Потрясающая мамочка оголилась у зеркала
👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻
Потрясающая мамочка оголилась у зеркала
В три года девочке предлагали операцию на сердце. Мать была категорически против: «Резать не дам».
В четырнадцать лет об операции речь уже не идёт: девочка при смерти. Мать в слезах:
- Доченька, родная моя, прости. Это я тебе жить не дала... Прости, доченька.
- Это ты меня прости. Это я тебе жить не дала: со мною всё по больницам и по больницам.
Врач подошла со шприцем. Мать затрясла головой:
- Нет, мамочка. Пусть делают всё, что нужно. Я жить хочу.
Это «зёрнышко» курского писателя Михаила Николаевича Еськова. Так он называет свои миниатюры.
Я специально поместил рассказ без заголовка. Пусть читатель попробует сам озаглавить его. Можно, например, назвать его «Трагедия». Или «Горе матери», или «Безысходность», или «Медицина бессильна», или «Мужество матери и дочери». Всё это будет вроде правильно, но плоско, серо, обыденно, по-газетному крикливо.
А автор озаглавил своё потрясающее по глубине переживаний произведение «Жить хочу».
Девочка умирает в возрасте четырнадцати лет. Не было в её жизни ни игр с другими детьми в песочнице, ни качелей и кару-селей, ни игры в классики. Не было у неё скакалки, велосипеда, пионерских костров, игр в лапту, догонялки, пятнашки. Не было купания в пруду, в речке или в море. Не позволяло больное сердечко. Не было у девочки застенчивых влюблённых взглядов одноклассников-мальчишек… Не было элементарного достатка в семье. Ведь все деньги, какие были, уходили на поездки по больницам и на лечение. Да и какая могла быть у матери зарплата, если она постоянно брала дни без содержания. О карьерном росте не могло быть и речи. Ничего же не видела бедняжка в своей короткой жизни. Не было самой жизни! Поэтому она, даже будучи обречённой, последние оставшиеся секунды хочет жить!
Коротенький рассказик Михаила Николаевича Еськова по-трясает так, будто умирает близкий читателю человек: родная дочь, родная сестра, внучка, любимая девушка. Искусство вызвать у читателя такие сопереживания и с девочкой, и с матерью несчастного ребёнка, и с автором рассказа – это художественное мастерство высшей золотой пробы.
Глубина проникновения в душу читателя, техника построения архитектуры изложения, занимательность и правдивость по-вествования, искрящаяся русская речь, яркие художественные образы в изображении людей и «окружающей среды», торжество жизни, тонкий, мягкий и добрый юмор в прозаических произведениях Михаила Николаевича Еськова привлекают читателя, просвещают его и освящают его душу, вызывают интерес, доставляют эстетическое наслаждение и побуждают к нравственному очищению и совершенствованию.
В книге, которая предлагается читателям, я пытаюсь поде-литься с ними моим отношением к творчеству Михаила Нико-лаевича Еськова, курянина, одного из самых замечательных русских прозаиков современности, самых широкомасштабных, талантливых, самых правдивых и самых сострадательных русских писателей нашего времени, творящих литературное чудо на рубеже второго и третьего тысячелетий.
Уровень «качества» художественного произведения, в данном случае прозы, определяется многими факторами. Прежде всего, это врождённые свойства художника слова: яркий талант, доброта, человечность, сострадание, душевность.
Другая составляющая успеха – богатство жизненного опыта, общая эрудиция, нравственность, трудолюбие, ответственность, условия и образ жизни. И ещё много обстоятельств, которые отчётливо проступают при чтении его произведений.
Выдающийся русский писатель, гений русской словесности, слава и гордость Курского края да и всей России, замечательнейший и скромнейший из людей, Евгений Иванович Носов, о себе не писал. И мы должны быть безмерно благодарны любому человеку, оставившему нам самые крошечные сведения о нём. Лучше, правдивее и больше других об этом прекрасном человеке написал Михаил Николаевич Еськов. Спасибо ему за это.
Рассказ «Брат мой меньший» написан от первого лица.
