Последок

Нужно вести себя, как обычно. Будто ничего не произошло. Мысль глупая до абсурда, но когда она появилась, стало легче. Проще. Она принесла с собою порядок.

Димитрий выкопал картошку на монастырском поле. Не всю, естественно, осилил только пару соток, пока копал взмок и извозился в земле. Подумал, что есть смысл посадить больше лука. Он любил лук. А картошки хватит и этой.

«Помирать собирайся, а репу сей», — так говорил настоятель. «Интересно где он теперь? — Димитрий вытер рукавом лоб, почувствовал запах пота — подрясник пора выстирать. И кальсоны тоже. — Дай Бог, чтобы жил».

За картофельным полем начинались капустные ряды — ровные штрихпунктирные линии. Димитрию нравилась капустная белёсая зелень, нравилась геометрическая правильность кочанов и грядок. Он пытался сосчитать капустные головы, прикидывал, на сколько ему хватит — получалось года на три. Даже если съедать по кочану в день.

И картошка, и капуста, и морковные кучерявые прямоугольники — всё осталось нетронутым. После двадцатого августа монахов не интересовал урожай. В один день всё перевернулось с ног на голову. Настоятель уехал в Москву (чего ради? что он надеялся там увидеть?) и больше не вернулся. Старцы и примкнувшие к ним монахи заперлись в столовой, после трапезы затопили печь и наглухо задвинули заслонку. Угорели все насмерть, и, кажется, это произошло безболезненно. «Во всяком случае, — размышлял Димитрий, — нельзя считать, что они наложили на себя руки. Поленья в печь подкладывал пришлый схимник и заслонку задвинул тоже он. Крестил яростно лоб и плечи, приговаривал про грехопадение, про Армагеддон. Поминал геенну огненную. Страшный человек, дикий». Потом куда-то исчез, и Димитрию от этого стало только легче. Невыносимо было видеть горящие безумью глаза. Про него говорили, что он тридцать лет провёл в ските — маленькой лесной избушке. Питался корой и молился. «Видать не помогло. Или плохо молился». Что мысль греховна, Димитрий понял не сразу.

— А остальные? — спрашивал Зиновий Фёдорович, имея в виду обитателей монастыря. В ответ Димитрий пожимал плечами и отвечал, что никого более не осталось.

— Так вся эта вольница теперь принадлежит тебе? — Зиновий Фёдорович поводил рукой, указывая на церковь, звонницу, жилой корпус. Чуть в стороне стояла баня, за нею сход к реке, купальня. — Широко, брат, живешь. Завидую. — Судя по интонации, Зиновий Фёдорович шутил.

— Получается так, — Димитрию хотелось улыбнуться (он вообще-то был смешлив), но только эта эмоция казалась неуместной. Теперь многие чувства оказались лишними.

Зиновий Фёдорович спрашивал, почему не ушел он, Димитрий.

— А куда? — отвечал диакон. — Я и в толк не возьму, куда теперь можно пойти.

Оставшись в монастыре один, Димитрий растерялся. Первые дни прошли за насущными заботами. Он хоронил старцев: заглядывал в здоровые, розовые от угарного газа лица и думал, не поторопились ли они? Быть может, всё обойдётся? И в травинке малой, и в росинке не видно было опасности. Потом пришел запах. Если ветром тянуло с запада, с леса воздух казался съедобным. Так было первое время. К сосновому терпкому запаху примешивалось что-то ещё. Сладкое, возбуждающее аппетит. Кровяные колбаски — вертелось на языке слово. Довольно быстро колбаски испортились. Западный ветер стал неприятен. На опушке Димитрий наткнулся на труп лося. Молодая (помёта этой весны) белка валялась на тропе, ещё одна (возможно, сестра первой) повисла на рябине, в развилке.

— Почему они погибают? — спросил у Зиновия Фёдоровича.

— Радиация, — ответил тот. — Лучевая болезнь.

Димитрий поднял голову и медленно кивнул. «Откуда он всё знает?» — подивился. И ещё задумался, сколько Зиновию лет. Пятьдесят? Неужели он такой старый? Или больше?

— Коли так, почему тогда погода такая замечательная?

Правильнее было бы спросить, почему медлит ядерная зима. Где грязный снег? Туман?

— Она не за горами, мой мальчик. Азия, полагаю, уже в глубокой заднице. Если ты понимаешь, о чём я говорю.

— А почему так произошло?

