Позитивная черепомерка. Когда пацифизм становится гибридным

Пацифизм, как всякая риторическая система, подразумевает некоторое пространство для маневра; мир можно защищать и отстаивать как минимум двумя способами, делая акцент либо на правоте обороняющейся стороны, либо на бессмысленности бойни, забирающей жизни солдат. Неприятие вьетнамской войны американским обществом было основано не на симпатиях к Хо Ши Мину и его людям, а на том, что молодые американцы гибнут непонятно где и непонятно за что, сжигая при этом ни в чем не виноватую деревню Сонгми. Для советского общества афганская война — это цинковые гробы и молодые калеки (которым тетка в военкомате говорит, что она их туда не посылала), а не Ахмад Шах Масуд, которого в советском общественном мнении не существовало в принципе — о нем вообще не думали, не симпатизировали ему и не ненавидели его. Советский обыватель не видел обложку «Тайма» с афганской девочкой, осиротевшей по вине советских солдат, он не смотрел по телевизору фильмов, воспевающих моджахедов, но чтобы быть недовольным войной, ему хватало и собственной оптики. В советском языке восьмидесятых годов было слово «душман», обозначающее обезличенного врага, плохое вообще-то слово, дегуманизирующее, пришедшее буквально от замполитов «из-за речки», которым надо было как-то объяснять солдатам, что они там делают — это плохое слово никак, однако, не мешало консенсусному ощущению ненужной и бессмысленной войны, в которой вывод войск и генерал Громов на мосту — не поражение, а долгожданный конец кошмара, заведомо более приемлемый, чем любая (даже вполне понятная тогдашнему обществу) «геополитика», требующая оплаты жизнями.

Гибридный пацифизм, когда в равной мере жалеешь тех, на кого напали, и тех, кого погнали на войну — во время Чехословакии 1968 года было стихотворение Евтушенко, сочувственное к чехам, но при этом — «танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков». Но войной чехословацкие события для советского общества не были, классическая карательная экспедиция, спорная с точки зрения политики и морали, но не впечатляющая с точки зрения буквального ада — деревни Согнми под Прагой, слава Богу, не было, и для гражданского выбора достаточно было давней формулы про нашу и вашу свободу — кто дорожит оттепельными ценностями, тот за чехов, у кого товарища Сталина на вас нет — тот за танки, все довольно просто. Реальный дебют гибридного пацифизма в России — первая чеченская война, когда афганский опыт (сочувствие необстрелянным срочникам, погибающим или попадающим в плен, материнское движение, цинковые гробы в тылу) лег на «нашу и вашу» (через три года после распада СССР Москва решила остановить движение к независимости народа, пережившего сталинскую депортацию и Ермолова — а какого, собственно, черта? Если уж украинцы отделились, то зачем удерживать чеченцев — еще не бородатых и не исламизированных, советских интеллигентных, искренне любящих свою землю и, как можно было убедиться в предвоенные месяцы, не желавших войны) ровно в той пропорции, которая кажется сейчас идеальной. Антивоенный российский интеллигент 1994 года — человек, буквально вчера (1991 и 1993) сделавший свой гражданский выбор, лояльный государству и уверенный, что даже военная ошибка — повод прежде всего для политической дискуссии, а не для присоединения к отрядам повстанцев и какому-нибудь «режь русню». Этот баланс быстро и неизбежно нарушится — возможно, как раз потому, что иллюзии по поводу государства окажутся самыми хрупкими. И первая чеченская после, наверное, Буденновска, и особенно вторая — все меньше «афганская» составляющая (плакать по солдатам уже не модно), все больше — «пражская» (ну вот как Бабицкий, ярче и выпуклее всех выбравший сторону). По мере того, как лицом войны с той стороны вместо прежних советских офицеров Дудаева и Масхадова становился полевой командир «Тракторист», на камеру отрезавший головы нашим пленным, или тот же Басаев, или его неудачливый эпигон Радуев, антивоенная прочеченская позиция с русской точки зрения выглядела даже не двусмысленно — недопустимо. «Наши голуби — это их ястребы» — формула из начала 2000 года, когда даже обнаруживаемые в Чечне массовые захоронения убитых со следами пыток не могли поколебать «антитеррористического» консенсуса в обществе и воспринимались как пропаганда, препятствующая скорой победе над боевиками.