Знакомство с художественным произведением мы обычно начинаем с его названия. В данном случае библейское словосо-четание «мой меньший брат» сразу наталкивает нас на мысль, что речь пойдёт о животных. Считается, что наши меньшие братья – это животные. Тем не менее, это устойчивое и распространённое заблуждение. Библия не называет животных братьями меньшими. Потому что человек сотворён по образу и подобию божьему, а животные – нет. Иисус называл людей братьями своими меньшими. В стихе сороковом двадцать пятой главы Евангелия от Матфея сказано: «И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Откуда же у нас взялось понятие, что животные – это наши меньшие братья? Оказывается, авторство принадлежит Сергею Есенину. В стихотворении «Мы теперь уходим понемногу…» есть такие строки:
Счастлив тем, что целовал я женщин,
И зверьё, как братьев наших меньших,
Раньше Есенина так животных не называл никто. Но идиома навсегда закрепилась на всех языках мира. Не только русские, но все славяне могут гордиться этим открытием Есенина. И теперь ошибочно считается, что это библейское выражение.
Михаил Николаевич Еськов в своём рассказе очень удачно соединил тонкую игру слов. В произведении рассказывается и о смерти младшего брата Фёдора, и о маленьком козлике Митьке, трагически окончившем свою жизнь, и о страдании молодых волов от звериного издевательства скотника.
Начинается рассказ описанием того, как умирает младший брат рассказчика – Фёдор – в возрасте двух лет.
«Кочет закукарекал с вечера – к покойнику в доме. А умереть было кому, болел мой брат Фёдор, его судорожный, почти безголосый хрип и свистящее засасывание воздуха продолжались уже вторые сутки... Столпившиеся возле него бабы молчали, временами без обычного благоговения крестились, взмахивая руками поспешно, будто поторапливая неизбежный исход. Почужевшим голосом Катериниха нараспев читала непонятные слова в церковной книге, не прерываясь даже тогда, когда казалось, что Федор совершал свой отчаянный последний вдох.
Фёдор умер годочков двух от роду. «Младенчик», «подвал» – на расхожем деревенском языке так обозначались самые коварные болезни детей. Брата задушил «подвал». Умер он от дифтерийного крупа. В печальную память о брате осталось лишь звучное имя – Фёдор».
Казалось бы, вот оно, содержание рассказа – смерть младшего брата. Но слова «меньший» и «младший» разные. Первое о животных, второе о людях. Хотя в простонародье часто младшего брата зовут меньшим, например, «мал мала меньше». Почему же тогда автор назвал свой рассказ о меньшем, а не о младшем брате? Дальнейшее течение рассказа ставит всё на свои места: это тонкая и богатая игра слов: младший – он же и меньший. Это попутное открытие Михаила Николаевича Еськова. А в литературоведении считается: если в художественном произведении нет открытия, нет изобретения, которое бы на полушариях мозга читателя оставило лишнюю извилину, то это не художественное произведение.
В рассказе автор больше всего уделяет внимания маленькому мальчику Мише и козлёнку Мите. Вот как живописно автор рисует картину всей короткой жизни «меньшего брата».
Козлёнка для мальчика Миши принёс в мешке муж его двоюродной сестры:
«- Да ты гляди. Гляди! - радовался дядя Филипп. - Вот это я табе принёс, так принёс... Забава из забав... Щас увидишь.
«А мешок, между тем, зашевелился. Оттуда кузнечиком выпрыгнул белый козленок и сразу замекал».
Кто видел козлят, тот знает, как они прыгучи. Действительно, как кузнечики.
«Как только в хате объявился козлёнок, обо мне будто забыли, да и я о себе забыл тоже».
На протяжении всего рассказа козлёнок был его другом, спутником и главным действующим лицом. Устами героя Миши автор подробно знакомит читателя с взрослением козлёнка вплоть до его смерти.
Бабушка Варя так учила козлёнка Митю пить молоко:
«Она дотянулась до сковороды, смочила палец и, продолжая гладить Митю, приставила палец к его губам. Митя принялся сосать. Окуная палец в молоко, она раз за разом не доносила до Митиной мордашки, он же незаметно, шажок за шажком, приближался к сковородке, пока, наконец, губами не погрузился в молоко, выискивая там бабушкину приманку».
Вот некоторые «этапы большого пути» козлика Мити.
«Уже верховодила весна. Мы с Митей днями пропадали на улице».
«Среди кустов по камням спускалась крутая извилистая тропка. Эта тропка чем-то понравилась Мите, скакал бы по ней с утра до ночи».