Вместо ответа (вернее, перед ним), Зиновий Фёдорович протяжно посмотрел на своего молодого друга: «Аллилуйя, долгополая, жаль, не бывать тебе митрополитом. Не придётся мне твою ручку целовать».

— Откровенность за откровенность. Я расскажу тебе, а ты — мне. Согласен? — диакон согласился. — Вот если бы тебе сказали, Димитрий, что в момент твоей смерти весь мир погибнет, это облегчило бы твою гибель?

— Вовсе нет! Напротив!

— Не торопись с ответом. Вообрази: ты принимаешь мученическую казнь и понимаешь, что вместе с тобой сгинут и твои мучители. Неужели это не принесёт тебе некоторого облегчения? А? Почти библейский сюжет.

— Не понимаю...

— Очень просто: Америка слишком давила на Северную Корею. В конце концов, корейцы решили, что им терять меньше, чем остальным — они не слишком избалованы жизнью. Они отбомбились по Японии. На таком малом расстоянии противоракетные системы даже не пикнули. За Японию ответили Штаты своими крылатыми ракетами. Корейцев поддержал Китай — атаковал американские авианосцы. Кто пульнул по Южной Корее до конца не ясно, да это и не важно — южанам всё одно не светило выжить в этом котле. Конфликт оказался слишком велик, чтобы мы оставались в стороне. Чемоданчик раскрыли, кнопку надавили... а на всякое действие есть своё противодействие.

Зиновий Фёдорович красиво сложил руки, а потом показал ими раскрывающийся бутон: «Бу-бух! Кра-кха-кха!»

Без малейшего перехода спросил, есть ли в монастыре винный погреб:

— Быть может, там осталось что-то? Хоть дюжина бутылочек?

Димитрий потряс головой, удивился, как можно в такие моменты думать о вине.

— Не для пьянства, дурачок. Красное вино лечит.

— Я посмотрю... может, у настоятеля было... в смысле осталось.

— Посмотри.

Вечером, прокручивая в голове разговор, диакон вспомнил про своё обещание: Зиновий Фёдорович хотел ответной откровенности, да ничего не спросил. «Запамятовал, очевидно». Димитрий решил, что это хороший повод для встречи. Порою ему делалось одиноко. «Если это радиация, — рассуждал диакон, — тогда рыба тоже должна пострадать». Утром он спустился к реке, долго сидел на берегу. Удочку забросить побоялся (сам не понимая, почему), просто сидел и ждал. Ничего особенного. Всё, как всегда. В зарослях камыша стояла щука — охотилась, пескари рыскали вдоль дна. «Вот и славно», — подумал диакон.

От монастыря к Грачевскому посёлку лежала асфальтированная дорога. Примерно на середине к ней примыкала грунтовка, напоминающая лесную тропу. Если быть точнее — две тропы, бежавшие рядом. По этой дороге — через неглубокий лог, ручей и поле — можно было добраться до имения Зиновия Фёдоровича Гурьева. Когда-то эта земля принадлежала деду Зиновия Фёдоровича; в революцию деда раскулачили, сослали в Сибирь (что было не очень-то и далеко), усадьбу национализировали. В шестидесятые здесь устроили обкомовский санаторий (кто-то из обкомовцев был родом из этих мест, ностальгия взыграла), через пару лет санаторий переделали в пионерский лагерь (были времена, когда боролись с излишествами), наконец — за недостатком финансирования — пионерлагерь забросили. Вывезли мебель, заколотили крест-накрест окна, как в Великую Отечественную. Зиновий Фёдорович — когда позволили доходы — выкупил фамильную землю, бульдозером сдвинул с лица земли деревянные и бетонные строения — вычистил последствия социализма, построил каменную усадьбу (в большей части копируя усадьбу деда). Вернулось и прежнее название: Воздвиженская усадьба или просто — Воздвиженское.

С женой Зиновий Фёдорович давно развёлся, дочек пристроил к мужьям (вполне счастливыми браками), прислуги в доме не держал. Была у него горничная, но и она — как это случилось со многими, — после двадцатого августа поддалась панике и исчезла в неизвестном направлении.

«Так пишут в дешёвых романах, Димитрий. Не мели чепухи», — Зиновий Фёдорович пренебрежительно взмахивал рукой и морщился. Диакон привёз шестнадцать бутылок красного вина и шесть бутылок белого. Одну бутылку немедленно раскупорили и разлили по стаканам. «Направление известно — посёлок Грачевский, железнодорожная станция, поезд номер... хрен его знает какой. И цель ясна — уехать подальше. Неясен смысл сего деяния... Фу ты, черт, твои церковные словечки проникают в мой лексикон. Сбежала баба-дура, и все дела. Нет в этом никакого сакрального смысла, и нечего его искать. Ну, будем!»