Нынешний российский пацифистский мейнстрим сложился задолго до 24 февраля («где вы были восемь лет?» — условный активист партии «Яблоко» легко ответит на этот вопрос, но ответ не понравится носителю Z-ценностей) и основан на «нашей и вашей свободе», а не на этике солдатских матерей — акцент на сочувствии к жертве агрессии, а не к солдату, которого погнали на бойню. Желать Украине военных успехов (а на войне бывают бескровные успехи?) — общее место российской антивоенной системы взглядов, она вообще очень киевоцентрична, это видно, например, по несопоставимости реакций на гибель мирных людей на украинской стороне и в Донецке (так-то разница между Донецком и Киевом понятна, но вообще-то мирный человек всегда мирный, и едва ли он виноват в том, что погиб в неправильном с точки зрения нарратива месте), российская армия в этой картине мира — буквально «душманы», обезличенная опасная масса, и тем удивительнее, когда повествователь вдруг спотыкается и ненадолго переходит на «цинковую» оптику, описывая с ужасом уже трагические судьбы российских солдат, массово погибающих на бессмысленной войне.

Первый раз это бросилось в глаза, когда «Медуза» рассказывала о солдатах из Дагестана под заголовком «Вам, русским, не о чем беспокоиться. Кавказцы все сделают». Сейчас солдатские похороны идут в Бурятии, и об этом тоже пишут с тем же противопоставлением — оплакиваемый солдат в цинковом гробу это не просто солдат, а бурят (заметим, что в медузовском тексте вскользь упомянуто — «Из 102 погибших 55 — русские по национальности. Буряты вообще составляют только 30% населения республики»), и хотя и про Дагестан, и про Бурятию понятно, что это не только этнократические, но и сверхдепрессивные регионы, в которых военная служба, как правило, единственный шанс для молодого человека вырваться из привычной нищеты, сам акцент на военную беду национальных регионов сдвигает их в пацифистской картине мира куда-то ближе к Украине — на этническом материале пацифизм вдруг становится гибридным, и буряты с дагестанцами оказываются вдруг такими же жертвами, как украинцы; в самом деле, велика ли разница, нападает ли империя на твой народ или бросает его в топку войны.

О дефектах официальной многонациональности у нас исторически говорили прежде всего русские националисты, а теперь наоборот. В пацифистской картине мира Путин убивает украинцев, на убой гонит бурятов и дагестанцев, а русские — ходят с буквой Z, одобряют войну, а если и идут воевать, то с удовольствием. Во всем виноваты.

Позитивная черепомерка — все равно черепомерка. Наверняка, и среди тех русских, которым не нравится война, найдутся такие, которые будут готовы предполагать, что все зверства и прочие военные преступления вплоть до похищения унитазов — это нацмены, для которых русские и украинцы на одно лицо, и, убивая украинского солдата или обывателя, азиат-буддист репетирует давно желаемое убийство русского колонизатора. Уместна ли такая логика? Наверное, до тех пор, пока украинская сторона не выложит список подозреваемых по Буче, где только русские фамилии, и стороннику черепомерки после этого придется доказывать, что или список ненастоящий, или ладно, вот тут русские, но уж в Бородянке-то точно буряты. Некрасивая игра, да и смысла в ней никакого — разве что доказать, что мы не только агрессоры, но еще и расисты.

Все спекуляции на национальную тему в этой войне подгоняют решение задачи под давно имеющийся ответ. Люди, в чьей картине мира русский — угнетатель и колонизатор, с удовольствием запишут всех, кроме русских, в жертвы войны — при будущем обустройстве России и ее руин это может пригодиться, Кострому заставят платить репарации и Бурятии тоже. Можно и наоборот, искать корни войны в тувинстве Шойгу, только в этом случае надо иметь в виду, что, глядя на Шойгу как на тувинца, вы и на Путина будете вынуждены смотреть как на русского. На самом же деле эта война — самый наглядный повод вспомнить об антинациональном характере советско-российской номенклатуры, в которой и Шойгу не тувинец, и Путин не русский, да и, страшно сказать, Кадыров тот еще чеченец (контрольный вопрос — несут ли условные Янгулбаевы, если их кто-то еще помнит, ответственность за Делимханова в Мариуполе?). И противостояние этой номенклатуры с народом идет, не прекращаясь, которое уже десятилетие — и кто сказал, что эта война заслуживает какого-то другого взгляда?

Этот текст опубликован в платном телеграм-канале «Кашин Плюс». Если он попал к вам через третьи руки, есть смысл подумать о том, чтобы подписаться — труд автора стоит денег. Ссылка для подписки: https://t.me/+vFCmz__LK6UwMzg0 Спасибо!