«Теперь вот рожки под щелчком уже позванивают, сколько хо-чешь, стучи по ним, у Мити от удовольствия аж слюна по бороде течет. От его бодней мне частенько перепадает, когда мы кабашкаемся в траве».
«Двинулся и Митя навстречу. Не знаю, что ему примерещилось, но, приблизившись, он вдруг взвился на дыбки и своими рожками саданул меня в лоб».
«- Брось палку! Щас же брось! - бабушка Варя вырвала у меня палку. - Ты за што его бьёшь?
- Не смей бить! - снова приказала бабушка.
- Бить его, милый, нельзя. Может, он табе брат?
- Хорош брат! - ещё сильнее обозлился я.
- Хороший, плохой - не нам выбирать. Всё, внучек, от Бога. Вот Хвёдор помер, а его душа, может, в Митю переселилась. Видишь, Митя любит тебя. И ты его любишь, ить, правда же?».
Здесь читатель видит усиление игры слов, вынесенной в за-головок рассказа. Мальчику чуть ли не внушили, что козлёнок Митя – это его уже не меньший брат, а родной младший…
«Митя неуправляемо возбуждался. Он то и дело взбрыкивал, мекал, оглашенно носился вдоль загородки».
«Митя очертя голову куролесил по загону, перемахивал через загородку, терся рожками и пробовал бушкать столбы, как бы выхвалялся».
«Митя умудрился распороть подушку».
«За лето мой Митя стал неузнаваемым. В глазах засверкал дерзкий, нахальный огонь: не признавал он теперь никого. Полоумно перся в бурьяны с репьями, мог выпачкаться в коровьих лепехах. Завидев овечек, а то и баб, он дурашливо вываливал язык, хрипя и мекая, гонялся за ними. Таня без хворостины из хаты не показывалась, он так и норовил залезть ей своей мордой под подол».
«Дядя Филипп окоротил Митю: очутился тот на приколе… Разогнавшись, он падал, давился на верёвке. Но постепенно к неволе он привык».
«В последнее время от Мити стало сильно вонять».
«На окровавленной табуретке боком лежала Митина голова. Над ещё не помутневшим глазом в шерсти запутался репей…».
«На перекладине висела освежеванная туша».
Говоря о композиции рассказа, можно попытаться анализи-ровать кульминацию. Может, автору следовало закончить этими трагическими словами «Над ещё не помутневшим глазом в шерсти запутался репей…».
Что может быть выразительнее горя мальчика, увидевшего отрезанную голову, как ему внушила бабушка, своего младшего и меньшего брата?!
Рукопись композитора Франца Листа имеет такие указания. На первой странице написано играть «быстро», на второй – «очень быстро», на третьей – «гораздо быстрее», на четвёртой – «быстро как только возможно» и всё-таки на пятой – «ещё быстрее».
Михаил Николаевич нашёл способ усиления эффекта:
«Не так! Неправда!» - хотелось крикнуть бабушке, но она меня не понимала, а больше кричать было некому».
И мы представляем, в горле ребёнка-дошкольника застряло горе, не давая возможности выразиться и облегчиться криком, как женщина слезами. Потрясающая картина, написанная автором.
Казалось бы, ему для создания должного эффекта можно было удовлетвориться одним этим эпизодом.
В произведении есть ещё один ужас издевательства над животными, «братьями меньшими». В тот же день, но раньше, мальчик увидел огромного скотника Гридаса.
«Он пытался накинуть ярмо на волов. Те, несмотря на неуклю-жесть, ухитрялись все же вывернуться из-под ярма, видать, молодые, не обученные ещё. Гридас по-звериному хрипел от досады, пьяно шатался, снова и снова поднимал ярмо, набрасывал на воловьи шеи. Ему удалось-таки закрепить нижнюю плаху – сомкнуть упряжь, - волы ужалено вертанулись голова к голове, и ярмо с хряском переломилось.
- Цоб! - рявкнул Гридас и своим кулачищем огромил вола по сопатке. Цоб оглоушено закачался, замычал обречённо и рухнул наземь. Следом Гридас завалил и цобе. - Я вас навучу жизни! - рычал Гридас.
И, правда, научил. Когда явился с новым ярмом, волы, пошатываясь, уже стояли на ногах, и Гридас без затруднений надел на них ярмо.
Мне никогда ещё не было так жутко».
