Пожарный

Пожарный

Джо Хилл

Книга третья
Помяни дьявола
Январь

1
На второй день января она проснулась не от кошмара, а от ощущения, будто что-то шевелится внутри, упираясь в мышцы живота.
Харпер лежала в темноте с открытыми глазами, обхватив руками тугое пузо.
Что-то твердое, размером с костяшку большого пальца, уперлось изнутри в ее ладонь.
– Эй ты… – прошептала Харпер.
2
В ночь, когда пропал медальон, Рене и Харпер слушали по радио Ковбоя Мальборо.

– Не понимаю, как вы терпите этого человека, – сказала Норма Хилд, которая проходила мимо и остановилась послушать. – У него каждое слово – капелька яда вам в уши.
Рене ответила:
– Это единственное, что хоть немного похоже на местные новости.
– И, что еще важнее, – сказала Харпер, – мы ужасные женщины, и его гнусность нас возбуждает. Чем гнуснее, тем лучше.
– Да, – сказала Рене. – Тоже верно.

Харпер покрывала поцелуями квадратики пергаментной бумаги, используя разные оттенки губной помады. После поцелуя она вытирала губы и пробовала следующую. Рене собрала косметички у всех в подвале.

Если отпечаток получался красивый, Харпер передавала квадратик Рене, которая заворачивала в него палочку корицы или ароматный кусочек сушеной лимонной корки, проталкивала в стеклянную бутылочку и затыкала пробкой. Они заготавливали аварийные поцелуи. Харпер складывала их в «Подручную маму», чтобы у сына, если ему понадобится поцелуй, был большой выбор. «Подручная мама» уже превратилась из книги в посылку, большой набор вещей, которые могут пригодиться, и занимала весь портплед.

На полу Ник играл сам с собой в «яцзы», встряхивая кости в пластиковом стаканчике. В подвале слышались болтовня, споры, смех, скрип пружин. Выйти на улицу было невозможно – валил густой снег.
По радио Ковбой Мальборо вещал:

– Как думаете, девушка с драконьей чешуей может пускать кольца дыма своей киской? Ребята, мне самому было интересно. И вот в выходные Ковбой Мальборо отдыхал в Портсмуте с Береговыми сжигателями и смог это выяснить. Расскажу через минуту, но сначала вот вам вести из Конкорда. Губернатор Иан Джуд-Скиллер заявил, что солдаты Национальной гвардии действовали в пределах самообороны, когда застрелили одиннадцать окурков вчера на канадской границе. Толпа двинулась на заграждения с дубинками – а не с белыми флагами, как утверждают некоторые, – и осажденные солдаты открыли огонь, чтобы ее разогнать.

– Он – убийца, – сказала Норма и презрительно фыркнула. – Этот диджей, которого вы слушаете. Он убивал людей вроде нас. И хвастается этим. Отрава вам в уши – вот кто он.

– Да, – сказала Рене. – Он очень тупой, это правда. Тем более нужно слушать. Чем больше мы знаем про него, тем меньше он сможет узнать о нас. Люди звонят с доносами, и этот придурок пускает их в прямой эфир. Если кто-нибудь упомянет лагерь Уиндем или укажет в нашу сторону, мы получим фору. И даже если не позвонят, я узнала многое о кремационной бригаде, с которой он ездит, – просто слушая его передачу, я узнала, что там восемь человек, из них двое бывших военных, и у них есть какое-то тяжелое вооружение. Что-то пятидесятого калибра. Видимо, здоровенная пушка. Я знаю, что у них две машины – фургон и большой оранжевый грузовик. У них есть полицейский сканер, и обычно местные правоохранители с удовольствием…

– Оранжевый грузовик? – переспросила Харпер. – То есть спецгрузовик?
С другого конца комнаты донесся крик Алли:
– Нет, нет! – Алли принялась лупить кулаком по своей койке.
Все обернулись на шум – кроме, конечно, Ника, который ничего не слышал.
Алли пнула потрепанный чемоданчик, из которого вывалилось на пол грязное белье.
– Сука! – завизжала она. – Сука! Сука, сука, сука!

Разговоры стихли. Одиннадцатилетняя Эмили Уотерман, пережившая всех родных и носившая симпатичные перья драконьей чешуи на веснушчатых руках, залезла под койку и заткнула уши.
Рене первой направилась к Алли, ее круглое приятное лицо оставалось совершенно спокойным. Харпер пошла за ней.
Рене сбавила шаг, подходя к Алли, словно приближалась к дикой кошке. Харпер, опустившись на колени, заглянула под койку Эмили Уотерман.

