничего не изменишь.
– Валери, ты же обещала… – начала было я.
– Где Торри? – перебила она меня. – Все, заканчиваем с этим.
– Я здесь, – отозвалась Торри.
Она держала чемоданчик, руки у нее дрожали, поэтому дрожал и чемоданчик, потираясь о ногу.

– Все в порядке, – резюмировала Валери. Она протянула руку в дежурку и взяла заранее приготовленный белый стаканчик с лекарством. – Выпей.
– Черт подери, что это такое? – завопила Лиза из глубины коридора.
– Это, чтобы Торри успокоилась, – объяснила Валери. – Просто успокоительное.
– А я спокойна, – сказала Торри.
– Все равно, выпей, – протянула ей стаканчик Валери.
– Не пей! – крикнула Лиза. – Не пей, Торри!
Но Торри уже откинула голову и выпила содержимое белого стаканчика.

– И слава Богу, – буркнула под нос Валери, которую и саму трясло от волнения. – Все в порядке. Ладно. Ну что ж, Торри, золотко, до свидания, береги себя.
Торри и вправду уезжала. Уезжала в аэропорт, где через мгновение ей нужно было садиться в самолет, улетающий в Мексику.
Лиза перестала молотить в двери и присоединилась к нам. Мы стояли полукругом возле дежурки и поглядывали на Торри.
– Я знаю, что это было. Я ведь права? – Лиза придвинулась поближе к Валери. – Ведь это был торазин, так?

Валери не отвечала. Не было смысла. Глаза Торри уже начали блестеть. Она сделала шаг назад и пошатнулась. Валери подхватила ее под локоть.
– Ведь ничего же страшного не происходит, – обратилась она к Торри.
– Знаю, – прохрипела Торри и тихонько откашлялась. – Все в порядке.
Медсестра, которая должна была отвезти Торри к самолету, вынула у нее из рук чемоданчик и повела ее по коридору, к нашим двойным, запираемым на два замка дверям отделения.

Больше ничего сделать было нельзя. В комнату Торри уже пришла санитарка и начала стаскивать постельное белье. Валери исчезла в дежурке. Лиза прошла к себе в комнату и с треском захлопнула двери. Мы еще какое-то время поторчали в коридоре, а потом уселись перед телевизором в рекреационной и до самого возвращения медсестры из аэропорта тупо всматривались в экран. Мы ожидали в тишине, напряженно прислушиваясь, не раздадутся ли в комнате медсестер какие-нибудь отзвуки лихорадочной деятельности – деятельности, вызванной известием о бегстве пациентки. Только ничего такого не произошло.

В этот день любое последующее мгновение было только хуже и хуже. Не имело никакого значения, где мы находились, любое место было для нас местом паршивым. В рекреационной было слишком жарко, в гостиной – как-то странно, даже пол перед дежуркой уже был не такой, как всегда. Вместе с Джорджиной мы пробовали запереться в комнате, но и там было ужасно. Любое помещение представляло собой яму или глубокий каньон – громадное и пустое, и еще по нему гуляло эхо. И совершенно нечего было делать.

Пришло время ланча: паштет из тунца. Ну кому хотелось его брать в рот? Мы ненавидели паштет из тунца.
После ланча Полли предложила:
Может просто запланируем для себя, что часик посидим в гостиной, потом часик на полу перед дежуркой, следующий часик – еще в каком-то местечке, и так далее. Во всяком случае, будет хоть какой-то план действий.
Лиза не выразила заинтересованности, зато я с Джорджиной решили начать выпендриваться хоть таким макаром.

Начали мы с гостиной. Каждая из нас тяжело свалилась на желтый виниловый стульчик. Два часа дня, суббота, август, отделение со средними ограничениями в Бельмонте. Дым из высохшей сигареты, старые журналы, коврик в желтые пятнышки, пять желтых виниловых стульчиков, оранжевый диван с провалившейся спинкой: это помещение нельзя спутать ни с каким другим – гостиная комната в сумасшедшем доме.

Я сидела на своем желтом виниловом стуле и старалась не думать о Торри. Вместо этого я внимательно приглядывалась к собственной ладони. Мне подумалось, что она выглядит точно так же, как ладонь маленькой обезьянки. По внутренней стороне шли поперек три линии, а пальцы сжимались, как мне казалось, совершенно обезьянним образом. Когда же я их выпрямляла, ладонь казалась мне уже более человеческой, поэтому я держала пальцы выпрямленными. Только долго удерживать пальцы выпрямленными было утомительно. Я их расслабила, и они тут же сжались и снова напомнили мне про обезьяну.

