Послание архиереев, заключенных в Соловецком лагере особого назначения, известное как «Памятная записка Соловецких епископов»

Несмотря на основной закон Советской Конституции, обеспечивающий верующим полную свободу совести, религиозных объединений и проповеди, Православная Российская Церковь до сих пор испытывает весьма существенные стеснения в своей деятельности и религиозной жизни.

[Она не получает разрешения открыть правильно действующие органы центрального и епархиального управлений; стоящий во главе ее иерарх не может перенести свою деятельность в ее исторический центр – в Москву; ее епископы или вовсе не допускаются в свои епархии, или, будучи допущены туда, бывают вынуждены отказаться от выполнения самых существенных обязанностей своего служения – проповеди в церкви, посещения признающих их духовный авторитет общин, иногда даже посвящения. Местоблюститель Патриаршего Престола и около половины прав[ославных] епископов томятся в тюрьмах, ссылке или на принудительных работах. Не отрицая действительности этих фактов, правительственные органы объясняют их политическими причинами, обвиняя прав[ославный] епископат и клир в контрреволюционной деятельности и в тайных замыслах, направленных к свержению сов[етской] власти и восстановлению старого порядка. Уже много раз Пр[авославная] Церковь, сначала в лице покойного Патр[иарха] Тихона, а потом в лице его заместителей пыталась рассеять окутывающую ее атмосферу недоверия в официальных обращениях к Правительству. Их безуспешность и искреннее желание положить конец прискорбным недоразумениям между Церковью и Сов[етской] властью, тяжелым для Церкви и напрасно осложняющим для Государства выполнение его задач, побуждает руководящий орган Прав[ославной] Церкви еще раз с совершенной справедливостью изложить перед правительством принципы, определяющие ее отношение к Государству].

Подписавшие настоящее заявление отдают себе полный отчет в том, насколько затруднительно установление взаимнодоброжелательных отношений между Церковью и Государством в условиях текущей действительности и не считают возможным об этом умолчать. Было бы неправдой, не отвечающей достоинству Церкви и притом бесцельной и ни для кого не убедительной, если бы они стали утверждать, что между Прав[ославной] Церковью и Госуд[арственной] властью сов[етских] республик нет никаких расхождений. Но это расхождение состоит не в том, в чем желает его видеть политическая подозрительность и в чем его указывает клевета врагов Церкви. Церковь не касается перераспределения богатств или их обобществления, так как всегда признавала это правом государства, за действия которого не ответственна. Церковь не касается и политической организации власти, ибо лояльна в отношении к правительствам всех стран, в границах которых имеет своих членов, она уживается со всеми формами государственного устройства от восточной деспотии старой Турции до республики С[еверо]а[мериканских] штатов. Расхождение лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею Правительства Сов[етских] республик. Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает. Церковь верит в живого Бога, Творца мира, Руководителя его жизни и судеб, коммунизм не допускает Его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории. Церковь полагает цель человеческой жизни в небесном призвании души и не перестает напоминать верующим об их небесном отечестве, хотя бы жила в условиях наивысшего развития материальной культуры и всеобщего благосостояния. Коммунизм не желает знать для человека никаких других целей, кроме земного благоденствия.

С высот философского миросозерцания идеологическое расхождение между Церковью и Государством нисходит в область непосредственного практического значения, в сферу нравственных принципов. Церковь верит в незыблемость начал нравственности, справедливости и права, коммунизм считает их условным результатом классовой борьбы и оценивает явления нравственного порядка исключительно с точки зрения целесообразности. Церковь проповедует любовь и милосердие, коммунизм – товарищество и беспощадность борьбы. Церковь внушает верующим возвышающее человека смирение, коммунизм – унижающую гордость. Церковь охраняет плотскую чистоту и святость с плодоношением, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего, кроме удовлетворения инстинктов. Церковь видит в религии животворящую силу, не только обеспечивающую человеку достижение его вечного предназначения, но и служащую источником всего великого в человеческом творчестве, основ земного благополучия, счастья и здравия народов; коммунизм смотрит на религию как на опиум, опьяняющий народы и расслабляющий их энергию, как на источник их бедствий и нищеты. Церковь хочет процветания религии, коммунизм – ее уничтожения. При таком глубоком расхождении в самых основах миросозерцания между Церковью и Государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между «да» и «нет», потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицается коммунизмом. Никакими компромиссами и уступками, никакими частичными изменениями в своем вероучении или перетолкованием его в духе коммунизма Церковь не могла бы достигнуть такого сближения. Жалкие попытки в этом роде были сделаны обновленцами: одни из них ставили в свои задачи внедрить в сознание верующих мысль, будто христианство по существу своему не отличается от коммунизма и что коммунистическое государство стремится к достижению той же цели, что и Евангелие, но свойственным ему способом, т. е. не силою религиозных убеждений, а путем принуждения; другие рекомендовали пересмотреть христианскую догматику в том смысле, чтобы ее учение об отношении Бога к миру не напоминало отношений монарха к подданным и более соответствовало республиканским понятиям; третьи требовали исключения из календаря святых буржуазного происхождения и лишения их церковного почитания. Эти опыты явно неискренни и вызывали глубокое негодование людей верующих.

