Прелестная Алена за городом забыла про скромность

💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Прелестная Алена за городом забыла про скромность




Изображения



Мультимедиа





Встроенный контент и реклама



Комментарии




Иван Толстой: 15 июня в Петербурге на 68-м году жизни скончалась писательница и филолог Наталия Толстая. Она родилась в 1943 году в самом, вероятно, неподходящем для того времени месте - в Елабуге, куда был в годы войны эвакуирован из Ленинграда ее дед Михаил Лозинский и где он в одной комнате с женой, дочерью и внуками заканчивал перевод “Божественной комедии” Данте. Подстать обстановке, это был “Рай”. Литературы в доме было вдоволь. Другая бабушка, Наталия Крандиевская, посвятила ей, 15-летней, стихотворение: Внучке Наташе Толстой Вот карточка. На ней мне — десять лет. Глаза сердитые, висок подпёрт рукою. Когда-то находили, что портрет Похож, что я была действительно такою. Жар-птицей детство отлетело вдаль, И было ль детство? Или только сказка Прочитана о детстве? И жива ль На свете девочка, вот эта сероглазка? Но есть свидетельство. И не солжёт оно. Ему, живому, сердце доверяет: Мне трогательно видеть и смешно, Как внучка в точности мой облик повторяет. Как внучка становилась самостоятельной, рассказывает она сама. Беседу с Наталией Толстой для нашего радио в начале 1997 года записала Ольга Поленова. Ольга Поленова: Наталия Никитична, если редакция журнала, где вы печатаетесь, просит у вас краткую биографическую справку, чтобы представить вас читателю, что вы обычно говорите? Наталия Толстая: Обычно я говорю следующие вещи: что я мечтала поступить в университет, мечтала выучить редкий, экзотический язык. Честно говоря, мне было совершенно все равно, какой, лишь бы он был экзотический. Мне не хотелось быть специалистом по английскому, французскому и немецкому, потому что это обычное дело, а вот турецкий или почему не албанский? - было бы в самый раз. Но судьба распорядилась так, что я поступила на шведское отделение, и очень счастлива. Что я еще говорю о себе? Кончила университет, защитила диссертацию и работаю на одной и той же кафедре уже много-много лет, на той же кафедре, которую я кончила. Поехала в Швецию и там решила писать по-шведски, потому что очень скучно было мне жить. И мне пришла идея в голову, что если я напишу, то меня здесь быстро опубликуют, потому что здесь, в Швеции, все быстро делается. Действительно, стали публиковать мои рассказы. После этого вернулась домой, и Ефим Эткинд попросил меня прислать ему рассказы, и я их тогда решила перевести на русский язык, чтобы послать ему. И когда я их стала переводить, я увидела, что писать по-русски - это совершенно другое, и стала писать по-русски по-другому. Вот так получилось. Ольга Поленова: На шведском и на русском языке вы не идентичны? Наталия Толстая: Это абсолютно разные вещи. Ольга Поленова: Превращается ли для вас писание на иностранном языке в писание с внутренним комментарием, адресованным читателю, не знающему русскую действительность? Наталия Толстая: Когда я пишу по-русски, я пишу для определенной группы, как бы внутренне я знаю, для кого я пишу, это небольшая группа лиц, думающих и чувствующих так же, как и я. Я пишу, можно сказать, для себя и еще для узкого друга мыслящих так же, как я. Дело в том, что никогда не нужно думать, что тебя будут читать много, с удовольствием и часто. Нет, не надо так думать, рассчитывать, да и не нужно это совершенно. А когда я пишу по-шведски, я все время контролирую себя, помня, что это за страна, что это за народ, какой у них (ужасное слово) менталитет, но, к сожалению, это так. Я все время корректирую себя, потому что я должна учитывать, когда я пишу по-шведски, что это за народ, какой у него юмор, что абсолютно не воспринимается, и так далее. То есть я пишу с оглядкой на то, что я пишу именно для шведов. Я изучила достаточно этот народ, я читала там много лекций, я видала, что им смешно, когда мне казалось совсем не смешно, и наоборот. Так что я как бы конъюнктурщица, когда я пишу по-шведски. Ольга Поленова: Получаете ли вы одинаковое