Димитрий поднял стакан, мысленно перекрестился (открыто это сделать постеснялся) и пригубил.

Гостевой домик был выстроен в японском стиле: вокруг бревенчатого сруба широкою каймой тянулась веранда, крылья пагоды укрывали её с большим запасом. Под таким навесом замечательно сидеть в дождь — спрятать ноги под тёплым пледом и смотреть, как капли стекают с еловых веток. Зиновий Фёдорович сидел в кресле-качалке, такое же кресло поставил для гостя.

— Что в лесу нового? Я в последнее время мало хожу. Устаю быстро.

— Много дохлого зверья, а так — ничего, — ответил Димитрий. — Этот год грибной, груздей — целые поляны. Красавцы! Руки сами тянутся. И ягод много.

— Ягод много, — эхом повторил Зиновий Фёдорович. — Это плохо, диакон, от этого звери и помирают. Едят зараженные ягоды.

— Я давеча был на реке, — сказал Димитрий, — так рыба в полном порядке. Нет никаких...

— Никаких! — перебил Зиновий Фёдорович, всплеснул по-бабьи руками. — Мать честная! Даже теперь он жив! Вечный российский авось! Нет, дружище, на сей раз к нам пришел пёс по имени Дец, и он так просто не уйдёт. Не рассчитывай.

Зиновий Фёдорович произнёс последнюю фразу зло, с оскорбительной интонацией, но Димитрий почему-то не обиделся. Подумал, что хорошо бы теперь посидеть в лодочке на реке. Закинуть удочки, отсидеть вечернюю зорьку, дождаться утренней...

— Что домашние? Не звонят? — спросил осторожно. О реке и удочках не заикался.

— Две недели назад звонил старшей дочери, — Зиновий Фёдорович смотрел бокал на просвет. «Фу! Какое дрянное вино!» — Поговорить не поговорил, но послушал автоответчик. Представь себе, услышал родной голос и легче стало.

Зиновий Фёдорович достал телефон и набрал номер, передал трубку Димитрию: «Вы позвонили по такому-то номеру. Я сейчас не могу вам ответить. Однако вы можете оставить голосовое сообщение... Если уверены в его важности для меня. Ха-ха!» В конце девчонка рассмеялась, очевидно, считая свою шутку смешной.

«Уж точно получилось не смешно», — подумал диакон и спросил, не пытался ли Зиновий Фёдорович оставлять сообщение.

— Раза три или четыре, — ответил старик. — Потом понял, что девочка права: они недостаточно важны, мои мэсседжи. Не стоит тратить на них время.

Через неделю в монастыре (и в Воздвиженском) исчезло электричество, вслед за этим рухнула мобильная сеть. «Да и хрен с ней, — сказал Зиновий Фёдорович. — Всё одно к одному. У меня и телефон разрядился». Спросил про машину.

— У вас в монастыре была машина. Черная «Волга», я помню. Значит, есть и бензин?

Машиной настоятель пользовался редко. Она стояла в гараже и выезжала не чаще раза в месяц. Димитрий пообещал отыскать бензин. Зиновий Фёдорович спросил, умеет ли диакон водить.

— Могу, — ответил Димитрий, розовея. — Вот только прав нет.

— На этот предмет можешь не беспокоиться. Права тебе не понадобятся. Их некому проверять.

Зиновий Фёдорович сказал, что нужно поехать в Грачевский. Быть может в магазине инструментов — «Ищи в задних комнатах или на складе», — найдётся генератор.

— Без света жить можно, — он хлопнул себя по щеке, убивая комара, — а всё же хреново. И музыки не послушаешь.

Димитрий согласился. Керосиновая лампа воняла, от неё болела голова, а лучины он зажигать не умел.

— Да и пожар устроить боязно.

Зиновий Фёдорович отреагировал странно: потребовал открыть рот, внимательно обследовал язык. Изнутри поскрёб щеку ложечкой, спросил, не больно ли? Диакон ответил, что не больно.

— Вот и хорошо... Замечательно. А к головной боли привыкай. Скоро она станет постоянной.

