Постсоветской музыки больше нет

Более полугода я пытался сформулировать для себя: что случилось с постсоветской музыкой, что происходит с российской музыкой после 24 февраля. Этот текст — не ответ на вопросы, но попытка хотя бы начать о них разговор, потому что состояние нашего общества зависит, в том числе, от поп-культуры и поп-музыки. 

Это первый текст из серии о состоянии музыки в 2022 году. Продолжение следует.

10 февраля мы в «Афише Daily» выпустили последнюю часть нашего топа постсоветских альбомов за 30 лет. В ней первое место занял «Co’n’Dorn», дебютный альбом Ивана Дорна. В десятке были Михей из Донецкой области и молдавские Zdob Si Zdub, уроженец казахстанского Павлодара Скриптонит и минчанин Олег ЛСП, петербуржцы «Кино» и «Аукцыон», в лонг-листе — украинцы «Вопли Видоплясова» и эстонец Арво Пярт, латвийцы Brainstorm и выходцы из Баку «Каспийский Груз», украинец Monatik и грузинская группа Mgzaverbi. 

Тогда нам казалось, что поп-музыка остается главной — а, может, и последней — вещью, объединяющей людей на огромном пространстве, до 1991 года называвшимся Советским Союзом. Песни Меладзе и «ВИА Гры» могли петь хором залы в Москве и Киеве, ЛСП и Макс Корж ездили с концертами в Петербург и Алматы. Российские артисты выпускались на украинском лейбле «Мастерская». 

Украинская поп-музыка, беларуский хип-хоп, казахстанский рэп получали доходы в России и одновременно влияли на содержание российской (шире — «постсоветской») поп-сцены. Без Скриптонита не было бы всего нового хип-хопа с его мраком и болезненным бормотанием. Без Ивана Дорна не было бы поп-революции 2010-х в диапазоне от Cream Soda до Монеточки (не только в смысле звука, но и в смысле modus operandi: поп-хиты буквально «из маминой из спальни»). Фестиваль «Боль», который отвечал за демонстрацию злободневной инди-музыки, привечал равным образом сибирский дуэт «Буерак» и минскую группу «Союз». Вопреки ковиду, кризисам, цензуре и прочим неприятностям у нас продолжалась начавшаяся в десятые поп-революция. Ее центром была Москва. 

После 24 февраля стало понятно, что «постсоветской поп-музыки» больше нет.

Дорн весной удалил песни своего лейбла с российских стримингов и собирает деньги на помощь украинским беженцам. Макс Корж больше не выступает в России и Беларуси, потому что не хочет «петь про жизнь в кайф, когда каждый день эти жизни отбираются». Многие популярные российские артисты — от Монеточки до Sonic Death, от Нашей Тани до Kedr Livanskiy, от «ДДТ» до Бориса Гребенщикова  — или в эмиграции, или в России пытаются найти новый язык, чтобы объяснить себе и другим происходящее. Больше нет фестиваля «Боль»  — его основатель Степан Казарьян с командой перебрались в Сербию и организуют концерты там. В Москву не едут зарубежные исполнители. Скриптонит начинает концерт с минуты молчания в память о погибших в Алматы и Украине. Лидер группы «Бумбокс» Андрей Хлывнюк воюет. 

Конструкция, которую музыкальная индустрия (и медиа в том числе) строила долгие годы, рассыпалась буквально за двое суток — между двумя речами Владимира Путина. 

В любой сфере экономики есть большая Столица, в которую стекаются все ресурсы. Москва считалась такой Столицей для «постсоветского» пространства. Это убеждение поддерживали российские власти и компании, которые видели бывшие советские страны исключительно как доноров людей и ресурсов для московских чиновников и бизнесменов. Иностранный бизнес считал так же. Крупнейшие зарубежные лейблы и стриминги открывали свои офисы не в Алматы или Киеве, а в Москве — этот порядок вещей был привычным и казался незыблемым.

Мы — под «нами» я понимаю как музыкальную журналистику, так и музыкальную индустрию — тоже поддерживали это убеждение, говоря про «постсоветскую сцену». Привязывали себя к прошлому, к стране, которая распалась, к системе, которая уже не существовала, к культурному пространству, которое было куда разнообразнее, чем нам казалось.

Говоря «постсоветский», мы продолжали смотреть на все со столичной оптикой и игнорировали то, что нам не казалось интересным.

Более того, под термином «постсоветский» мы понимали музыку в основном из Украины, Беларуси, Казахстана и России — сцены других бывших советских республик как бы не учитывались. Термин «постсоветский» как будто позволял России «присваивать» себе артистов других стран. В публикациях ЛСП и Скриптонита, «Петлю Пристрастия» и «Союз» могли называть «отечественными» (в смысле из России), Скриптонита и его казахстанских коллег — «русскими» (и не раз). Украинца Ти-Феста причисляли к «русскому рэпу», а казахстанская певица Dequine была на обложке плейлиста «русский поп». 

Но после 24 февраля Москва — больше не центр «постсоветского пространства». Невозможно представить, что Надя Дорофеева (бывшая участница украинской группы «Время И Стекло») будет приезжать с концертами в Парк Горького, а Иван Дорн поработает, скажем, с Бастой (который никак не высказался о происходящем) или Хаски (который ездил на Донбасс). 

Россия в силу экономических причин остается центром притяжения для граждан Казахстана и Беларуси. Однако музыканты из этих стран вряд ли в будут ориентироваться на российского потребителя. Первые примеры смены приоритетов уже есть. Скриптонит закрыл лейбл Musica36 и уехал в Казахстан. «Петля Пристрастия» теперь говорит на концертах и в соцсетях на беларуском языке. Brainstorm не исполняют на концертах русскоязычные песни и сделали версию своего хита «My Song» на украинском языке. Все эти артисты раньше ездили в большие туры по России и постоянно выступали в Москве, записывались с местными артистами и главным рынком для своего творчества видели российский. Теперь не видят. 

Постсоветской сцены больше нет. Есть множество отдельных сцен разных стран. Их больше нельзя объединить под каким-то новым зонтичным термином — теперь каждый сам по себе.

Это первый текст из серии о состоянии музыки в 2022 году. Продолжение следует.