«После нашего отъезда в России останется выжженное поле из путинистов»

The Village поговорил с россиянами, которые уехали в Тбилиси после начала [слово пропущено]. 

Иван (имя изменено), 24 года

копирайтер

Уехал из-за страха быть призванным в армию. Денег хватает только на еду, поэтому срочно ищет работу

Помню, как хотел купить в Тбилиси пива, но не стал — оно стоило пять лари. Хачапури стоит два лари — на нем я могу прожить полдня. Я стараюсь тратить не больше пяти лари в день, что тоже для меня много. Если получится вывести рубли с карты, я смогу оплатить жилье на следующий месяц, и у меня останется денег на еду на две-три недели.

На улицу я почти не выхожу: каждая вылазка — это траты. Занимаюсь в основном тем, что пытаюсь вернуть деньги: пишу в банк, что мне не на что жить. В остальное время пишу и рассылаю резюме. Мне нужно найти работу, в идеале маркетологом в зарубежной компании. На Россию я не хочу работать. Во-первых, непонятно, что будет с экономикой в стране, а во-вторых, мне кажется это этически неправильным. Сейчас, например, «ВКонтакте» открыли много вакансий, но, даже если я буду голодать, не стану работать на них — они связаны с властями, поддерживают информационную [слово пропущено] с Украиной, блокируют страницы оппозиционеров и независимых СМИ.

В школе мне казалось, что Россия не моя страна, потому что в ней нет политической свободы. Я думал, что уеду отсюда. Но в последние четыре года решил остаться и строить прекрасную, прогрессивную и свободную Россию будущего. Из-за отъезда я чувствую злость, даже агрессию — хочу задушить всех старых дядек, которые собрались наверху и разрушили мои планы на жизнь в этой стране.

Я не понимаю, зачем нас родили в 90-е, когда наши родители жили в жопе. Мы, дети 90-х, травмированы по всем фронтам. Сначала родились в бедности, а теперь еще живем в ужасном военном времени. Зачем нас воспитывали? Зачем я учился в школе, учился рисовать, играть на гитаре и барабанах? В конце каждого года я делал видеосклейки со своими лучшими моментами. Для чего? Пришел один человек, который решил всех нас убить и забрать вместе с собой в могилу.

О нежелании воевать за Россию

Последние полтора года я работал копирайтером на фрилансе. Зарабатывал копейки — в месяц не больше 15 тысяч рублей. Но мне много и не нужно: жил в деревне у бабушки, где у меня и дом, и еда. Тратился только на одежду и тусовки, на которые ездил по выходным в Екатеринбург. Накоплений у меня не было.

Я много хожу на митинги, но мои родители — конформисты. Они, может быть, и против [слово пропущено], но никогда не скажут об этом вслух. Мама работает в администрации города, папа — в ГИБДД. В десятом классе я репостнул во «ВКонтакте» пост про Навального, и родители вызвали меня на серьезный разговор. Оказалось, им сказали о моем посте на работе — видимо, проверяли детей сотрудников госорганов. Они попросили больше не писать про политику, потому что опасно.

С тех пор я скрываю от них свою политическую активность и не говорю, что хожу на протесты. Мне пришлось заблокировать родителей в соцсетях, чтобы спокойно выкладывать посты и писать что хочу.

Когда началась [слово пропущено], я позвонил родителям и расплакался. Пытался объяснить, что происходит трагедия не только для Украины, но и для нас, потому что Россию ждет кризис и смерть многих молодых людей, включая меня. У меня нет военного билета. Отсрочка от армии, которую я получил благодаря учебе, закончилась в этом году, и 1 апреля меня должны призвать на службу. Я был уверен, что срочников отправят в Украину, говорил, что мне надо уехать из страны. Но родители все отрицали, твердили, что я никому не нужен и что в «спецоперации» участвуют профессионалы.

Когда 4 марта председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко объявила, что в «спецоперации» действительно участвовали срочники, мама насторожилась. Тогда же пошли слухи о введении военного положения. Я очень боялся. Поскольку денег у меня не было, без помощи родителей я бы не уехал.