Сидели на западной стороне веранды, смотрели на закат. Над фруктовым садом растекалась багряная полоса с фиолетовой стрелкой. Ветра совсем не было — лист не шелохнётся. Грушевые деревья сделались тёмными, почти чёрными. Диакон снова подумал про реку: «Зорька теперь опрокинулась в воду, горит... Хорошо бы лодочку пустить по течению». Низко, почти от самой земли поднялась птица, шарахнулась вправо-влево и скрылась в черноте крон. Всё произошло моментально, в несколько беззвучных рывков.

— А птицы? — спросил Димитрий, имея в виду, как они переносят заражение.

— Сдохнут, — ответил Зиновий Фёдорович. — Ты разве не заметил, что их стало меньше? Даже ворон почти не видно. Только жуки в воздухе и эти... — он опять хлопнул себя по щеке. — Комары, чтоб им пусто было. Ты будешь в Грачевском, — попросил, — загляни в продуктовый. Может, приличного вина раздобудешь. Нет сил пить вашу церковную дребедень... этот сироп огненный.

Димитрий пообещал. Но вина не привёз. Никакого. Все продуктовые магазины были разграблены. Даже маленькая лавочка рядом с бензозаправкой (ожидаемо пустой). Димитрий перешагнул через оторванную дверь (она валялась поперёк дороги), хрустя ботинками по битому стеклу, вошел внутрь. В глаза бросилась табличка «Живое пиво! — Пузатый весельчак с баварскими усами держал в руках четыре полные кружки. — Пейте на здоровье!» «И вам того же», — машинально ответил Димитрий и подумал, что так мог бы ответить циничный Зиновий Фёдорович.

Кроме собачьего корма в магазине не осталось ничего. От нечего делать Димитрий прочитал состав, с удивлением нашел в нём говядину. Подумал, что эта закуска вполне съедобна и стоит взять пару упаковок.

С генератором получилось удачно. Бытовую технику и компьютеры растащили в первые же дни (люди не сразу сообразили, что именно произошло... а быть может, кто-то решил, что в аду тоже есть напряжение). В подсобке на складе (прав оказался Зиновий Фёдорович) нашелся бензиновый генератор. Его заводили, когда случались перебои. «Ямаха, — вслух произнёс Димитрий, будто знакомясь с живым существом. И посетовал: — Что ж ты такой здоровый? Как я тебя потащу?»

Пришлось привязать к бамперу «Волги» тачку, генератор взгромоздить на неё.

На дороге попался брошенный грузовик (Димитрий удивился, что не заметил его по дороге туда) и телега — оставленная кем-то повозка. Невыпряженная лошадь валялась рядом в канаве. Бока вздулись, рой мух клубился столбом. Чёрный язык лошади тянулся вперёд в каком-то непостижимом движении. Только в этот момент, разглядывая мёртвое животное, Димитрий сообразил, что никого не видел в Грачевском. Никто не попался на глаза, ни одна тень не промелькнула. Даже голоса никто не подал.

«Вот тебе бабушка и Юрьев день!» — подумал диакон и изо всех сил надавил на тормоз. Сдавил руль так, что костяшки побелели. На дороге стояла человеческая фигура.

— Ребёнок! Мальчишка! — взахлёб рассказывал Зиновию Фёдоровичу. — Я даже опешил, спаси и сохрани! Волосы дыбом, по спине мурашки. Хвала создателю — отвратил убийство, успел я затормозить. Остановился, а из машины выйти не могу — сил нет. Ручку — дверцу открыть — нащупываю, а найти не могу. Ужас!

— Да? — старик недоверчиво смотрел на подростка. — И как его зовут?

— Никак пока.

— То есть?

— Не говорит! — Диакон ласково погладил мальчишку по волосам. Длинные выгоревшие патлы закрывали половину лица. — Вообще ничего не говорит. Молчит, как рыба. Я так разумею, Зиновий Фёдорович, у него шок. Или... как это... амнезия. Может человек забыть речь?

Старик пробубнил, что в этом Мире всё может быть и всё возможно. «А уж человек точно многое может!» Взял столовую ложку, исследовал рот мальчишки, поднял его руки, ощупал подмышки, больно потянул за волосы. Всё время приговаривал: «Прекрасно! Просто замечательно!»

— И что ты намереваешься с ним делать?

— Ну как же? — опешил диакон. — Живое существо, куда же его девать? Оставлю у себя.

— Думаешь, это верное решение?

— А куда ж его? Оставлю.

— Как знаешь.

Сказал, что опасно приручать животных, тем более человека — привыкаешь. Потом махнул рукой: «А впрочем, не бери в голову. Скоро все обязательства аннулируются».