– Эмили, все в порядке, – сказала она, потянувшись к девочке, и шепотом добавила: – Алли нервничает.
Но Эмили покачала головой и отодвинулась. Харпер пожалела, что у нее нет коробки для завтраков с Мэри Поппинс, в которой хранятся конфеты и аварийная редиска.
– Алли, – спросила Рене. – Что случилось?
– Он пропал, он пропал на хрен…
– Кто пропал? Что ты потеряла?
– Я ничего не
теряла

. Мой медальон лежал под подушкой – а теперь его нет, потому что одна из вас, суки, взяла его. – Она обвела взглядом подвал.
Эмили испуганно пискнула и отвернулась от протянутой руки Харпер. Харпер хотела было вытащить девочку, чтобы обнять, но решила, что это испугает Эмили, и просто погладила ее по спине.
Рене сказала:
– Алли, я понимаю, что ты расстроена, но не могла бы ты говорить потише…
– Какого лешего я должна…
– …потому что ты пугаешь малышей. Почему бы не спросить у Ника…

– Спрашивала я! Думаете, я не пошла к нему сразу, как начала искать – пятнадцать минут назад?
Струйка дыма появилась из штанины мешковатого комбинезона Эмили Уотерман.
– Алли! – сказала Харпер. – Прекрати. Из-за тебя Эмили дымится!
– Пожалуйста, Алли, – сказала Рене, положив руку девочке на плечо. – Нам всем очень тяжело, и любой нормальный человек иногда волей-неволей поднимает крик. Но, может, ты посидишь со мной…

– А может, уберете руку? – рявкнула Алли. Она сбросила ладонь Рене. – Вы ничего обо мне не знаете. Вы мне не мама. Моя мама сгорела заживо. А вы мне никто. Не мама и не подруга. Вы, как стервятник, кружите и кружите, выискивая жертву. Вот почему вы все свободное время читаете детям. Вас привлекают их маленькие израненные сердца. Вы кормитесь их одиночеством, как вампир. Вам нравятся дети-сироты, потому что им нужен хоть кто-нибудь. Достаточно прочесть им сказку, чтобы почувствовать себя особенной. Но вы не особенная. Прекратите нас жрать!

В подвале повисла оглушительная тишина.
Харпер не могла вымолвить ни слова – она лишилась дара речи. То ли от ужаса – и представить было невозможно, чтобы смелая, умная, красивая и веселая Алли проявила такую жестокость, – то ли от неожиданного приступа дежавю. Называя альтруизм настоящим эгоизмом, а доброту – формой манипуляции, Алли рассуждала в точности как Джейкоб. И логика ее была неумолима. Получалось, что верить хоть во что-то доброе на этом свете – наивно и инфантильно.

А Рене подняла руку, прикрыв лицо, словно ждала удара. Она смотрела на Алли с выражением немого укора.
Все ждали, что она ответит – скажет что-нибудь в свою защиту, – но вдруг Ник промчался по подвалу и вклинился между Алли и Рене. Он поднял и перевернул бланк для игры, где было написано:
«Две звезды подряд!!!»
Алли непонимающе уставилась на надпись. Потом выхватила бланк из руки Ника, скомкала и швырнула ему в лицо. Комок бумаги отскочил ото лба мальчика на пол.

Ник отшатнулся, словно его толкнули. Харпер никогда в жизни не видела такой неприкрытой боли на человеческом лице.
Ник кинулся прочь. Никто не успел остановить его, а он уже добежал до лестницы. У ступенек он в последний раз бросил на старшую сестру взгляд, полный ответного яростного презрения. Подобно эльфийской внешности, дар ненависти, похоже, передавался в их семье по наследству.

Харпер кричала ему вслед, чтобы он остановился. Но Ник, разумеется, не слышал – не мог. Харпер бросилась за ним, но он уже пронесся по лестнице, хлопнул наверху дверью и исчез под снегопадом.
Харпер удрученно посмотрела на Алли.
– Ну? Что? Хотите что-то сказать, сестра Ноль-без-палочки? – спросила Алли.

– Да, – ответила Харпер, призвав на помощь всю силу духа Джули Эндрюс, которую хранила в сердце. – Плохой спектакль. Просто отвратительный. Ник тоже потерял маму, и ты – все, что у него осталось. Стыдно. А ведь он выбросил две звезды!
Реакция Алли поразила Харпер до глубины души. Лицо девочки сморщилось, и она начала всхлипывать. Алли плюхнулась на пол, прижавшись спиной к пружинам опрокинутой кровати.

Увидев это внезапное признание поражения, близнецы Нейборс, Джейми Клоуз и остальные члены неофициального, безымянного сообщества имени Алли – сестринства сирот с бритыми головами – бросились к ней. Даже Эмили Уотерман, выбравшись из-под койки, подбежала к Алли, чтобы обнять. Девочки, взяв Алли за руки, сгрудились, шепча что-то утешительное. Гейл Нейборс принялась потихоньку собирать рассыпанные вещи. Войди кто в комнату, он решил бы, что это Алли только что бросили в лицо злые и унизительные слова, а вовсе не Рене или Нику.

Харпер вернулась к своей койке, стоявшей под прямым углом к койке Рене. Та уже сидела на краешке матраса и, похоже, чувствовала себя такой же расстроенной и измученной, как и Харпер.
– Наверное, надо пойти за Ником? – спросила Рене.
– Не думаю. Он не уйдет далеко по такому снегу. Дозорные крикнут, как только он сойдет с помостов. Кто-нибудь его приведет.

Ковбой Мальборо продолжал трещать – рассказывал о женщине, которая, горя, воняла, как мокрая кошка. Он, похоже, был оскорблен тем, что она позволила себе неприлично вонять, умирая. Радиопередачи наводили Харпер на мысли о том, что конец света – это не так уж и плохо.

– Я больше не могу, – сказала Рене; Харпер подумала, что Рене имеет в виду жизнь в лагере, но речь шла всего лишь о диджее. Рене потянулась, с резким щелчком перевела приемник на средние волны и начала искать что-то среди статического хрипа.
Харпер спросила:
– Что вы делаете? Почему люди в лагере все время слушают статические разряды? Что вы надеетесь поймать?
– Марту Куинн, – ответила Рене.
– Марту
Куинн
? Марту Куинн, которая была на MTV тысячу лет назад?
– Она там… где-то.

– Ложь, – проворчала Норма Хилд. – Все ложь. Мыльный пузырь.
Рене не обращала на нее внимания.
– Вы же знаете, что говорят дети.
– Я понятия не имею, что говорят дети. Ну и что же?
– Она явилась из восьмидесятых, чтобы спасти человечество. Марта Куинн – наша последняя надежда.
3
– Я сама никогда не слышала этой передачи, но, говорят, вещание идет с побережья Мэна. – Рене надела обширную оранжевую парку.

Пришла пора ужина. Женщины толпились у выхода из подвала, доставая куртки и шапки из картонных коробок и готовясь к трехсотфутовому маршу по снегу до кафетерия. Снаружи завывал ветер.
– С лодки?
– С острова. У них там городок и собственная исследовательская лаборатория, поддерживаемая федеральным правительством. Ну, тем, что осталось от правительства. Они тестируют экспериментальные лекарства.
Джейми Клоуз улыбнулась щербатой улыбкой – двух нижних резцов не хватало.

– У них там сыворотка – колют восемнадцать уколов. Как от бешенства. Она подавляет драконью чешую, но колоть нужно каждый день. Нагнись, спусти штаны и прикуси палочку, потому что сейчас получишь прямо в зад. Я б сказала – нет, спасибо. Если бы я хотела, чтобы мне каждый день больно тыкали в задницу, обратилась бы к своему дяде.

Харпер как раз наматывала шарф на нижнюю половину лица и решила, что это избавляет ее от необходимости отвечать. Она втиснулась в толпу женщин, поднимающихся по ступенькам во тьму и воющую метель.

– Все не так ужасно, – пробурчала Гейл Нейборс. По крайней мере, Харпер решила, что это Гейл. Близнецов и так было непросто различать, но под шапкой, надвинутой до бровей, и за пушистым воротником парки, поднятым до ушей, торчали одни глаза. – У них стопудово есть медицинская марихуана. Для всех и бесплатно, по семь косяков в неделю. Под патронатом правительства – чистое наслаждение.

– И пить можно с шестнадцати, – подхватила вторая – Харпер решила, что это Джиллиан. Сестрам исполнилось шестнадцать сразу после Дня благодарения.
Сзади поднажали, и Харпер выпихнули в ночь. Две доски, лежащие параллельно поверх слоя снега, уходили в темноту. Порыв соленого ветра заставил Харпер пошатнуться. Она уже не так уверенно держалась на каблуках, как пару месяцев назад. Центр тяжести сместился. Пришлось опереться о валун, покрытый снежной шапкой.