О сборах и прощании с Россией

Родители скинули мне 30 тысяч рублей. Я купил билеты, но 5 марта «Уральские авиалинии» отменили мой рейс. Денег на новый билет не было, да и рейсов становилось все меньше. Я зарыдал.

Новые билеты стоили примерно 50 тысяч рублей — мне их купили подруги из Украины. До сих пор не могу осознать, что они мне помогли. Моя страна бомбит Украину, ее жители бегут в Европу, чтобы спастись. Я должен помогать им деньгами и извиняться, но вместо этого они помогают мне, переживают за мою жизнь, потому что понимают: я не выживу, если объявят военное положение. Они подарили мне ощущение безопасности, а это самое важное, что можно дать в это время.

Ощущение во время сборов было странным — будто надо упаковать всю свою жизнь. Дневники, которые я вел последние два года жизни и в которых писал не только автобиографические заметки, но и политические, взять не смог из-за проверок на границе.

Перед отъездом прогулялся по деревне и попрощался с ней. Я больше не увижу эти улицы. Возле монастыря, где меня крестили, захотел купить крестик. В последние годы я стал атеистом, но почувствовал желание иметь хоть какой-то артефакт из России.

Вынужденная срочная эмиграция похожа на состояние, когда тебе отрубают конечности и оставляют на родине, а ты должен ехать с изуродованным телом. Из-за суматохи прощание с близкими оказалось смазанным. Никто не хотел прощаться так, будто это наша последняя встреча. Я говорил близким, что мы еще увидимся, но я знал, что вряд ли вернусь в Россию — просто хотел сгладить словами ощущение разрыва.

Перед отъездом отец привез наличные — 80 тысяч рублей, а еще 70 долларов и 161 евро, которые завалялись дома с заграничных поездок.

О допросе на границе и русском паспорте

В Грузию я ехал через наземную границу с Турцией. Турецкие пограничники выпустили меня, потом я попал к грузинским, и тут началось самое интересное.

Я протянул паспорт женщине в форме. Она посмотрела на него и покачала головой. Я по-английски спросил, в чем дело. Ее напарник ответил мне: «А ты что, по-русски не можешь?» Я сказал, что могу, но только если они не против и понимают язык. Мне сказали подождать.

Через несколько минут человек в гражданской одежде отвел меня в кабинет. Он объяснил: «Вы только не волнуйтесь, это плановая проверка для нашей безопасности. Вы же понимаете, какое сейчас время». Мы сели за стол. Он задавал типичные вопросы: цель поездки, время пребывания в стране, когда обратные билеты. На все отвечал: «Понятно». Вдруг спросил: «А куда вы планируете возвращаться, когда покинете Грузию?» Я ответил, что в Россию. Он громко засмеялся и сказал: «Иван, через две недели России уже не будет». Он смеялся еще несколько секунд, а когда закончил, пристально посмотрел на меня и задумчиво произнес: «Иван, Иван, что же с вами делать?» Нависла глубокая пауза. «А в чем проблема?» — спросил я. Он взял мой паспорт в руку, приподнял его и сказал: «В вашем паспорте, Иван, в вашем паспорте».

Я сделал глубокий вдох. Понял, что проделал большой путь, летел на самолете и трясся на автобусе, потратил время и чужие деньги — и все зря. Выдохнул воздух из легких. Пограничник вдруг улыбнулся и сказал: «Ладно, Иван. Добро пожаловать в Грузию».

Об экономии на еде и отношении грузин к россиянам

В Батуми я приехал в хостел, который забронировал в России. Тогда уже ходили слухи, что русским не сдают жилье, поэтому я заранее написал хозяйке на английском: «Здравствуйте, мне бы очень хотелось, чтобы вы меня приняли. Я бегу из России. Я понимаю, что [слово пропущено] — это ужасно, я не поддерживаю ее, но это [слово пропущено] одного человека, и вы знаете его имя. Надеюсь, вы меня примете. В этой ситуации я поддерживаю украинский народ, а еще поддерживаю грузин, потому что знаю сложную историю взаимоотношений России и Грузии». В ответ она написала: «Добро пожаловать».