удовольствие от писания по-русски и по-шведки? Наталия Толстая: От писания по-шведски я получаю удовольствие только в том плане, что я внутренне удовлетворена, что я могу писать по-шведски и практически не делаю ошибок. Тут я как бы рассуждаю, как педагог. А когда я пишу по-русски, во-первых, ответственность моя возрастет тысячекратно, и это совсем другое. Писать по-русски для меня безумно трудно, и это огромное эстетическое наслаждение. По-шведски это как бы такой задор: вот неужели не сделала ни одной ошибки в употреблении артиклей и еще получится рассказ, который напечатают в Швеции? Вот так. Ольга Поленова: Наталья Никитична, а вы не могли бы продемонстрировать, как ваши рассказы звучат по-шведски, просто несколько фраз? Наталия Толстая: Хорошо, пожалуйста. (Читает по-шведски). Иван Толстой: Беседа с Наталией Толстой, записанная в начале 1997-го года для Радио Свобода. Поводом для разговора была Довлатовская премия, которую ежегодно вручает петербургский журнал “Звезда” и которая в тот год была присуждена писательнице. Ольга Поленова обратилась к члену жюри Довлатовской премии прозаику Михаилу Кураеву. Михаил Кураев: В рассказах Наталии Толстой вот это талантливое ощущение жизни, совершенно пристальное внимание к жизни, где, казалось бы, ничего не происходит, жизни, которая протекает как промежуточная, вот здесь, наверное, сравнение того, что предъявила Наталия Толстая, и сочинения Довлатова, они где-то в высоком уровне соотносятся, как родственные. Ольга Поленова: Михаил Николаевич, вот именно в связи с тем, что вы с говорите, очень хотелось задать вопрос о родственности, потому что, не знаю, правильно или нет, но очень хочется назвать Наталию Толстую, если так можно, писателем круга Довлатова. Они действительно имеют очень много общего. Видимо, то, что вы называете “талантливым взглядом на жизнь”, очень живым и, казалось бы, безыскусственным, без излишней философии, без метафоричности? Михаил Кураев: Я боюсь таких слов, как “философия”, потому что глубокое ощущение жизни не обязательно требует глубокомыслия. Ведь один очень умный человек, Гельвеций, сказал, что “мои чувства не глупее меня”. И вот когда я у Толстой читаю про парня, вошедшего в метро, - “вошел, жует резинку, вышел, опять жует, ритмический рисунок жевания не меняется, на лице - утомленность от доступности жизненных благ”, - понимаете, это вот целое мировоззрение, это ощущение жизни. Вот в двух строчках человеческий тип и ощущение жизни. Что это? Это - философия, потому что здесь выражено целое, комплексное ощущение жизни, ощущение себя, ощущение достоинства от приобщенности (замечательно!) к жизненным благам. Да, конечно, это родственные черты, потому что и у Сергея Довлатова тоже в наблюдении микрожизни вырисовывается картина основательного анализа и чувства. Ольга Поленова: Показ человека в жесте. Михаил Кураев: Да, конечно. Иван Толстой: Следующим собеседником Ольги Поленовой был тогда же, в начале 97-го года, соредактор “Звезды” Андрей Арьев. Ольга Поленова: Андрей Юрьевич, у меня к вам вопрос как к издателю Наталии Толстой. Почему вы избрали именно этого автора? Андрей Арьев: Эти рассказы нам показались именно тем, что нам нужно печатать после того, как исчез из литературы Сергей Довлатов. Потому что в этих рассказах есть то, на наш взгляд, незаменимое качество, какая-то достойная простота и скромность, которая, собственно говоря, и является скромностью. То есть, скромность литературная не рядится в скромные одежды, а таковой является литература, возникшая из ощущений хорошего наблюдателя. То есть, как бывает в музыке абсолютный слух, так же в литературе бывает абсолютная память. Вот если человек чувствует, что какое-то слово уместно, этого достаточно, чтобы уже начать писать. И я помню, как в одном из рассказов Наташи Толстой героиня идет мимо какого-то училища и слышит, как преподаватели говорят своим ученикам: “Глиссадики поаккуратнее, глиссадики поаккуратнее.” И вот этот жаргон, казалось, ни о чем таком не говорящий, мимо которого, мимо таких слов может любой человек пройти, ею запоминается, и вот так начинается