После

Небольшой зеленеющий пригорок дался ей непросто. Ноги после непрерывного двухдневного перехода превратились в пару ноющих от напряжения развалин. День сменялся ночью, за которой следовали очередной день и очередная ночь: неизменным на протяжении маршевого транса оставались только латные звуки шагов, почти одинаковые в любую погоду. Это была чуть ли не первая вещь, которой их учили: ходить, выпадая из реальности, исключая из ритма жизни жизнь. Когда-то она могла практиковать такие нагрузки много дней к ряду. 

В низине, на заливном лугу, несколько мужиков пилили сухой дуб. Ржавый инструмент с жалобными звуками терял зубы и вгрызался в старую кору, которую время и смерть обратили в камень. Подпоясанные фигуры чесали головы, фыркали, плевали в траву и пытались подсобить пиле матершиной. Она уже издалека в подробностях видела их пористые носы, угадывала рисунок вен на зачерствевших руках и почти чувствовала резкие запахи, которые нередко становятся постоянными спутниками рабочих людей. Мужики пока вряд ли заметили крупную женскую фигуру на изгибе ландшафта в нескольких сотнях саженей.

Ей не хотелось подходить к людям. Не сосчитать, сколько раз случайные знакомства оказывались губительными для одной из сторон. Почему-то именно встречи с самыми простыми людьми обычно оборачивались самыми тяжелыми злоключениями. Однако сейчас она думала только о том, как хочет есть и спать. Выбора не было. Ветер тронул волосы, в цвете которых могла увидеть свое отражение океанская вода, и снова заговорил тяжелый металл доспеха. 

Первым на приближающийся силуэт указал рыжий со словами: «Эй, гляньте, это баба что ли?». Скупые мужицкие лица смогли выразить смесь подозрения и удивления, и лишь, когда они разглядели ее, палитра эмоций неприлично быстро смешалась. Любые недобросовестные мысли быстро выветривались под давящими образами закаленного цвайхэндера за спиной, рунических символов на доспехах и темных рваных шрамов на грубом, но симпатичном женском лице. Вдобавок, «баба» оказалась вершков на пять выше всех остальных.

– Чего тебе? – вперед вышел тот, что был покрупнее, с шапкой набекрень и прикорнувшем за поясом топором, – нам тут проблемы не нужны. Он сплюнул, словно ставя точку в собственной фразе.

Женское лицо не проронило ни единой эмоции. Конечно, они знали. Кто не слышал про жгучий ад, который устроили несколько сезонов тому назад Алесбургу или про село Финогены, на месте которых осталось только болото из человечьих потрохов и гниющей крови.

– Послушайте, мне просто нужно место, где переночевать, – неожиданно мелодичный голос струился арфой, отвлекая невнимательный мозг, – переночевать и поесть, что сможете дать. Я здесь без задания и слышала, на этом берегу принято оказывать гостям теплый прием.

Половина мужиков уже готова была пустить ее куда угодно, но остальные смотрели неодобрительно, хотя сивухой, кажется, несло ото всех в равной степени. Их негласный лидер и вовсе нахмурился. Блестящим гноящимся глазом он скользил по ней снова и снова, не то оценивая, не то раздевая. Видимо, добродетель любого толка давно покинула скромное пристанище под названием «душа мужика».

– Давайте, я помогу вам с деревом. Наверное, не хотите до ночи здесь тягаться? – ее взгляд проводил лениво текущие мимо облака, – к вечеру погода испортится.

«Это его добьет. Меньше всего они любят работать, что уж говорить про работу под дождем и ветром».

– Ладно, – сухая крепкая рука соскользнула с проушины топора, – попробуй.

Она взялась за пилу под полуграмотный шепот и кивнула рабочему, чтобы тот отошел в сторону. «Можно даже вполсилы», – скомандовала себе женщина. Вдох. Постепенно, окружающие звуки затихли. Выдох. Мир растворился во внутренней пустоте. Вдох. Она ищет во тьме огонь. Выдох. Руны засветились голубым – она ощутила это с закрытыми глазами. Вдох. Пора. Девушка дернула отполированную ручку и на мгновение даже растерялась от неожиданно сильного противодействия. Мир был на месте, старый мертвый дуб оставался непоколебим, а она медленно, по инерции, падала на землю под жалобный скрип ржавого железа.

Момент падения разорвал дружный хохот. Грязные рожи скривились, исторгая отрывистые, протяжные, глухие и резкие звуки. Держатель топора приблизился к распластавшейся у пыльных пожилых корней воительнице и потертым сапогом, не стесняясь, пнул поверженную.

– Ты где доспехи эти украла, милка? – тон мужика походил на звук волчьей пасти, которая с мокрым хрустом смыкается на заячьей шейке. Он не спрашивал, он просто готовился к моральному оправданию того, что должно случиться дальше. Присев, мужик взял ее за волосы, залюбовавшись ими на мгновение.

– Вот, что сейчас будет. Ты нам немного подсобишь, а то мы с братьями уже давно без баб на нашем пути, да еще таких дородных, – он одобрительно цокнул, – а уже потом мы и порешаем, что с тобой делать, потому что негоже, милка, честным людям лгать.

Главарь еще раз оценивающе пролетел взглядом по ее телу, потом поднялся и опустил сапог на женскую поясницу: 

– Сразу притихла, да? Правильно молчишь. Меньше рыпаешься, быстрее закончишься. Он мечтательно погладил древко топора: – Соха, Хмурый, снимайте с этой дурищи латы!

Такое и раньше бывало – скачок напряжения, главная уязвимость первых обращенных. Неправильно выберешь момент для заземления силы, и становится невозможно двинуть даже веком. Она корила себя только за то, что не заметила сразу: все мужики были неплохо вооружены. Слишком хорошо даже для послевоенного безвременья. Их острые мягкие сапоги были подбиты стальными подносками: практичные для ходьбы и удобные для избиения жертвы. Вдобавок, под просторными потертыми одеждами у большинства затаились короткорукавные кольчужные рубахи, которые почти не шумели – верный признак всех «честных людей».

Лежа на земле, она ощущала цепкие руки, ползающие по ней, движение ветра, заигрывающего с темно-бирюзовыми волосами, бьющие в нос запахи суетливых бандитов, слизь их неумных шуток и дрожь почвы. Наконец, женщина глубоко вдохнула. Время снова потекло гуще, морозя тело одновременно с речным бризом, который обнимал оголившиеся стройные бледные ноги. Она медленно проваливалась в темноту под шуршащий звук распускающегося ремня. «Господи, помоги мне справиться», – пронеслось в голове. Огонь бесновался внутри подобно дракону в клетке. Мало кто знал, что рунные доспехи создавались не для защиты носителей, а чтобы уберечь окружающих – так велика была призванная в мир сила. Тексты начали светиться, ограничивая титаническую мощь, не предназначенную для человеческого тела.

Первым к предкам отправился навалившийся на нее под одобрительный гогот тощий подросток. Она вырвала ему кадык, навсегда оставив на лице мародера удивленно-печальное выражение. Следующим стоял бедняга-рыжий, первым заметивший незваную гостью – его ор (перебитое колено) быстро закончился, когда переносица ушла глубоко внутрь мозга. В воздухе разлился запах горелой кожи, а на лице падающего трупа остался коричневый отпечаток женской руки.

Это произошло так стремительно, что до остальных дошло, только когда в почти сияющих ладонях оказался цвайхэндер. Одним грациозным движением она как тряпичных кукол раскроила сразу двух взявшихся за палицы мужиков. На землю, уже щедро политую кровью, повалились толстыми червями кишки. Обернувшись, воительница, освещенная внутренним огнем, обезглавила следующую жертву, и пустая голова с глухим звуком подняла дорожную пыль.

Разбойников осталось двое: крепкий бородач с длинным кинжалом и мокроглазый старшина мужиков с дрожащем в руке топором. Думать было не нужно: цвайхэндер копьем вышиб из черепа серую субстанцию, мелкие плевки которой запачкали густую бороду. Сама же, полностью одетая в свет, она серной кинулась к главарю. Топор выпал из рук, а крик его залил всю пойму – так горячо было прикосновение женщины. Нежно обхватив сальную голову, тонкие изящные пальцы змеями ползли к глазам, оставляя после себе глубокие обуглившиеся борозды, и вскоре успокоили бешеное движение неспокойных глаз, лопнув их, медленно, настойчиво продвигаясь внутрь – внутрь коробочки, скрывающей сознание. Вскоре, отчаянный вопль затих.

Светлый силуэт высокой женщины, пахнущей кровью, растворился в шуме реки под шипящий звук пара. Через полчаса воительница ступила обратно на пологий мягкий берег. Она отжала волосы, надела недостающие части доспеха, вытащила из трупа меч и огляделась. Солнце садилось за сосновым подлеском. В предпоследних его лучах окружающая обстановка выглядела щемяще-благостно. Танец свежих травинок и ветра, запах предзакатной речной влажности, разбросанные у песчаной дороги мертвые люди с рыбьими глазами – во всем отражался истинный замысел природной гармонии, которая расстраивалась только при контакте с высокой женщиной, стоящей у воды. Она повела носом – ночь обещала быть спокойной, вопреки народным приметам, – и потянулась в сторону разбитой стоянки. Узор доспехов почти перестал светиться, а остатки силы вытекли из под остриженых ногтей, чтобы разжечь дрова, оставленные в кострище. В холщовых котомках из съедобного нашлись хлеб, морковь и сыровяленое мясо, а вот воду пришлось кипятить. Подумав, она бросила туда горсть листьев дремухи.

Сон быстро забрал изнуренное сознание в свои покои. Девушке грезились поля сражений, на которых она никогда не была. Там, под алыми облаками, правосудие вершили ее нареченные братья и сестры. В праведном огне корчилось вселенское зло, пока они стройными рядами шагали навстречу справедливости. Своими силуэтами высокие, статные фигуры освещали водопады крови, поля трупов и тучи воронья. Под стальными сапогами лопались черепа, и смешивались с грязью внутренности, двуручные полутораметровые лезвия танцевали, мелькая в бордовых брызгах, и все эти образы составляли простой идеальный мир, движимый светом и движущийся к свету. 

Первые лучи улеглись на землю, застав лагерь безлюдным. Чистое небо и свежий воздух разбудили ее раньше солнца. Вообще-то не следовало проявлять такую беспечность – ночевать около дороги. На нее все еще могли донести, а каждый донос, рано или поздно, заканчивался попыткой ликвидации. Она по-прежнему не знала, куда шла, но знала, что туда, куда ей хотелось, она уже никогда не придет.