В Батуми я прожил неделю. Все это время постоянно искал жилье в разных городах Грузии — из-за большого спроса цены на квартиры выросли. Большую часть денег я еще в России перевел на карту, но они застряли во время перевода подруге, и я до сих пор не могу их получить.

Я уже отчаялся, но за несколько дней до выселения из хостела подруга из Тбилиси написала, что ее соседка съехала, оставив оплаченной свою часть квартиры на несколько недель вперед. Случилось чудо. Теперь любая возможность иметь дом и еду кажется чудом.

Я пока еще не осознал свою бедность, зато узнал, каково экономить. Но мои проблемы — ничто по сравнению со страданиями украинцев. Я ем гречку каждый день, но это полная херня — украинцам нечего не только есть, но и пить, города в блокаде. Я осознаю это, поэтому не строю из себя жертву — я в привилегированном положении.

В Тбилиси мне спокойнее, чем в России, — здесь моей жизни ничего не угрожает. Меня держит на плаву мысль, что тут я не умру от насилия со стороны государства. Я слышал, что некоторым грузинам не нравится приезд русских. Моей подруге в тиндер писали сообщения вроде «уезжай отсюда», материли и оскорбляли ее. В подъезде моего дома в Тбилиси местные написали: «Fuck Russians», «Go home», «You are pigs». Я придерживаюсь мнения, которое популярно в левом эмигрантском твиттере: если вы не готовы учить грузинские слова и принимать культуру, если не готовы, что вас тут могут не принять, не готовы чувствовать себя лишними, лучше не приезжайте.

Я не сталкивался с агрессией в свой адрес, но однажды хозяйка кафе мне сказала: «Вы молодцы, что приехали, но без вас режим не падет. Если бы вы остались там, то смогли бы объединиться и свергнуть его, чтобы ни вам, ни нам, ни белорусам, ни украинцам не страдать. Из-за вас, россиян, из-за того, что вы уезжаете со своей земли и перестаете бороться, страдаем мы все». Мне нечего было ей ответить.

Об угрозе ядерной войны и надежде на падение режима

Мой горизонт планирования — два дня. Из краткосрочных планов — найти работу и заплатить за жилье, если не получится — просить убежища в организации для российских эмигрантов «Ковчег». Долгосрочных планов не будет — я верю в большую войну. Мне кажется, Путин в ближайшие дни запустит ядерную ракету в Украину. НАТО ответит на это, и начнется Третья мировая война. Тогда наступит ****** [конец], и мы все умрем. Мне кажется, таково самое реалистичное развитие событий.

Я буду рад, если мы доживем хотя бы до лета или до конца [слово пропущено]. Но в Россию я вернусь, когда падет режим. Я мечтаю, чтобы Путин умер завтра. Экономика пока не разрушена, поэтому если Путина завтра не станет, а условный Собянин возьмет правление, то я ожидаю вывода войск из Украины, демократизации режима и ослабления санкций. Мы будем сидеть у разбитого корыта, но хотя бы сможем его починить. Но если режим не падет ближайший год или два, я не вернусь, потому что на разгребание последствий придется потратить десятки лет, а я не готов жертвовать своей жизнью ради восстановления. Если Путин не умрет, мы превратимся в Северную Корею. В такой России я жить не смогу.

Марфа, 27 лет

архитекторка

Уезжала в Тбилиси отдыхать и решила остаться. Уволилась с работы в Москве и теперь преподает английский язык

Только вырвавшись из России, я поняла, насколько сильны во мне имперские идеи, как они заставляют меня смотреть свысока на всех вокруг. Они лишают меня возможности видеть в людях людей, а не инструмент для достижения целей. Здесь я осознала свою привилегированность. Да, у меня есть друзья с бóльшими привилегиями: например, некоторым финансово помогают родители. Но я знаю языки, я поездила по миру. Недавно учила парня английскому и поняла, что раньше бы подумала: «Вот он лох, не знает английский, это же мировой язык». А теперь понимаю: чувак родился в небогатой семье, в школе низкий уровень образования, денег на репетитора не было. Рефлексия помогает умерить снобизм.