эта тема. Она подходит к литературе и к нашей жизни, так, что, конечно, наша жизнь печальна и грустна и, может, даже трагична, но люди в ней смешны. Это значит, что писатель чувствует и слышит слово и чувствует его значимость для передачи этой жизни в бытовых формах, а не в каких-то фантастических, не в суперинтеллектуальных, и вот это нам нравится просто потому, что наш журнал такого рода прозу публикует. То есть, если попадется такого рода проза. Она, как ни странно, гораздо реже, чем проза, связанная с разными концепциями литературными или с социальностью прямой. Идеальным в этом отношении был Сергей Довлатов, такого рода прозу он писал, вот такого же рода прозу, как нам кажется, пишет Наталия Толстая. В этой прозе “глиссадики” расставлены аккуратно, и за это нам она нравится. Вот эта мелодия, мягкое скольжение по жизни, не превращая ее в какой-то кошмар, и не делая ее просто каким-то эстрадным номером, вот такая проза нам и нравится. Ольга Поленова: То есть, вы просто хотите сказать о врожденном, каком-то природном литературном вкусе и даре, вот то, что именно от бога и то, что нельзя почерпнуть у других и, хотя начитанность, безусловно, видна, но она как-то очень переварена? Андрей Арьев: То есть, эта начитанность не есть предмет гордости писателя, что очень важно. Для нее это такая же естественная жизнь, как для другого человека каждый день доить корову. И в этом отношении ее нельзя называть нелитературным, диким человеком, но она литературная в том плане, что так живет. И я считаю, что литературе не научишься. Если есть у человека такой слух на жизнь, на то, что происходит вокруг, он может писать прозу, если человек там хорошо слышит себя и изнутри себя чувствует, он пишет стихи. Это врожденное чувство и, вообще, знаете, гармония не материальна. Иван Толстой: Беседу с писательницей ведет Ольга Поленова. Запись 1997-го года. Ольга Поленова: В вашей прозе мне почудилась неприязнь к метафорам, вы часто пишете диалогами. Это установка или есть проза, написанная по-другому? Наталия Толстая: Мне просто для передачи того, что я хотела сказать, не нужна пока метафора, мне не нужен этот троп, но я совершенно не могу сказать, что я не буду использовать и этот троп, и другие. И, вообще, может пролиться тропический ливень. Ольга Поленова: То есть, вас интересует не собственно сюжет, вы не ставите перед собой стилистические задачи, главное в вашем рассказе - это передать переживания, а ваш сюжет выстраивается вокруг этого переживания? Наталия Толстая: Да. И потом то, в каких формах это переживание выльется, я сама не знаю, меня двигает какое-то внутреннее чувство. Ольга Поленова: Вот уже больше десяти лет пишет ваша родная сестра Татьяна Толстая, у нее манера совсем другая, ее проза по-барочному щедро изукрашена сравнениями и метафорами. Вы пишете без оглядки на нее? Наталия Толстая: Меня часто путают с Татьяной Толстой и называют меня “Татьяна Никитична”. Я ничего не имею против, это мне очень лестно, что меня так называют, но, во-первых, писание Татьяны мне нисколько не мешает, потому что никто никому не мешает, всем хватит места и в литературе, и на земле, а, во-вторых, Татьяна действительно пишет совершенно в другом стиле, мне совершенно не свойственном. У нее действительно метафорическая речь и, как она сама сказала, “большая плотность на квадратный сантиметр”. Просто мне это не свойственно. У нас разные жанры. Ольга Поленова: Тем не менее, невозможно не отметить, что так же как внешне и по повадкам вы с Татьяной одновременно схожи и несхожи, так же и ваша проза. Проза имеет что-то очень общее, ну как бы одну породу не скроешь, но спутать нас, конечно, абсолютно невозможно, действительно, в силу совершенно разных приемов, которые вы используете в вашей прозе. Наталия Толстая: Это совершенно правильно. Татьяна начала писать тоже как бы очарованная или пришедшая в ужас от какой-то московской бедной, суматошной или какой-то полной переживаний жизни. А я как бы то же самое, но в Ленинграде. Но это вылилось совсем в разные вещи. Нет, я думаю никогда нас не спутать. По внешности, может быть, и можно иногда - когда я смотрю старые фотографии, то ни я, ни Таня, ни наша мама не может понять, кто это из ее дочек, все похожи. Но я думаю, нас никогда не спутают, читая наши рассказы. Ольга Поленова: В ваших рассказах мужчина - всегда враг. Откуда такая враждебность? Какой мужчина вам не враг? Наталия Толстая: Несколько раз мне задавали такие вопросы насчет моей враждебности к мужчинам, которая явствует из того, что я написала. Во-первых, эти вопросы всегда задавали мужчины и никогда женщины, во-вторых, я в семье окружена исключительно мужчинами, со мной проживает совместно еще трое мужчин. И последняя моя реплика: нет, я совсем их не не люблю, просто они другие, это другая цивилизация, инопланетяне, и относиться к ним надо так. Ольга Поленова: Какие книги вы перечитываете? Наталия Толстая: Очень интересный вы задали мне вопрос, потому что, когда я спрашиваю знакомых “что вы перечитываете?”, то общий ответ, во-первых, “ничего не читаем”, “все, что любили, читали, как отрезало”, поэтому то, что сейчас люди перечитывают, это очень типично, характерно и меня это очень даже волнует. Я перечитываю своего любимого советского писателя Юрия Трифонова, кроме того, я читаю газеты и журналы. Меня называют дома “прессоманка”. Ольга Поленова: Текущую прессу или старую прессу? Наталия Толстая: Очень люблю старую, особенно типа “Литературной газеты” за 1947 год или за 1954-й, испытываю физическое наслаждение от той эпохи - мое раннее детство. И люблю современные газеты. Не потому, что они очень хорошие, но потому, что там такая прелестная лихость и пошлость, которая меня завораживает. Ольга Поленова: Она вас каким-то образом…? Наталия Толстая: Она меня толкает, понуждает что-то по этому поводу написать. Ольга Поленова: Вдохновляет на творчество? Наталия Толстая: Да, вдохновляет. Газетное слово меня вдохновляет. Ольга Поленова: Мне казалось, что вас также интересует писатель Бердяев, вы как-то упоминали, что очень его любите? Наталия Толстая: Да, его одно время все советовали друг другу, читали, пропагандировали, вдруг отрылось, что был такой философ Бердяев. Я начала его читать и поначалу, по-видимому, читала не то и была разочарована. А потом мне попалась книжка “Самопознание”, там я наткнулась на статью “Одиночество. Тоска”, и меня заворожил Бердяев этим, я это все время перечитываю. Я перечитываю природу тоски человека, ничем не обусловленной, откуда она рождается, почему она человека побеждает - неистребимое чувство, сильнее, чем страсть, любовь и страх. Ольга Поленова: Да, это интересно, но, скажем, этот мотив еще не звучал в вашей прозе или не заметили? Наталия Толстая: Зазвучит. Иван Толстой: Вспоминает историк культуры петербурженка Наталия Телетова. Наталия Телетова: Думая о феномене Наталии Толстой, мы возвращаемся по ступенькам ее предков к отцам, дедам, и находим там одну поразительную вещь, не только одаренность какую-то сверху, во все стороны разбрасываемую. Но самое удивительное в этой семье, начиная от Алексея Николаевича, начиная от него, это то, что какая-то жесткость очень крепкой формы, буквально разламывалась от богатства душевного. Это богатство никогда не может оставаться, оно по своей природе доверчиво и идет как бы с мольбою к миру, я не знаю, к богу, к друзьям, к чему-то. Когда-то, когда я познакомилась с Иваном Никитичем, он мне сказал: “Вот вы, наверное, с Наташей сойдетесь”. Потом много времени мы встречались, “здрасьте”, но - никак, а потом, осенью, когда уже ее положение было очень скверным, вот эта мольба о жизни, это не выклянчивание, нет, это именно мольба: я сделаю еще что-то для мира, но дайте мне время, дайте мне возможность. И вот этот крик мольбы он, конечно, поразителен. И когда мне сегодня утром позвонили и сказали, что ее не стало, я тоже пустилась в слезы, потому что это крупный человек, могущий быть жестким, но эта жесткость происходит не от тупости, крепости нехорошей, а от одаренности, которая комком каким-то падает перед тобой. Я говорю, наверное, совершенно не литературно, и все не то, но одно только скажу, что Наташа была удивительным человеком, приходила