Тачку с генератором диакон оставил в Воздвиженском, обещал привезти бензин, если таковой найдётся. И моторное масло. «Ты всё же дай ему имя, — сказал Зиновий Фёдорович, прощаясь. — Не собака».

Неделя прошла в бытовых заботах. Димитрий выкопал ещё картошки: «Раз мы теперь вдвоём». Заквасил кадку капусты (пожалел, что не поискал в Грачевском соли). «И мешочек сахару бы не помешал».

Мальчишку назвал Азарием, в честь библейского первосвященника. Зиновий Фёдорович это имя не одобрил. Долго морщился, щурил холодные глаза, злился.

— Выдумал поповскую кличку... зачем? Человеческих имён мало? Ванькой бы назвал или Толиком.

Димитрий оправдывался, говорил, что Азария в переводе с иврита значит помощь Божия.

— Я подумал, что это подходящее имя. Лишь только мы с вами затосковали, господь послал нам утешение.

Зиновий Фёдорович ушел в дом, чем-то там загремел. Вынес на веранду миску с пирогами, сказал, что испёк сам.

— Когда стряпуха покинула меня, — налил в стаканы вино, — пришлось взять на абордаж кулинарные книги. Ты знаешь, вблизи всё не так страшно. Яйца заменил порошком, свежее молоко — сухим. Вместо ванилина взял мяту и лимонную траву. Получилось не так мерзко, как можно было ожидать. Попробуй. Так что ты там говорил про помощь?

— Господь нам её послал, — ответил Димитрий.

— А как ты думаешь, почему ЭТО произошло?

— Почем я знаю? — ответил диакон. Почесал в затылке и добавил привычное: — На всё воля Божия.

— Опять Божия! — Старик заёрзал в кресле. — Это как? Чего ради ему губить восемь миллиардов людей?

— Не знаю, — Димитрий пожал плечами. — Пути Господни неисповедимы.

— Хочешь сказать, это устроил Господь?

— Что ты! — опешил диакон. — Очувствуйся! — Сам того не заметив, он перешел на «ты». — Просто Господу всё известно. Что было и что будет.

— Привыкли валить на Господа, — рявкнул Зиновий Фёдорович. Очки в золотой оправе съехали набок, в глазах вспыхнул дьявольский огонёк. «Совсем, как у схимника!» — изумился Димитрий. — Что у вас ни спроси, на всё один ответ: воля Божья. А человек на что? Есть у него свобода воли или он мартышка в цирке? На коротком поводке бегает? Разве не эту свободу воли ты всю жизнь отстаивал? А? — После этой фразы Зиновий Фёдорович отпрянул, будто его окатили холодной водой, посмотрел на диакона другими глазами. — Впрочем... конечно это не ты, Димитрий. Ты слишком молод для этого. Извини. — Помолчал. — Могу предложить такой вариант: судьба. Рождается человек, и всё у него на роду написано. Где ему жениться, где креститься, где убитым быть — всё. От первой до последней буквы. Может такое быть?

— И где эта судьба записана, по-вашему?

— Нигде она не записана. Она существует только здесь и сейчас, в реальном времени. Сидит себе какой-нибудь старый хрен — на такие должности всегда нанимают противных, мерзопакостных личностей, — плетёт линии твоей и моей жизней и плюётся от злобы. Недоволен собой и своей работой — всем недоволен. Тянет наши нити, а сам размышляет, гад, какую бы нам пакость устроить, так чтобы над нами забористей поизгаляться. Мерзавец... нет, пусть это будет мерзавка. Бабы всё-таки подлее, как ни крути. Баба наши судьбы плетёт. Как тебе моя теория? Могла такая судьбоносная стервоза человечеству конец света устроить?

Диакон вздохнул и, не ответив, распрощался. Разговор был ему неприятен. Возникло желание уйти и не появляться более в Воздвиженском. Никогда: «Дабы не слушать богопротивные речи». А куда денешься? Если на белом Свете вас всего трое?

«Понятное дело, старику хочется разобраться, — размышлял. — Понять, почему так произошло. Мне и самому хотелось бы уразуметь... да непостижимы пути Господни. Но точно знаю, он не мог он устроить такое».

Каждым вечером теперь Димитрий выходил на прогулку. На улице умывался (в кадке), переодевался в чистое, брал за руку Азарию и выходил за ворота монастыря. Шли к реке или в поле — по настроению. Могли пойти к лесу, если ветер относил вонь падали в другую сторону.