О работе в Москве и причинах отъезда

У меня были билеты в Грузию на 26 февраля — купила их полгода назад, чтобы отдохнуть. Я была на всех последних митингах, писала политические картины и в последнее время заметила, что за мной ходят одни и те же люди. Некоторые мои знакомые сидели за политический активизм, и я решила не рисковать. Боялась, что, если останусь, меня заберут.

В Москве я работала архитекторкой в государственной организации «Моспроект». Пошла туда с надеждой что-то изменить, но оказалось, что это масштабная машина, в которую ты встраиваешься как винтик — твое мнение никого не интересует. Когда началась [слово пропущено], сотрудников, которые находились в отпуске за рубежом, срочно возвращали в Россию. Запретили работать удаленно, а также пользоваться телеграмом и вотсапом на рабочем компьютере. 4 марта уже в Тбилиси я написала коллегам, что увольняюсь. Думала, что на меня обрушится шквал критики, меня назовут предательницей, но все отнеслись с пониманием.

Еще я вела курс авторской архитектуры в «Мусейоне» при Пушкинском музее для детей. Оставить преподавание оказалось сложнее всего — это моя мечта детства, мой вклад в будущее России — я растила поколение, которое мыслит критически. Моим ученикам около 12 лет, и они уже разбираются в политике. Ведь архитектура служит политическому режиму, по ней легко проследить, как развивалось общество.

Я уезжала с одним чемоданом и двумя комплектами одежды, даже российский паспорт оставила дома. Отъезд ощущался как потеря близкого человека, как физическая боль. С началом [слово пропущено] во мне разверзлась бездна, а из-за эмиграции я сама упала еще в одну. Меня до сих пор накрывает время от времени, но надо дать себе время проявить эмоции и выплакаться. Я не знала, что в человеке может быть столько слез.

О том, как снять жилье в Тбилиси

В Грузии я много думала, стоит ли возвращаться в Россию. Только спустя неделю после приезда решила остаться. Сначала кочевала из одной квартиры друзей в другую. У одного друга был целый хаб: люди постоянно приезжали и уезжали. Там познакомилась с парнем из Крыма, который едет через Грузию добровольцем воевать за Украину. Еще видела девочку-белоруску, которая в 2020 году бежала из Минска в Киев, а теперь из Киева приехала в Грузию. Когда перед глазами мелькают разные истории, понимаешь, что у тебя все не так плохо.

Свое жилье найти сложно, но мы с друзьями скооперировались и сняли целый этаж в доме за 150 долларов на человека. Мы каждый день обзванивали по 15 номеров, и 60 % арендодателей отваливались потому, что не селят россиян. Однако если сказать, что не поддерживаешь [слово пропущено] и считаешь Россию оккупантом, то местные смягчаются.

Из-за денег я не волнуюсь. Я много чего умею делать руками: рисую, да и посуду помыть мне не сложно. Но сейчас с финансами у меня плохо: остаток зарплаты, которую мне перевели после увольнения, отправила маме — ей в России деньги нужнее. Я немного говорю по-грузински, хорошо знаю английский, поэтому даю частные уроки языка, чтобы покупать еду.

Об отношении грузин к россиянам

Я прекрасно понимаю, что у грузин много поводов не любить русских, я не жду, что меня примут с распростертыми объятиями и будут входить в мое положение.

С русофобией я не встречалась — наоборот, грузины очень поддерживающие и добродушные. Многие из старшего поколения относятся к русской молодежи как к детям, за что я им благодарна. Как-то мы с друзьями стояли на улице и громко говорили по-русски. К нам подошла женщина и спросила, из России ли мы. Мы смутились и начали объяснять, что не поддерживаем [слово пропущено], Россию считаем оккупантом. А она сказала: «Я все понимаю, перстаньте. Вы ни в чем не виноваты. Просто есть люди не очень умные, и вы, пожалуйста, на них не обижайтесь».