ко мне, я только могла сочувствовать, ужасное состояние всегда, но мы планировали с ней гулять, вот пойдем гулять по липовой алее около нашего дома на Васильевском острове, и тут Смоленка река, и какое-то чудесное было ощущение, что мы можем восстановить какой-то парк несуществующий давным-давно, и около этого парка погулять и прикоснуться какой-то вечной проблеме жизни. Я желала бы, чтобы Наташина душа почувствовала, как мы ее любим. Иван Толстой: Много лет дружила с Наталией Толстой физик и прозаик Людмила Агеева. Мы позвонили ей в Мюнхен. Людмила Агеева: Наташа была ангелом таким, каким-то особым ангелом без скучной такой правильности, ангелом очень талантливым, веселым, великодушным. Вот сейчас я сижу перед компьютером и читаю ее письма, и в одном письме она написала мне, прочитав мой роман, который я ей послала. Роман был напечатан в нашем журнале “Зарубежные записки”, и она мне пишет о том, что все мы, в общем, переживаем какие-то ностальгические воспоминания, и пишет, что “это явление переживают все мои ровесники и ты: душная, лживая советская жизнь и масса чудесных, неповторимых, дорогих нам людей. А нынче, погляди вокруг: вроде и свобода, и поезжай, куда глаза глядят, и купи то, не знаю что, а вокруг – пустыня, и не с кем поговорить, и волны бескультурья и невежества плещутся вокруг”. Ну вот, моя пустыня с уходом Наташи еще увеличилась. Наташа писала прекрасные рассказы, и вот я сейчас просто хочу вспомнить одну историю, она действительно была ангелом и очень великодушным, и вот когда я сама что-то пишу, я иногда, нет-нет, да и украду что-то. Надо сказать, что я сразу же признаюсь друзьям, и друзья у меня великодушные и прощают. У Наташи я, кстати, украла одну фразу, которой начала старый рассказ, но неважно. Однажды мы были у Наташи в гостях втроем, была я, Катя и Наташа. И Наташа начала рассказывать какую-то историю, и вдруг Катя закричала: “Не рассказывай, не рассказывай, Милка (это я) украдет”. Наташа махнула рукой и сказала: “Путь крадет”. И дальше рассказала, с одной стороны, очень смешную, с другой стороны, очень грустную историю про старушку, которая лежала с инсультом у своих детей. И вот это умение этот абсурд нашей жизни – смешной, прекрасный и ужасный - изобразить в слове, вот Наташа это умела. Она, например, пишет про мой роман, опять же: “Получила два журнала “Зарубежные записки”, спасибо, что прислала, с волнением и радостью читаю тебя. Все топографическое, эмоциональное так узнаваемо, так дорого. Я уж и забыла, а ты напомнила, что на углу Менделеевской была почта, а на углу Среднего и Восьмой - столовая, туда я, правда, в жизни никогда не заходила, но персонажи, о которых ты пишешь, мне не известны, мир физики от меня далек, хотя отец, брат, муж, наконец, все оттуда. Вчера Таня, Шура и я вернулись из Финляндии, отдыхали в тишине среди черники и лисичек. Потерянный рай. Я там выступила на литературном вечере. Поэты читали стихи про природу по-шведски, все это происходило в старом коровнике. Я рассказала про жизнь в СССР (неисчерпаемая тема) и продала свои книги на шведском. Всем выступавшим дали гонорар - кило фарша. Татьяна поджарила в тот же вечер котлетки. Съели. А ты что делала эти две недели?”. Ну, вот такие мелочи. Иван Толстой: Я с детства помню от Наташи уютное имя Таня Рождественская. Я звоню в Петербург профессору Университета Татьяне Всеволодовне Рождественской. Татьяна Рождественская: Наталия Никитична и я - мы познакомились ранней юностью в Коктебеле, в Волошинском доме, хотя, конечно, вся замечательная, неповторимая семья Толстых как-то давно была нам знакома, житейские пути пресекались еще в поколении наших родителей и даже раньше. И как-то мы так подружились, и на протяжении всей жизни пути наши, естественно, пересекались не только потому, что мы учились на одном факультете и
Милфа Ash Hollywood показывает, насколько хочет секса | порно и секс фото с голыми девушками и парнями
Толстая женщина не скучает в одиночестве | порно и секс фото с мамашами и мамочками
Милфа в красном белье позирует на полу | порно и секс фото с мамашами и мамочками