Сестры Нейборс прошли мимо. Эмили Уотерман проскользнула следом, и Харпер расслышала ее бормотание: «А по пятницам там мороженое! Домашнее мороженое! Три сорта: клубничное, ванильное и, наверно, кофейное. Кофейное – мое любимое».
– Мороженое каждый день! – провозгласила одна из сестер Нейборс.
– Мороженое на завтрак! – крикнула вторая, и обе умчались в ночь.
Алли взяла Харпер за локоть, помогая выпрямиться.

– Может, Ник пошел в кафетерий? – спросила Алли тихим унылым голосом. Ник так и не вернулся в спальню, и его никто не видел.
– Не знаю, – сказала Харпер. – Возможно.
– Думаете, Рене еще будет со мной разговаривать?
– Думаю, тебе станет лучше, как только ты извинишься.
– Дон Льюистон знает, где он.
– Кто – он?
– Остров. Остров Марты Куинн. Или думает, что знает. Как-то раз он показал мне на карте. И говорит, что, судя по всему, это остров Свободного волка, напротив Макиаса.

– Так он слышал передачу?
– Не слышал.
– А ты?
– Нет.
– А кто-нибудь вообще слышал?
– Никто, – вмешалась Кэрол Стори прежде, чем Алли успела ответить.
Они добрались до перекрестка за Мемориальным парком, где доски от леса вели к дорожке. Кэрол отвернулась, пряча лицо от снега, и прикрыла собой отца. Она вела его, как ребенка, держа за руку в митенке.

– Спросите кого угодно в лагере, – сказала Кэрол Стори. – Каждый раз слышал кто-то другой. Но если им приятно, если есть о чем мечтать, что тут плохого? Я и сама иногда ловлю себя на том, что прокручиваю средние волны. Но вот что я вам скажу. Если Марта Куинн и существует, у нее нет того, что нам нужно. А здесь есть.

На пороге кафетерия Харпер застучала ботинками, снег сваливался с них мокрыми белыми комьями. Отец Стори встряхнул куртку, устроив у своих ног маленький буран. Харпер поискала глазами Ника и не нашла.
Взяв подносы, они встали в очередь к раздаче.
Отец Стори сказал:

– Марта Куинн всегда меня немного раздражала – яркими жилетами и кожаными галстуками. Когда женщина носит галстук, есть в этом что-то такое… Хочется за него дернуть со всей силы. – Он подмигнул. Норма Хилд вывалила ему в тарелку половник пельменей. Подлива напоминала слизь. – Норма, это ваш собственный рецепт?
– Нет, консервы «Шеф Боярди», – сказала Норма.
– Великолепно! – воскликнул отец Стори и отправился за крекерами «Ритц».

Норма закатила глаза, потом снова посмотрела на Харпер. Набрала еще пельменей, но не вывалила их в миску Харпер, а просто махнула половником в ее сторону.

– Я ведь помню ее в телевизоре. Марта Куинн. Учила маленьких девочек одеваться, как маленькие шлюхи. Вот она, и Мадонна, и еще одна – с волосами, как сахарная вата, – Синди Лопер. Из-за таких, как Марта Куинн, мир и наказан огнем. Спросите себя: позволит ли Господь такой женщине жить и быть голосом Его, звать подданных Его в убежище? Прислушайтесь к своему сердцу. Вы поймете, что не позволит. Ее нет, и Мадонны нет, и всех ростовщиков Иудо-Йорка, превращавших маленьких девочек в проституток, нет. Вы это знаете, и я знаю. – Пельмени смачно плюхнулись в миску Харпер.

– Сомневаюсь, чтобы Господь придерживался антисемитских взглядов в отношении Нью-Йорка или других городов, Норма, – ответила Харпер. – Особенно учитывая, что он назвал евреев своим избранным народом. Вы видели Ника? Он приходил на обед?
Норма Хилд одарила ее скучным, сердитым взглядом.
– Не видела. Пойдите на улицу и покричите его.
– Он глухой, – напомнила Харпер.
– Пусть это вас не останавливает, – буркнула Норма.
4

Майкл привел Ника минут за пять до рассвета. Ник промок насквозь и дрожал после ночи на улице; темные волосы слиплись, глаза ввалились. Он напомнил Харпер дикого мальчика, воспитанного волками.
Ник быстро прошел мимо постели Алли, даже не взглянув на спящую сестру, и подошел прямо к койке Харпер. На клейком листке он написал: «Не хочу больше спать у нее. Можно мне спать тут?»
Харпер взяла листок и написала: «Научи меня говорить «пора спать» на языке жестов – и договорились».