Я быстренько повернула руку так, чтобы видеть внешнюю часть. Только она была не намного лучше. Вены выпирали словно постромки – возможно потому, что был такой жаркий день – зато кожа на косточках была сморщенной и обвисшей. Когда я сжимала и разжимала ладонь, то видела на краю три узенькие косточки, идущие от запястья до первых пальцевых суставов. А может это были и не косточки, а сухожилия? Я пощупала, они были упругими. Выходит, скорее всего, сухожилия. Но под ними были кости. Во всяком случае, мне хотелось на это надеяться.

Я прощупала сильнее и глубже, чтобы почувствовать кости. Найти их было трудно. Косточки пальцев, все в порядке, их локализовать было легко, только мне ведь хотелось добраться до костей руки, тех длинных, соединявших пальцы с запястьем.
Я начала беспокоиться. Где же мои кости? Я сунула руку в рот и стиснула зубы, желая проверить, не попаду ли на чего-нибудь твердое. Внезапно все во мне ухнуло вниз. Там имелись нервы, кровеносные сосудики, сухожилия – все осклизлое и неуловимое.

– Блин! – сказала я.
Джорджина с Полли не обратили на меня внимания.

Тогда я начала расцарапывать внешнюю часть ладони. Мне придумалось, что нужно ухватить кусочек шкуры и оторвать его – мне просто хотелось увидать, а что находится под нею. Мне хотелось удостовериться, что моя рука – это обычная людская рука со всеми надлежащими косточками. Через мгновения на руке появились белые и красные следы – похожие на те, что были на руке у Полли – только мне никак не удавалось содрать кусочек кожи, и поэтому – никак не удавалось увидеть, что же под нею находится.

Я продолжала изо всех сил кусать стиснутую зубами руку. Есть! Под последней косточкой, в том месте, где клык прорезал кожу, наконец-то появился кровавый пузырь.
– Что это ты вытворяешь? – спросила Джорджина.
– Хочу добраться, – ответила я ей.
– До чего? – по-моему, Джорджина разозлилась.
– До руки, – ответила я, размахивая ладонью во все стороны. По запястью потекла струйка крови.
– Знаешь что, лучше-ка этого не делай.

– Но ведь это моя рука, – возразила я ей. Я тоже разозлилась. И все сильнее волновалась. Господи, видно там и вправду нет никаких костей, просто-напросто там ничего нет.
– У меня имеются кости? – спросила я. – Есть ли у меня кости? Как вы думаете, есть ли у меня хоть какие-нибудь кости? – повторяла я по кругу.
– У всех имеются кости, – сказала Полли.
– Ну а у меня кости есть?
– Ну конечно же, – сказала Джорджина и выбежала в коридор.
Через полминуты она вернулась вместе с Валери.

– Вы только гляньте на нее, – сказала Джорджина, показывая на меня пальцем.
Валери глянула и вышла.
– Мне только хочется их увидеть, – повторяла я. – Я хочу удостовериться.
– Говорю же тебе, что они там имеются, – убалтывала меня Джорджина.
– Я не чувствую себя в безопасности, – неожиданно заявила я.
Вернулась Валери. В руке она держала стаканчик, наполненный каким-то лекарством.
– Валери, я не чувствую себя в безопасности, – повторила я.
– Выпей, – протянула она мне стаканчик.

По цвету жидкости я узнала, что это торазин. Перед этим я никогда этого лекарства не принимала. Я откинула голову и выпила одним духом.
Лекарство было кислым и клейким, медленно стекало в желудок. Кислый вкус остался в горле. Пришлось несколько раз сглотнуть слюну.
– Эх, Валери… – начала было я. – Ведь ты же обещала…
И вот тут торазин подействовал. Мне показалось, будто на меня обрушилась водяная стена: громадная и в то же время мягкая.

– О Боже, – простонала я. Но даже своего голоса я толком не услыхала. Я решила подняться с места, но, сделав это, очутилась на полу.
Валери и Джорджина подняли меня за руки и провели ко мне в комнату. Я беспомощно переставляла ноги, мне казалось, что они превратились в матрасы – огромные, потертые и ужасно тяжелые. Валери с Джорджиной тоже превратились в два громадных, мягких матраса, поддерживающих меня с обеих сторон. Это было чертовски приятно.
– Ведь все будет хорошо, правда?

Мой голос долетал ко мне издалека, но, как мне кажется, того, что хотелось, я так и не сказала. А хотелось мне сказать, что вот сейчас я уже чувствую себя в безопасности. Вот теперь-то я уже была настоящей сумасшедшей, уже никто не мог забрать меня отсюда, из этого места.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь