Последний рубеж

Купился ли я, поверил ли в необходимость соблюдать дурацкие правила? Нет. Разве что немножко. Умом я понимал, что всё это — часть идиотского "ритуала". Наверное, правила нужны, чтобы сильнее напугать незадачливого новичка, и только ради этого Саша нагнетал обстановку, как мог. На выходе все знатно надо мной посмеются. Ну и пускай. Здесь, в одиночестве и мраке, ограниченном двумя возможными направлениями движения, я не мог позволить себе рисковать и решил выполнять те инструкции, которые сумел запомнить. Пусть себе смеются, всё это будет потом. А сейчас передо мной пастью огромного червя распахивался чёрный зев, поглощавший свет подсевшего фонарика так, словно питался им, но многократно усиливающий звуки: моё тяжёлое дыхание и неуверенные шаркающие шаги. Обернуться я не решался, хоть очень хотелось увидеть уютный жёлтый круг близкого выхода. Саша сказал, что оборачиваться нельзя, поэтому я списал шаги, почти сразу раздавшиеся за спиной, на эхо. Оно запаздывало, шаги слышались ещё секунду или две после того, как я замирал на месте, но это точно было эхо. Что же ещё.

Впереди маячил свет лампочки, вдоль потолка тянулся её одинокий провод. С такого расстояния я не видел мишень, только маленькое мутное пятно, и со своим зрением ни за что не сумел бы в неё попасть. Я брёл и брёл, периодически выключая фонарь и ориентируясь на алое свечение, да только оно, казалось, совершенно не приблизилось. Когда я впервые почуял неладное? Должно быть, когда красный свет впереди на секунду что-то заслонило. Чуть не уронив, я включил фонарик и вытянул руку с ним, но не заметил ничего нового: всё тот же однообразный туннель из бетонных колец, различимый не более чем на три метра вперёд. Разве что, он стал больше? Иллюзия, вероятно, но мне хотя бы больше не приходилось пригибать голову. Несколько минут я напрягал слух, безрезультатно. Потом продолжил свой путь. Эхо двинулось следом.

Надписи на стенах появились почти одновременно с первыми брызгами крови: когда я, по ощущениям, прошёл не меньше сотни, а то и полутора сотен метров, чего просто не могло быть. "Восемьдесят, если быть точным". Большая часть надписей была сделана копотью свечей и разноцветными мелками, но были и другие, нанесённые чем-то вроде чёрного гудрона, написанные пальцем. Эти были особенно отчаянными. Некоторые из кривых букв смотрели не в ту сторону, так пишут дети, зажав мелок в кулаке. "Я" как "R"... Иногда одни надписи отвечали другим, наползали на них, словно спешили что-то рассказать.

Вперёд! Осталось немного! Оно ещё здесь У меня получится Я им обещал Мамочка где ты неоглядывайся ПРЕЗРЕНИЕ Вася П. 1977 мне  не  страшно Ты должен сделать добро из зла, потому что больше его не из чего сделать а КТО ТЕБЕ сказал, что так выглядит ДОБРО?? голова кружится Кровь лежала чёрными сухими точками в пыли на полу, на стенах, на высоком потолке, до которого я мог достать теперь, лишь подпрыгнув. Не стал прыгать: не хотел здесь шуметь. Местами бетон оказался обколот и покрыт бороздами: вероятно, от рикошетов. Значит, не только воздушки... Все брызги летели от входа, по направлению моего движения.

Вот отдельные брызги стали струйками и разводами, спустя ещё десять минут — потёками. Некоторые пятна высохли и сыпались со стен ржавой пылью, зато другие были почти свежими. На зубы налип мерзкий медный привкус. "Старая скотобойня", — всплыло в голове. Включая фонарик каждые десять секунд, я выхватывал из темноты новые участки загаженного, болезненно распухшего туннеля, залитые кровью уже так, словно её плескали из ведра. Надписи здесь покрывали стены от пола до потолка, размашистые буквы кричали, пересекаясь и уходя во все стороны, но разобрать их, понял я с облегчением, больше было нельзя.

Вынужденные промежутки полной тьмы, заполненные моим (это эхо, это просто эхо) тяжёлым дыханием, были почти невыносимы; я напрягал остатки силы воли, чтобы не зажечь свет раньше времени и не обернуться. В темноте было страшно, но нарушать правила этого места ещё страшнее. Нора росла и вроде бы тоже дышала. Тысячу шагов назад я перестал думать, что требования Саши — чушь. Знал, что не один здесь. Однажды я попытался: оставил свет гореть где-то на полминуты, и поначалу чуть не умер от облегчения, ведь ничего плохого не случилось. Но вдруг почувствовал, как задрожал пол туннеля. Из стыков бетонных колец посыпалась пыль, затем закапало чёрным и вязким, похожим на гудрон. Поднявшийся ветер принёс отголосок протяжного звука "о-о-о", от которого завибрировали в дёснах зубы.

Я скорчился на полу, прижавшись к нему пылающим лбом, пытаясь представить: там, снаружи, обычный вечерний лес на окраине оживлённого посёлка, а мама давно приготовила ужин и теперь они вместе с бабушкой волнуются за меня. Пытался... Не смог. Представилось совсем другое: полая труба, бесконечно длинная, ведёт сквозь немую пустоту, словно туго натянутая серая струна. Там, рядом с ней, тянутся множества, миллионы таких же труб, пересекающих бесцветное пространство во всех направлениях. И что-то очень большое, одинокое и жадное движется среди струн в ледяном холоде космического ничто, простирающегося прямо за этой хрупкой скорлупой.

Я выжидал ещё долго после того, как родовые схватки бетона прекратились. Постепенно ушли и видения. На ощупь я достал из сумки и съел пару безвкусных галет, поднялся и обречённо зашагал вперёд. Ведь больше ничего не оставалось. Ладони потели, я обтирал их о штаны, бережно перекладывая фонарик из руки в руку. Теперь по туннелю, пожалуй, смог бы проехать грузовик: до потолка было не менее трёх метров. Позади привычно зашуршали под чьими-то подошвами сухие листья. Нет, не листья, а обрывки бумаги, в какой-то момент (я не заметил, как это произошло) засыпавшие пол. Они были густо исчёрканы цветными карандашами, но я не собирался присматриваться к рисункам. С меня было достаточно.

Меня догоняли. Шорох позади приближался, раздавался совсем близко, уже вот-вот... Я не побежал. Я так устал идти, устал бояться, и только монотонно считал про себя секунды до следующей передышки. Чтобы не сойти с ума, я стал тихонько, одними губами, напевать песенку из детской утренней передачи, которую мама включала мне по воскресеньям, когда мы ещё жили в городе. Спустя секунду кто-то подхватил мелодию прямо у меня над ухом. Мы шли так некоторое время, напевая её вдвоём. Затем его шаги замедлились, отдалились, замерли. Оно ушло, но пустой туннель ещё долго доносил до меня далёкое мычание на мотив следующих тактов песни. Меня вновь оставили в покое, на время.

Облегчение было коротким. Красный свет, неизменно маячивший впереди, замерцал и погас. Снова появился, поплыл влево, погас опять... "Не погас, — подумал я, загребая ногами бумагу. — Скрылся за поворотом туннеля. Труба больше не прямая... каким-то образом". С этого момента память меня подводит. Знаю, что минули многие часы и километры. Помню, как нашарил в сумке и съел кислое яблоко, бросив огрызок в щель между кольцами трубы. Кольца расходились по стыкам в стороны, всё чаще открывая чёрные щели и бездонные провалы. Кольца парили в пустоте, что не была такой уж пустой. Через некоторые дыры приходилось прыгать. Через самые широкие кто-то заботливо перебросил доски, и я шёл по ним, как по мосткам, стараясь не смотреть в промежутки. Звёзды сияли там, внизу, и наверху тоже, повсюду вокруг; они были такие холодные. Но вот пара звёзд слегка переместилась и вдруг моргнула, потом ещё одна пара, и ещё.

И что-то действительно двигалось в этой пустоте. Судить о его присутствии я мог по тянущему ощущению от близкой невероятной массы, и по тому, как оно, проплывая там, искажало большие участки усыпанного "звёздами" неба. По возникающим в голове очень странным мыслям. Я шёл вперёд, не оглядываясь, целые эоны. Если так долго куда-то идти, неизбежно забредёшь в странные места. Кажется, это из "Алисы в стране чудес"? Но в этом месте не было ничего чудесного, ничего вообще. То было место, не предназначенное для людей. "Колодец миров" — так гласила одна из последних прочитанных мною надписей на стене, сделанная чем-то чёрным.

Теперь в трубе и во мне самом пульсировал отдающий металлом стон: многоголосое протяжное "О-О-О", приходящее откуда-то из-за пределов восприятия, сперва тихое, поднимающееся затем до вопля, стихающее вновь. Не имеющий источника, пронизывающий красный свет пульсировал вместе с ним. Подняв ладони к лицу, я понял, что почти могу смотреть на свет сквозь них. Просвечивающие тонкие кости ладони и пальцев показались мне похожими на птичьи. Голова кружилась от мельтешения видений и образов, о содержании которых я не готов буду рассказать никому до самой своей смерти.

Там я сдался. Одинокий отчаявшийся ребёнок, понимающий, что теперь уж точно потерялся навсегда. Я не хотел и не мог больше этого выносить. В сотый раз вытер кулаками слёзы, сел на теперь практически плоский, с едва заметной кривизной пол титанического туннеля. Закрыл глаза, зажал руками уши, чтобы приглушить монотонный рёв. Это может показаться странным, безумным, но, думаю, я просто уснул.

🌒 🌓 🌔

Меня разбудил тихий плач. До того, как открыть глаза навстречу осточертевшему красному свету и новым кошмарам, что он приносил с собой, я посидел немного в блаженной темноте. Наконец, со вздохом поднял голову и посмотрел.

Он сидел, обняв колени, метрах в двух. Спиной ко мне, на грязном, покрытом корками давно высохшей крови матрасе, брошенном у стены. По другую сторону жирной меловой черты: защитного кольца, старательно проведённого между нами по стенкам трубы. Самой обычной трубы, тесной и пахнущей сыростью. Запахи вернулись, как и тени. Свет больше не заполнял целый мир, не проецировал в мой ум больных картин. Он исходил от пыльной лампочки, подвешенной над концентрическими кругами мишени, когда-то давно нарисованной на стене. Там, где краска не облупилась сама, её сбили с камня многочисленные меткие и не очень выстрелы. По всему тупику были разбросаны игрушки, карандаши, листы бумаги, какие-то тряпки. Я понял, что дошёл.

— Эй... — негромко позвал я его. Мальчик с непропорционально большой лысой головой вздрогнул, но не обернулся на звук. — Как тебя зовут?

Шли минуты. Я не спешил. Устроился поудобнее, подложив под голову сумку, вытянул усталые ноги. Отставил в сторону почти полностью разрядившийся фонарик, отпил немного из фляги. Не чувствовал больше никакой угрозы, потому что её и не было. То огромное, что плавало меж звёзд и жадно тянуло реальность на себя, образуя в ней прорехи, куда-то ушло. Отправилось осматривать другой конец своей одинокой пустыни, возможно. Здесь были только мы двое. Наконец, мальчик шмыгнул носом и заговорил.

— Ты новый. Тебя прислали злые мальчишки? — высокий голос подрагивал от недавних слёз. — Тоже будешь меня обижать?

— Я новенький, да. И я не с ними, не бойся. А ты давно здесь?

— Не знаю. Наверное. Я тут живу. Они не дают мне уйти.

— А ты хотел бы? Ну, уйти?

— Не знаю. Мне всё равно. Но Медуза хочет выйти, вот. Так что иногда пробую.

— Медуза? Это кто такая?

— Вот ты глупый! — мальчик рассмеялся. — Не такая, а такой. Это мой друг, он меня тут встретил и помог от злых мальчишек.

— Это он плавает снаружи, там, где огни? И хочет выйти? — покрытая шишками голова покивала.

— Очень-очень. Я бы взял его с собой, но они не дают. Делают больно, — он опять начал всхлипывать: уже, должно быть, по привычке.

Вспомнив, я поискал по карманам и достал деревянную лошадку. Поставил по его сторону черты.

— Вот, это тебе. Новая игрушка. Тебе их часто приносят, да?

— Угу. Спасибо, красивая. Меня Коля зовут. Знаешь, я очень люблю игрушки, — он сказал это так, словно выдавал большой секрет.

— А меня Антон. Я тоже игрушки люблю, а ещё книги.

— Не, книги сложные. Ну их.

— Так что, возьмёшь? — он помотал головой.

— Потом. Когда уйдёшь. А то ты напугаешься, я знаю. Как мальчик с машинкой.

— Кто, Егор? Его так звали?

— Он не сказал. Только кричал. И другие тоже. Я не очень красивый.

Он немного повернул голову, совсем чуть-чуть: я увидел комок деформированного носа с задранными кверху ноздрями, кусочек щеки с наползающим на неё нижним веком как будто потёкшего глаза. Вся щека была покрыта оспинами. Свет упал чуть иначе, и я понял, что это россыпь круглых отверстий в его лице. Некоторые ещё кровили.

— Ты лучше иди. Сейчас вернётся Медуза, он гостей не любит. Но ты приходи ещё, ладно? Антон. Я запомню. Ты не злой.

— Ладно. Приду.

Я поднялся на ноги и перекинул через плечо ремешок сумки. Фонарик оставил валяться, больше он не был мне нужен. Подобрал с пола один из рассыпанных мелков и мелкими цифрами написал на стене сегодняшнюю дату, рядом с ещё сотней таких же отметок. Впервые оглянулся, чтобы увидеть невдалеке жёлтый круг выхода. Так невероятно близко, просто подать рукой.

— Коль.

— М?

— А где живёт Медуза?

Сгорбившийся в углу маленький мальчик равнодушно пожал плечами. Поднял изуродованную руку и указал пальцем: сначала наверх и в сторону, куда-то за границы трубы. Потом, подумав, на свою раздутую, слишком большую для тоненькой шеи голову.

Кивнув про себя, я зашагал по трубе к свету.

🌒 🌓 🌔

— Что вы наделали?

Саша молчал, глядя себе под ноги. Молчали все. Грозная секта, да уж. Кучка до смерти перепуганных подростков, не более того.

— Что вы сотворили? Ты обещал рассказать. Ты мне теперь должен. За всё это, — я повёл рукой назад, указывая на тир и то, что лежало за ним.

— Мы? Ничего. Ничего не... Мы лишь продолжаем начатое не нами. Поддерживаем статус-кво.

— Статус-кво, — протянул я. — Так ты это называешь?

— А как бы ты это назвал? — Саша вскинулся, но быстро отвёл глаза, увидев что-то в моём лице. Начал неловко добывать из пачки новую папиросу. Вытоптанная земля пестрела окурками.

— Я бы назвал это зверством. Назвал бы это затянувшимся на годы убийством. Назвал бы...

— Хватит. Ты пугаешь младших.

Мы помолчали.

— Это тяжело, знаю. Вернёмся к костру?

— Вернёмся. Потом ты объяснишь.

— Хорошо, — он повернулся и пошёл назад по тропинке. Теперь он казался гораздо ниже ростом, чем я помнил.

🌒 🌓 🌔

Это началось четырнадцать лет назад. Не знаю, так ли всё было на самом деле. Учти, Антон, я лишь пересказываю тебе легенду, именно так, как передал её мне предыдущий глава клуба, а ему — его предшественник и так далее. Неизвестно, что в ней правда. Но это всё, что мы знаем.

Жил тогда в посёлке слабоумный паренёк по имени Коля Юрасов. Жил он в местном детском доме, и никому на белом свете не было до него дела. По слухам, мать оставила его в роддоме, когда увидела, какого родила уродца. Это называется синдромом Нагера, что-то связанное с костями. Никто с ним не водился, мягко говоря. Можешь себе вообразить, на что была похожа его жизнь с малых лет. Но он не понимал и не принимал людского зла и дурного к себе отношения, на это ему просто не хватало ума. Всегда улыбался, пытался дружить... Ну, как мог. И тем только больше выводил из себя своих мучителей.

Стрелковый клуб к тому времени давно существовал, и как-то раз ребята оттуда придумали особенно недобрую шутку. Бедняге пообещали, что примут его в свои ряды, но только если он покажет свою храбрость и пройдёт до конца трубу тира, то есть дойдёт до самой мишени. Ведь в клуб берут только смельчаков. А здание тира, надо сказать, пользовалось дурной славой: в общей спальне детдома после отбоя рассказывали, будто бы там, в трубе, если зайти поглубже, творятся странные дела. Мол, можно увидеть жуткие вещи и уже никогда не вернуться.

Каким бы кретином ни был Коля, в трубу он лезть не хотел. Но его или заставили, или уговорили — это уже неизвестно, да и не всё ли равно. Факт в том, что в итоге пацана загнали внутрь. А когда он, окончательно перепугавшись, стал рваться наружу и вопить, будто бы в темноте рядом с ним что-то есть, один из шутников пальнул в трубу из воздушки. Дурачок смешно заголосил, и тогда кто-то ещё подхватил игру. Возможно, в тот вечер ребята выпили. Или нашла охота покрасоваться перед девчонками, что, говорят, тоже были там с ними. Как бы то ни было, скоро ошалевшая от азарта толпа лупила из всех винтовок в черноту, наслаждаясь страхом и болью загнанной в ловушку жертвы. Они не сразу поняли, что зашли слишком далеко. Коля дико кричал и упорно брёл против града жалящих его алюминиевых пуль, пока не свалился там окровавленным стонущим мешком. И больше уже не поднялся.

Никто не решился проверить, как он. Осознав, что за содеянное придётся отвечать, члены клуба не придумали ничего лучше, как сбежать, бросив его одного. Напоследок кто-то — уже неважно, кто именно — запер дверь тира. Наступило лето, а летом не шли тренировки. Но рассказывали, что даже спустя много дней изнутри бетонной трубы ещё доносились глухие рыдания, которые можно было услышать, если тихо подкрасться к ней снаружи, приложить ухо к одному из стыков и задержать дыхание.

🌒 🌓 🌔

Парня искали, но если честно, то больше для галочки. Через неделю подшили дело в папку и убрали в несгораемый шкаф. У местного участкового, кроме как валандаться по лесам в поисках слабоумного сироты, и своих дел было невпроворот. Говорят, девушка участкового, студентка училища, в ту пору как раз случайно залетела и отказывалась идти в больницу. Тётки из соцопеки рассуждали примерно так же: вернётся сам — хорошо, нет — тоже неплохо. У них таких, вон, целая орда, поди уследи за одним недоделанным.

Когда занятия возобновились, дверь тира открыли, обмирая от ужаса, но тела там не нашли. Никаких следов, если не считать нескольких брызг крови глубоко в трубе. Ничего не придумав, поздравили себя с успехом и на этой самой поляне принесли торжественную клятву хранить свой позорный секрет до самой смерти.

Конечно, всё не могло кончиться так просто. После случившегося труба тира окончательно стала основным предметом мистификаций и источником мрачных слухов для всей округи. А слухи, надо сказать, ползли. Это неизбежно происходит в сёлах и маленьких городках. В конечном счёте о случившемся знали или что-то слышали буквально все в Окаёмово, но не ломать же молодым ребятам жизнь из-за одного калеки? Все совершают ошибки. Выпороть разок, и будет. На том и договорились: без слов, как это часто бывает.

Легенды, меж тем, множились. Кто-то, проходя ночью лесом, слышал из тира страшные крики и плач. Кто-то видел в стыках трубы странный красный свет, от которого потом неделю тошнило и снились кошмары. А у одного мальчика случилась истерика прямо во время тренировки: говорят, пока он, высунув язык, целился в центр мишени, там моргнула лампочка. А когда загорелась, перед ней появился уродец Коля. И побежал к нему по трубе.

От испуга он выстрелил. Попал. Все, кто был в тире, услышали вскрик и плач. А Коля исчез, до следующего раза.

С тех пор это повторялось каждый месяц, попытки становились всё настойчивее, сокращалось расстояние, на котором удавалось его остановить. К счастью, ночи, когда Коля вновь попробует выбраться из своей западни, оказалось возможным предсказать. Были... признаки. Нужно только внимательно следить за цветом неба и облачностью над лесом, странными звуками, долетающими из жерла трубы, поведением птиц. Снами. Перед новой попыткой прорыва у всех стрелков портились сны.

Посерьёзневшие и осунувшиеся, члены клуба расширили ранее данную друг другу клятву. Отныне название клуба обрело новый смысл: кроме них некому было встать с винтовкой между тем, что ожесточённо рвалось из темноты наружу, и всеми мирными людьми, даже не подозревающими об угрозе. Никто не понял бы этого, не поверил им. Ведь они не видели тот красный свет. От существования клуба теперь зависело очень многое. Возможно, существование всего человечества. Они поняли это довольно быстро, после первой же экспедиции к мишени.

Минуло несколько дежурств. Когда наступал час, подростки выстраивались перед трубой, точно как в день, когда они убили Колю. И Коля приходил. Они стреляли и ранили его, заряжали, стреляли опять, вновь и вновь. Ребята постарше помогали переламывать винтовки младшим, у которых на это не хватало сил. Рано или поздно Коля — то, что от него осталось, — сдавался и исчезал в пульсациях неправильного света. Исковерканные сны, приносящие видения огромных, висящих в пустоте конструкций, отступали тоже. В облаках и ветках деревьев ребята переставали различать странные знаки, от которых болела голова, но всё же мучительно тянуло разобраться, постигнуть их смысл. Становилось спокойнее. До следующего раза.

В одну из таких ночей, решив покончить с кошмаром раз и навсегда, двое парней отправились внутрь трубы, собираясь найти и добить свою жертву. Неизвестно, что именно они там нашли, но вернулся только один: голый и грязный, с порезанной странными символами кожей, отросшими волосами. Руки и рот его были в крови. До утра он рыдал и пересказывал остальным то, что впоследствии стало Правилами. Говорят, он повредился рассудком. Что ж, не он последний. Впрочем, ты был там и видел всё сам.

С тех пор мы каждый месяц тянем жребий, и проигравший идёт туда с какой-нибудь хорошей игрушкой. Потому что, видишь ли, Коля очень любит игрушки. Пока он занят новой, оно отступает. То создание, что заговорило с ним, умирающим в темноте, что поддерживает его псевдожизнь и продлевает агонию. Колодец слишком глубок для него, но если Коля выберется назад, он приведёт Медузу с собой. Бедняга ничем не заслужил такой судьбы. Но у нас нет выбора. Он не покинет трубу.

Вот, Антон, взгляни. Наш значок. Видишь, надпись: "Последний рубеж". Каждую ночь мы ведём здесь свою тихую войну. Теперь ты всё знаешь. Скажи, ты примешь этот значок?

🌒 🌓 🌔

Минуло много зим, в этом году мне перевалило за сорок. Мало что сохранилось от ребёнка, которым я был той ночью у костра. Я успел жениться на одногруппнице и развестись (к счастью, детей не случилось), сменить несколько работ и осесть в Дубне, на должности завлаборатории одного небольшого, но наукоёмкого предприятия. Однако день, когда я в первый и последний раз побывал в трубе, бывает, всё ещё снится мне. Нечётко, к счастью. Ничего конкретного, только огромные пустые расстояния, дрожащий воздух, багровое зарево и пронизывающая всё это бесконечная тоска.

Ту осень я провёл в Окаёмове, но к новогодним праздникам родители помирились. Отец приехал за нами, помог собраться, проигнорировав злобные взгляды тёщи, и увёз обратно в город. Долгие годы я поддерживал связь с некоторыми из ребят, преимущественно по почте, но паузы между письмами становились всё больше. Дела в депрессивном умирающем посёлке шли плохо. Люди, кто мог, постепенно уезжали. Мои знакомцы спивались, глупо гибли, просто пропадали и переставали писать. Об их судьбе я старался узнавать у оставшихся, но иногда безрезультатно. Был человек — и пропал. Так случилось и с постаревшим Сашей. Двое уехали на зону по тяжкой статье, там я потерял их след. Один, Никита, которого я запомнил тихим интеллигентным мальчиком, повесился прямо в помещении тира в день своего восемнадцатилетия. И болезни, постоянные болезни косили тех, кто остался. В нулевых ПТУ и заводы окончательно закрыли. Некому и не из кого стало готовить новую смену. Пять лет назад стрелкового клуба не стало.

Прошлым вечером я получил СМС от Кирилла, того самого. Он один из немногих, посвящённых в тайну клуба, кто ещё продолжает как-то держаться. Что важнее, он остался жить в Окаёмово. И сильно сдал в последние годы. Мы не нравились друг другу тогда, не нравимся и теперь, но это не имеет никакого значения. У нас есть дело.

СМС была такая же, как всегда: "Пора". Пусть полуслепой и прикованный к скрипучей инвалидной коляске, Кирилл всё ещё отлично умеет читать знаки. Меня всерьёз беспокоило, что делать, когда он умрёт. Кто будет давать мне знать, что оно зашевелилось снова. Что пора купить билеты на ближайший самолёт и достать из сейфа дипломат с разобранной Сайгой-410. Но больше меня это не беспокоит. Короткое слово "пора" подарило мне одну идею. Слабую надежду.

Я уже собрался. Мой самолёт (рейс SU 6147) вылетает через пять часов, а ведь ещё надо успеть добраться до Шереметьево, к терминалу B. Всю ночь я писал, но сна по-прежнему нет. Я не сплю уже трое суток, с тех пор, как побывал в больнице и узнал, что ремиссии добиться не удалось. Врач дал мне год, от силы полтора. Да, и для меня труба тоже не прошла даром.

Я записал всё, что хотел, и вот что случится дальше. Через минуту я опубликую этот текст, затем выйду из квартиры и сяду в свой песочного цвета ниссан с госномером с065мк. Я не беру с собой Сайгу или другого оружия. Свой значок члена клуба, что носил, не снимая, я тоже оставлю на столе. Добравшись до старого, полуразвалившегося здания тира, затерянного посреди болота, в которое превратился тот участок леса, я не стану больше стрелять. Напротив, верну должок: я обещал, что приду к нему снова. Теперь терять мне нечего. Мы снова поболтаем. Интересно, на что способна эта тварь, Медуза? Уж, наверное, справилась бы с парочкой раковых клеток. Если договоримся. Если мы договоримся, то, быть может, я возьму Колю за руку, и мы выйдем из трубы вместе. Втроём.

Зачем я это пишу? Люблю, когда всё по-честному. У вас ещё есть время. Если хотите, можете попробовать меня остановить.