Так Ник перебрался от Алли на койку Харпер, и так Харпер начала заново учить язык жестов; сторговались на одном слове или одной фразе за вечер в обмен на доступ к ее постели. Она оказалась прилежным учеником, ей нравилось практиковаться, да и какой-никакой способ отвлечься.
Возможно, она отвлеклась даже чересчур: когда воровка добралась до «Подручной мамы», Харпер не замечала пропажи, пока Рене Гилмонтон не спросила, где сумка.
5

Харпер прежде не видела Пожарного в церкви – да и никто его не видел, – так что наравне со всеми удивилась его появлению там в ночь, когда украли «Подручную маму». Он не зашел в зал, остался в притворе, сразу за внутренними дверьми. Его присутствие добавило напряженности в ожидание, которое нарастало всю ночь. Говорили, что отец Стори собирается сделать объявление по поводу краж в женской спальне. Он что-то решил.

– Думаю, мы выгоним сучку, – сказала Алли за завтраком. – Выясним, кто это, и пинок под зад. Никаких извинений, никакого прощения.
Харпер заметила:
– А если воровка попадется кремационной бригаде? Они не просто убьют ее, а сначала выпытают все о лагере.
– Она ничего не расскажет. Не сможет, если мы сначала отрежем ее поганый язык. И сломаем пальцы, чтобы писать не могла.
– Ох, Алли. Надеюсь, ты не всерьез.

Алли ответила ей спокойным чистым взглядом. Как все дозорные, она уже больше месяца пропускала обеды. Острые скулы выпирали под кожей, четко прорисовывая череп.
Сама Харпер не хотела, чтобы отец Стори, или кто-то еще, беспокоился из-за пропажи. Ведь каждый что-то потерял: дом, родных, надежду. И рядом с такими потерями «Подручная мама» – не бог весть что.

Впрочем, и не такая уж мелочь. Харпер без конца втискивала в портплед новые вещи для ребенка. Там был деревянный меч с веревочной рукояткой – упражняться в фехтовании. Аудиоплеер, на который Харпер записала колыбельные, сказки и несколько стихотворений. Зонтик на случай дождливой погоды и шлепанцы – для солнечной. И главное – там был блокнот, с которого все началось. В нем Харпер хранила факты («твой дедушка – мой папа – работал в НАСА тридцать лет… строил, ей-богу, космические корабли!»), советы («в салат можно класть все: дольки яблока, острый перец, орехи, изюм, курицу – и будет очень вкусно»), признания в любви («я еще не говорила на этой странице, так что повторяю: я люблю тебя») и множество заглавных букв и восклицательных знаков («Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!»).

И другие вносили посильный вклад. Алли Стори отдала пластиковую маску Железного Человека – если во время выполнения секретной миссии мальчику понадобится маскировка. Рене Гилмонтон позаимствовала из лагерной библиотеки восемнадцать небольших книжек, по одной на каждый год жизни сына Харпер, начиная с «Колес на автобусе» и заканчивая томиком «О мышах и людях». Дон Льюистон преподнес корабль в бутылке. Кэрол Стори предложила Харпер стереоскоп «Вью-мастер» с набором изображений исторических мест, которых уже не осталось. Эйфелева башня превратилась в черную иглу, пронзающую дымное небо. Главный бульвар Лас-Вегаса, Стрип, стал обугленной пустыней. Но на картинках «Вью-мастера» неоновые огни и бьющие фонтаны будут сверкать вечно.

Когда последние опоздавшие вошли в церковь, отец Стори поднялся за кафедру, достал мыслительный камешек изо рта и сказал:

– Ну вот. Я подумал, что изменю сегодня ночью привычный порядок и поговорю с вами до того, как мы начнем петь и присоединимся к Свету. Прежде всего должен извиниться. Хоть я и обожаю слушать собственные речи, все же песни – моя любимая часть ночи. Думаю, и ваша тоже. Иногда мне кажется, что если полмира в огне и кругом смерть и боль, грешно петь и чувствовать радость. Но потом рассуждаю так: ведь еще до драконьей чешуи жизнь большинства людей была несправедливой, жестокой, полной потерь, горя и разбитых надежд. Многие жили – и сейчас живут – слишком недолго. Многие прожили отведенные им дни голодные и босые, спасаясь то от войны, то от голода, то от чумы, то от потопа. Но все равно нужно петь. Даже ребенок, не евший несколько дней, прекращает плакать и начинает оглядываться, если слышит веселое пение. Вы поете – и словно предлагаете воду жаждущему. Это добро. Оно заставляет вас сиять. О вашем неравнодушии говорят ваши песни и то, как вы светитесь друг для друга. Другие люди могут упасть и сгореть – они падают и горят. Каждый видел, как это происходит. Но здесь никто не горит. Мы


Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь

Report Page