Димитрий что-то говорил, рассказывал. Мальчишка забегал чуть вперёд, заглядывал в глаза. Иногда улыбался, иногда хмурился, причём эти эмоции совсем не совпадали с рассказами диакона. Димитрий даже заподозрил, что парень глухой, но когда в лесу хрустела ветка или ворона каркала слишком близко, Азария прижимался к диакону, прятал лицо в рясу.

Два дня подряд диакона рвало. Желудок с занудливой методичностью возвращал всё, что в него погружали. «Неужели отравился? — думал Димитрий. — Особливо ничего не ел. Или масло прогоркло?»

Зиновий Фёдорович выглядел уставшим, постаревшим лет на двадцать. Сказал, что плохо спал, что всю ночь его мучали кошмары и что в последние дни он ничего не ест: «Желудок не хочет выполнять своих обязанностей. У тебя тоже была рвота? Паршиво». Пошутил: «Под утро пережил атаку подагры. На какой-то момент усомнился, кто выйдет из схватки победителем». Спросил, как себя чувствует Димитрий.

— Нормально. Устаю только быстро. Руки мёрзнут и... — щёки диакона покрылись румянцем.

— Ну говори-говори! — Зиновий Фёдорович нетерпеливо поморщился. — Будем считать, что я твой лечащий врач.

— О женщинах совсем не думаю. В прежние времена за этот грех часто наказания принимал. Настоятель мне даже жениться советовал. Обещал посодействовать.

Брови Зиновия Фёдоровича взлетели домиком: «Чем посодействовать? Подержать? или посветить?», взгляд скользнул по фигуре диакона, чуть задержавшись в паху. Попросил:

— Позови-ка своего Му-му! — Называть мальчишку Азарием старик отказывался.

Когда подросток подошел, Зиновий Фёдорович опять его осмотрел. Хмурился и своего успокоительного: «Прекрасно! Замечательно!» не произносил. Правой рукой взял обе ладошки парня, левой — незаметно — потянул за волосы. В руке старика осталась прядь волос, а мальчишка этого даже не заметил.

Тихо сказал: «Началось». Димитрий не расслышал, переспросил. Зиновий Фёдорович невпопад ответил, что они не знают начальной дозы мальчишки.

— Если съесть издыхающую белку, пожалуй, этого будет достаточно даже для взрослого человека. Это микроскопическая бомба. Слышал про бета-частицы? Нет? Чему вас только учили в семинарии! Бета-частица — это микроскопическая микроволновка. На коже она вызывает ожог, проглоченная внутрь... представь, что ты проглотил тучу микроскопических микроволновок. — Зиновий Фёдорович забарабанил пальцами по подлокотнику. — Как думаешь, сколько он провёл в лесу?

Диакон не знал, только пожал плечами. Зиновий Фёдорович спросил, что они едят? Велел отставить безоговорочно капусту и картошки есть меньше: «Скорее всего, они заражены».

— В монастыре должен быть запас продуктов! — Диакон кивнул. — Его и пользуйте.

Сказал, что ему не нравится румянец диакона. «Это называется майским загаром, мой мальчик. Понимаешь меня?» Димитрий не понимал. «И на баб тебя поэтому не тянет. Радиация!»

Неожиданно (от выпитого вина? или под влиянием минутного настроения) Зиновий Фёдорович предложил пойти на рыбалку. Как Димитрию и хотелось: на вечернюю и утреннюю зорьки, чтоб ночевать в лесу, у костра. Зачем? Старик не ответил, только велел мальчишку с собою не брать, оставить его в келье. «Он ещё слишком мал, не поймёт, зачем нам это нужно».

... Рыбу ловили и отпускали — Зиновий Фёдорович запретил её есть. Когда диакон бросил в воду первого пойманного окуня, это казалось странным, неправильным. Потом он подумал, что, быть может, это и есть судьба: «Та самая нить, которую плетёт некрасивая женщина — греческая мойра».

Зиновий Фёдорович спросил, зачем Димитрий каждый день звонит в колокол? Диакон изумился: «Неужели в Воздвиженском слышно?»

— Дни теперь тихие, — ответил старик, — звон далеко разносится.

Димитрий задумался: действительно, зачем? Неужели жива надежда, что кто-то придёт? Пожалуй, что нет.

— Порядок в бытии появляется. Отзвонил к литургии — оно и по уму. По правилам. От порядка в жизни и мысли упорядочиваются. На душе становится легче.

— Думаешь?

— Уверен.

Продолжение>