В России я привыкла следить за словами, обходить стороной полицейских, проверять, чтобы ничего не подкинули в карманы. Если на митинге ко мне случайно прижимались, я боялась, что обшмонают. Да и в Москве поздно вечером я не пойду по одной улице с незнакомой компанией мужчин. Мы с друзьями называем такой страх построссийским ПТСР. Я постоянно напоминаю себе, что тут безопаснее, чем в Москве. Чтобы убедить себя в этом, стараюсь идти по улице и улыбаться, потому что прохожие здесь всегда улыбаются в ответ.

О коллективной вине

Мне страшно за семью, которая осталась в Москве, и страшно за себя. Недавно я ходила на антивоенный митинг в Тбилиси, где меня с друзьями сфотографировали. Мы репостнули фото, а между собой шутили, что нарепостили на пожизненное.

Я осознаю свою коллективную причастность к происходящему. Но ответственность несет тот, у кого есть возможности. У простых россиян нет влияния на собственную власть. Мы их не выбирали, выборы подделаны, демократии нет. Люди, которые говорят, что мы ответственны за эту [слово пропущено], не жили при диктатуре. Мировой общественности плевать на девушек, которые выходят на митинги и которых избивает ОМОН. Не надо поддаваться манипуляциям чувством вины. Вина демотивирует и лишает сил бороться с режимом. Возможно, мы сделали недостаточно, но мы делали что могли.

В Москве меня держала семья и работа. А еще осознание, что моя страна на глазах лишается целого пласта умных и талантливых людей. Правительственный пресс выдавливает всех. После нашего отъезда там останется выжженное поле из путинистов. Это пугает, но я понимаю, что вернуться смогу, а вот уехать — не факт. Как бы я ни любила Россию, моя посадка никому не поможет. Я могу сделать гораздо больше, если буду в безопасности.

О возможном возвращении в Россию

Чтобы я вернулась в Россию, должен смениться режим. Так точно произойдет, потому что в мире нет ничего постоянного, никто не вечен: умер Сталин, умрет и этот. Я хочу строить новое общество у нас в стране. Надеюсь, в конце концов текущие события приведут к большей России, мы станем толерантнее к другим странам, к мигрантам, научимся нести коллективную ответственность за эти события.

Но долгосрочных планов я не строю. У меня есть друзья, чьи родители бежали из Сухуми в 90-е годы во время Абхазской войны. Они собирали вещи на два дня, думали, что конфликт закончится и они вернутся домой. С тех пор ни разу не были дома.

Пока же я хочу заняться живописью — документировать будни эмигрантов, чтобы сохранить их для истории. В Москве у меня только наладилась продажа работ, остались недописанные холсты, которые я, может быть, никогда не увижу. Но в этом тоже что-то есть: картины не завершены, потому что художнику пришлось покинуть родину.

Элина, 24 года

театральная режиссерка

Ставила феминистские спектакли в России, уехала из-за страха репрессий. Не планирует оставаться в Тбилиси: считает, что российские эмигранты травмируют грузин, напоминая о войне 2008 года

В жизни человека два страшных события — развод и похороны. Но есть третье событие, которое потрясает так же глубоко, если не сильнее, но случается реже. Это [слово пропущено], и она оставляет сильнейший эмоциональный след. [Слово пропущено] для меня — абсолютная внутренняя смерть. Моя идентичность была завязана на работе с российской культурой и искусством, для этого необходим российский контекст, а жить в России я больше не смогу.

Собрать себя заново будет непросто. Предстоит долго искать ответы на вопросы: кто я, что я делаю, могу ли называть себя россиянкой? [Слово пропущено] предопределила всю мою дальнейшую жизнь. Писать книги, ставить спектакли и снимать фильмы, как раньше, уже нельзя. Многие говорят, что у нас отняли не будущее, но на самом деле у нас забрали прошлое.

О репрессиях и причинах отъезда

Последние несколько лет я работала театральной режиссеркой в государственных и независимых институциях, делала перформативные проекты. Последний спектакль, который я ставила, — «Рана» по роману Оксаны Васякиной. Мы с командой делали его в Центре Вознесенского, третий день показа пришелся на 24 февраля, начало [слово пропущено] с Украиной. Теперь мы называем его «фронтовым».

Я и раньше думала уехать из России, ставить спектакли или делать выставки в другой стране, но в последний год желание обострилось. Все, кто работал в культуре и журналистике, ощутили на себе государство: иноагентство, закрытие независимых институций, политическое преследование. Миссия, которую я на себя возложила, работая в России с феминистскими и квир-текстами и адаптируя их для театра, превратилась в активизм и борьбу. Я начала выдыхаться: искать площадки для независимых постановок было все сложнее, ставить остросоциальные спектакли — опаснее.

Активисты и активистки первыми попали под удар, поэтому не думаю, что мне что-то серьезно угрожало, хотя моя фамилия мелькала в прокремлевских телеграм-каналах про культуру — спектакль «Рана» критиковали за разрушение «духовных скреп». Меня не преследовали за работу, но я понимала, что продолжать небезопасно. Возможно, в ФСБ уже лежит моя папочка.

2 марта заблокировали независимые СМИ, ликвидировали «Дождь»* и «Эхо Москвы»*, в Центре имени Мейерхольда, где я ставила свои спектакли и где работали мои друзья, за антивоенный пост уволили художественного руководителя. 3 марта в интернете появились слухи о всеобщей мобилизации. Не думаю, что это была паранойя, мне кажется, решение серьезно обсуждалось в правительстве, но от него отказались.

Сбережений у меня особо не было, а учитывая курс рубля, они просто смешные. Мне написали друзья и сказали, что у них есть свободное жилье в Тбилиси. Их сообщение стало решающим: я поняла, что хотя бы вопрос с жильем решен, поэтому надо не терять время и действовать.

О сборах и страхе остаться в России

Сборы проходили на адреналине. Я была будто в боевике. Ездила на такси с квартиры на квартиру, чтобы перевезти вещи, вызывала курьеров, собирала чемодан, снимала деньги, готовила документы. Эмоций не было: когда я встречалась с друзьями, они плакали и прощались, я была сосредоточена на одном — выехать любой ценой.

Я купила билет в Ереван 3 марта, а уже оттуда планировала лететь в Тбилиси. На следующий день мой рейс отменили, я пыталась дозвониться в «Уральские авиалинии», но в итоге только потратила время, слушая шизоидную музыку на другом конце провода. Я поняла, что нужен новый план, и купила билет в Ош, Кыргызстан.

На сдачу московской квартиры и сбор вещей у меня оставались сутки. Я не спала второй день, но все успела, разместила объявление в группе на фейсбуке**, и в тот же день откликнулись желающие. Разобраться с работой оказалось проще всего. Вся команда «Раны» уехала из России, поэтому играть спектакль было невозможно, даже если бы я осталась. Мой другой проект не требует моего непосредственного участия.

У меня дома большая библиотека — в Москве я вела книжный клуб. Уезжала с небольшим чемоданом, взять все не могла — выбрала три книги: «Сознание, прикованное к плоти» Сьюзен Сонтаг, «Smiling in Slow Motion» Дерека Джармена и «Разговоры с Кейджем» Ричарда Костелянца. Пошло, но, когда выбирала книги, расплакалась, хотя не могла заплакать с начала [слово пропущено].

За час перед выездом в аэропорт мне пришло сообщение, что рейс отменили. На мгновение я подумала, что все, из России не улететь, но потом взяла себя в руки и стала искать другие билеты. Нашла рейс в Стамбул, но из Санкт-Петербурга. Через час я уже выехала в Питер, а на следующий день села в самолет.

Контроль на границах был максимально лояльный: у меня спрашивали только цель вылета (я сказала, что отпуск) и обратный билет. Досмотра не было, хотя я почистила соцсети и переписки. Тревоги тоже не было, я заранее знала, как буду отвечать на вопросы пограничников. Еще до начала [слово пропущено] у меня в марте планировались спектакли в Москве, и они были моим алиби — мол, я точно вернусь.