Страшная картина издевательства над добрыми и мирными жи-вотными. В рассказе автор «поручил» оба жестоких поступка, издевательство над волами и убийство козлёнка, совершить од-ному и тому же персонажу – Гридасу. Что и стало завершающим мазком кисти мастера Михаила Николаевича Еськова.
Вторая идея рассказа – постоянная проголодь. Прямо об этом сказано мало, но эта мысль проходит яркой нитью через все произведения Михаила Николаевича. Когда после смерти двух-летнего Фёдора стал «чезнуть» Миша, соседка посоветовала его матери:
- Отправляй, пускай у их поживеть. Там и с харчем, слыхала, поладней, глядишь, твой малый очухается...
Каждый писатель неповторим. Естественно, что всякий беллет-рист какой-то стороной своих произведений привлекает внимание читателей. Именно читатель, а не начальство, определяют степень талантливости писателя и меру качества его произведений. Были обласканы властью и Александр Фадеев, и Павло Тычина. Их сейчас не читают. Были гонимы и Михаил Булгаков, и Андрей Платонов. Они востребованы. Их читают, по их произведениям снимаются фильмы.
Когда чуточку подросший младенец, пуская пузыри, неосоз-нанно произносит первые нелепые звуки, нечто вроде, «ба-бу-бы», родители несказанно рады, они в трепетном восторге: «Слава богу, заговорил!». Почему радость? Потому что Человек обрёл Язык! А умение читать и писать фразу из букваря «мама мыла раму» рассматривается с таким умиротворением, как будто на земле появился ещё один грамотей.
Вот как нужен человеку язык. Он относится к тем явлениям, которые необходимы на протяжении всей жизни. Даже рождённые глухонемыми обзаводятся серьёзно и с радостью языком символов, передаваемых при помощи пальцев и мимики лица. Теперь им можно общаться хотя бы с себе подобными.
Язык не только служит средством общения между людьми, но и развивает мышление, возбуждает творчество. Человек мыслит образами, словами, речью, родным языком. Он помогает формировать мысли, закреплять их в своей памяти и передавать свои мысли и чувства другим членам сначала семьи, потом – общества.
Язык составляет неразрывное единство с жизнью человека и общества. Он непрерывно обогащается, развивается и совершен-ствуется. Этот процесс можно сравнить с растением, например, деревом. Ствол и ветви можно уподобить материальной основе общества, листья – слова, а цветы – украшение речи: юмор, изя-щество, красота слов.
Курский прозаик Михаил Николаевич Еськов пленяет русского читателя множеством сторон и тончайших искромётных художественных находок и открытий. Важно присмотреться к удивительному русскому языку его прозы.
В рассказе «Брат мой меньший» говор деревенских жителей южной части России имеет свои особенности, свой аромат и привкус.
Но вот одна интересная деталь! Когда читаешь прозу Михаила Николаевича Еськова, инородных, трудных, чуждых слов не замечаешь. Потому что они, хотя и в отдельных случаях редки, порой устаревшие, иногда вновь образованные автором, с точки зрения современного официального языка, тем не менее, исконно русские, иногда чуть искажённые. Это отклонение от «теоретического» русского языка только добавляет яркости, «смачности», красоты. Сколько же этих слов! А при чтении они незаметны. Значит, свои, русские!
Но должен я предупредить читателей этой книги. Я вовсе не предлагаю говорить и писать так, как говорят герои Михаила Николаевича Еськова. Этими словами можно только любоваться. Видел я сосну, у которой две ветки выросли изогнутыми ин-тегралами, как дуги лиры. Стоит натянуть струны, и польётся музыка. С точки зрения лесовода – это неверно, плохо, уродство. А для людей с художественным вкусом – это красота.
Теперь обратим пристальное внимание на редкие для русского словаря фразы.