Во время пересадки в Стамбуле я встретилась со своей подругой. Меня трясло, и я все время ей говорила: «Я не верю, мне кажется, меня депортируют, я не верю, что все это закончилось. Меня точно заберут».

Пока у меня не получается читать и писать, я ем много сладкого и вредной еды. Никогда не любила сериалы, но вчера посмотрела один сезон глупого шоу «Эмили в Париже» на Netflix за день. Не могу заставить себя сделать зарядку. Я стараюсь дать своему организму отдых и создать себе тут рутину: мои родители психотерапевты, они учили, что ничего так хорошо не влияет на психологическое состояние, как четкое расписание и следование ему.

О том, как российские эмигранты травмируют грузин

Мне тревожно, что я слышу много русской речи на улице. Мне не хочется тусоваться и радоваться отъезду, потому что радоваться нечему, а еще я чувствую вину, что я тут. Грузины — святые люди. Даже после 2008 года они проявляют к русским эмпатию и понимание.

Я не хотела бы здесь оставаться — сюда меня никто не звал, здесь безвизовый режим. Некоторые русские говорят: как же грузины смогут отказаться от денег москвичей? Ходят разговоры, что русские привезут капитал, откроют ИП и в Тбилиси поднимется экономика. Но важнее другое — историческая память. Происходящее сейчас — это ретравматизация событий 2008 года. Почти все грузинские семьи пострадали из-за войны в Южной Осетии, их родственники либо погибли, либо стали беженцами. Не все россияне знают о том, что Россия причастна к этой войне, и бездумно говорят с грузинами на русском. Это главное, а не разговоры, что грузинская экономика поднимается благодаря русским айтишникам.

Я видела граффити на улице Руставели с надписью «Russians are not welcome here». Я против любой дискриминации, но грузины пытаются защитить свою страну. С агрессией в свой адрес я не встречалась, но стараюсь сделать все, чтобы стать незаметной. Даже с мужем в общественных местах я говорю по-английски.

О привилегиях и желании уехать во Францию

Театром зарабатывать невозможно — это убыточное занятие. Поэтому я особо не переживаю из-за денег — как была прекарной и социально незащищенной, так и осталась. Моих денег хватит на несколько месяцев.

Сейчас нестабильное время, но я решила, что пора исполнять мечты. Раньше казалось, что уехать учиться или работать за границу сложно, надо проделать титаническую работу. Сейчас я потеряла абсолютно все. Моих занятий в Москве больше не существует, возвращаться я не хочу. Впереди — пространство для любого выбора, даже самого неожиданного.

Мой день проходит в созвонах. Я общаюсь со знакомыми, которые уехали учиться в Европу или США, узнаю, какие для этого нужны документы, какие есть программы и гранты. Еще я связываюсь с западными СМИ, потому что могу, находясь в безопасности, рассказывать о том, что происходит в России. Это мой вклад, который я делаю, чтобы немного изменить ситуацию. Также я начала работать над своим первым фильмом — хочу снять истории российских политических эмигрантов в Грузии.

Я учу французский язык, что меня успокаивает, и в будущем хочу переехать во Францию. Пока непонятно, когда смогу уехать из Грузии — может, через пару месяцев или через год. Во Франции живут несколько моих знакомых, но предложений о работе я не получала. С учебой в этом году уже не получится — все дедлайны по приему в университеты прошли.

За свое будущее я не боюсь. Сейчас люди, которые занимались культурой и уехали, в самом привилегированном положении. Мы будем нужны и востребованы, наш капитал — в способностях и таланте. Да, возможно, первое время ничего не будет получаться. Тогда я спокойно поработаю няней или пойду мыть чашки, тем более я понимаю, для чего это делаю. Будет сложно, но со временем мы все преодолеем, катастрофы нет. Но когда я думаю про закрытие в России предприятий, про людей, которые работали в магазинах и на заводах, мне становится больно.

* Власти считают их иноагентами.
** Meta Platforms Inc. признана в РФ экстремистской, ее деятельность запрещена.

Автор: Аня Кузнецова
Редактор: Андрей Яковлев

Подписывайтесь на наш Телеграм-канал