Кочет – петух; почужевшим – ставший чужим; неоткупная – от которой не откупиться; чезну – гибну, исчезаю; послухай – послушай; вучиться – учиться; табе – тебе; замекал – звукопод-ражание; дале – далее; взмекнул – звукоподражание; вумный – умный, хто-хто – кто-кто; грюкнул – звукоподражание; Митрий – Дмитрий, украинизм; телялюй – недотёпа, гля-ко – глянь-ка, лобышку – ласкательное от слова лоб; кучеряшки – ласкательное; пользительное – полезное; хучь – хоть; тёплушко – ласкательное; уморно – утомительно; дождав – подождав, дождавшись; от бодней – от ударов бодания; кабашкаемся – возимся, толкаемся; бушкаться – бодаться; ить – ведь; поблазнилось – показалось, померещилось; кошлы – лохмы; копанка – выкопанная яма, углубление для отстоя грунтовой воды; отшипевшая поковка – остуженная в воде; гох, гох, день; гох, день, день... - звон, как в церкви – звуоподражание; щитаешь – считаешь; ды хучь – да хоть; огромил вола по сопатке – сильно ударил по морде; навучу – научу; мык волов – звукоподражание; лопушняк – заросли лопуха; заправду – вправду; вчерась – вчера; ды – да; Донькя – Донька; завсхлипывала – звукоподражание; на полступочки – на полступни ноги; Хвёдора - Фёдора; дык – так; Танькя – Танька; с Хвилькей – с Филькой; почитай - считай; поживеть – поживёт; несъедобина – несъедобное; наковальным грохотом – звукоподражание; заотнекивался – не соглашался; лелешных – о песне, речь автора; по воду – за водой; дюже – очень; тёплушко – уменьшительное; уморно – утомительно; помоготели – улучшились; на дыбки – уменьшительное; щас – сейчас; вздыбался – встал на дыбы; на отступку – на длину ступни; поздоровкается – поздоровается; щи-таешь – считаешь; ишшо – ещё; вчерась – вчера; исделать – сде-лать; ды штой-то – да что-то.
А вот целая фраза: «Послухай, послухай сперва; вучиться будешь потом, щас табе … куда вучиться; щас послухай... Я табе принёс, так принёс; щас увидишь; ну-ка ишшо; давай ишшо; вы-говаривай дале; вумный; балакать способен; хто-хто... Козлёнок - вот хто».
Это он, настоящий сгусток народной речи.
В русском языке норма произношения принята по московскому диалекту – аканью. Но часто звуки «а» и «е» русскими селянами заменяются звуком «я»: Донькя, Танькя и Хвилькя вместо Донька, Танька и Филька, мяшок вместо мешок. Это более звонко и более выразительно.
Губной звук «ф» глухой, трудный в произношении. Громко его не скажешь. А крикнуть «Хвилькя!» или «Хведькя!» гораздо сподручнее. Поэтому он заменяется двумя звуками «хв».
Отклонения народной речи персонажей от классического русского литературного языка вызваны различными обстоятельствами. Например, упрощением произношения слов – гля-ко – глянь-ка; дале – далее; ить – ведь; дюже – очень; ишшо – ещё; Митрий – Дмитрий, Микита – Никита, Микола – Николай; поживеть – поживёт; табе – тебе, те – тебе; телялюй – недотёпа; тёплушко – тёпленько; у их – у них, щас – сейчас.
Иногда это местные традиции, например, украинизмы: бала-кать – разговаривать; навучу – научу (от украинского навчу); послухай – послушай; хто – кто; щитаешь – считаешь.
Ещё один фактор появления редких слов – фонетическое усиление при произношении: вумный – умный; вучиться – учиться; вчерась – вчера; ды – да; дык – так; заправду – вправду; исделать – сделать; пользительное – полезное; хучь – хоть; штой-то – что-то.
И есть какие-то традиции, которые объяснить не всегда легко: на отступку – на ступню; полступочки – полступни.
Ну, хорошо. Народ создал слова, ему виднее. Но мы в твор-честве Михаила Николаевича Еськова встречаем видоизменённые или устаревшие слова в его авторской речи: почужевшим голосом; чезну; завсхлипывала; несъедобиной забивали рот; наковальным грохотом; заотнекивался; лелешных; уморно; дождав; лобышку; от бодней; кабашкаемся; на дыбки; бушкается; бушкаться; вздыбался; поблазнилось; поздоровкается; огромил вола по сопатке; мык во-лов; в лопушняке.
Как понимать это явление? Ведь автор взрослый и образованный человек. И мог бы, казалась, вести авторскую речь чистым «словарным» языком. Но автор ведёт рассказ от имени шестилетнего мальчика. Он впитал в себя местные языковые традиции. Поэтому литературно нормальное повествование было бы, на мой взгляд, неестественнее, а потому слабее. Ведь видоизменён
Клиентка рвет на массажистке леггинсы и дрочит её маслянистую манду
Брюнетка с большой попой делает любительский минет и трахается в киску
Большая пизда грудастой девушки