Православная Церковь никогда не станет на этот недостойный путь и никогда не откажется ни в целом, ни в частях от своего обвеянного святынею прошлых веков вероучения в угоду одному из вечно сменяющихся общественных настроений.

При таком непримиримом идеологическом расхождении между Церковью и Государством, неизбежно отражающемся на жизнедеятельности этих организаций, столкновение их в работе дня может быть предотвращено только последовательно проведенным законом об отделении Церкви от Государства, согласно которому ни Церковь не должна мешать гражд[анскому] правительству в устроении материального благополучия народов, ни Государство стеснять Церковь в ее религиозно-нравственной деятельности.

Такой закон, изданный в числе первых революционным правительством, вошел в состав Конституции СССР и мог бы при изменившейся политической системе до известной степени удовлетворить обе стороны. Церковь не имеет религиозных оснований его не принять. Господь Иисус Христос заповедал предоставлять Кесарево, т. е. заботу о материальном благосостоянии общества, Кесарю, т. е. Государственной власти, и не оставил своим последователям завета влиять на изменение государственных форм или руководить их деятельностью. Согласно своему вероучению и традициям, Православная Церковь всегда сторонилась политики и оставалась послушною Государству во всем, что не касалось веры. Оттого, несмотря на внутренне чуждое правительство в древнеримской империи или в недавней Турции, она могла оставаться и действительно оставалась лояльной в гражданском отношении; но и современное государство со своей стороны не может требовать от нее ничего большего. В противоположность старым политическим теориям, считавшим необходимым для внутреннего скрепления политических объединений религиозное единодушие граждан, оно не признает последнего важным в этом отношении, решительно заявляя, что не нуждается в содействии Церкви в достижении им поставленных для себя задач и предоставляет гражданам полную религиозную свободу. При создавшемся положении Церковь желала бы только полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства. К сожалению, действительность далеко не отвечает этому желанию. Правительство, как в своем законодательстве, так и в порядке управления, не остается нейтральным по отношению к вере и неверию, но совершенно определенно становится на сторону последнего – атеизма, употребляя все средства государственного воздействия к его насаждению, развитию и распространению, в противовес всем религиям. Церковь, на которую ее вероучением возлагается религиозный долг проповеди Евангелия всем, в том числе и детям верующих, лишена по закону права выполнить этот долг по отношению к лицам, не достигшим 18-летнего возраста, между тем в школах и организациях молодежи и детям самого раннего возраста и подросткам внушаются принципы атеизма со всеми логическими выводами из них. Основной закон дает гражданам право веровать во что угодно, но он сталкивается с законом, лишающим религиозные общины права юридического лица и связанного с ним права обладания какой бы то ни было собственностью, даже предметами, не представляющими никакой материальной ценности, но дорогими и священными для верующего исключительно по своей религиозной значимости. В целях противорелигиозной пропаганды, по силе этого закона, у Церкви отобраны и помещены в музеи почитаемые ею останки святых.

--

[В порядке управления Правительство принимает все меры к подавлению религии; оно пользуется всеми поводами к закрытию церквей и обращению их в места публичных зрелищ и упразднению монастырей, несмотря на введение в них трудового начала, подвергает служителей Церкви всевозможным стеснениям в житейском быту, не допускает лиц верующих к преподаванию в школах, запрещает выдачу из общественных библиотек книг религиозного содержания и даже только идеологического направления, и устами самых крупных государственных деятелей неоднократно заявляло, что и та ограниченная свобода, которой Церковь еще пользуется, есть временная мера, уступка вековым религиозным навыкам народа. Из всех религий, испытывающих на себе тяжесть перечисленных стеснений, в наиболее стесненном положении находится Православная Церковь, к которой принадлежит большинство русского населения, составляющего подавляющее большинство и в государстве.

Ее положение отягчается тем обстоятельством, что отколовшаяся от нее часть духовенства, образовавшая из себя обновленческую схизму, стала как бы государственной церковью, которой Сов[етская] власть, вопреки ею же изданным законам, оказывает покровительство в ущерб Церкви Православной. В официальном акте Правительство заявило, что единственно законным представителем Православной Церкви в пределах СССР оно признает обновленческий Синод. Обновленческий раскол имеет действующие беспрепятственно органы высшего и епархиального управления, его епископы допускаются в епархии, им разрешается посещение общин, в их распоряжение почти повсеместно переданы отобранные у православных соборные храмы, обыкновенно вследствие этого пустующие. Обновленческое духовенство в известной степени пользуется даже материальной поддержкой Правительства; так, например, его делегаты получили бесплатные билеты по железной дороге для проезда в Москву на их так называемый «священный собор 1923 года» и бесплатное помещение в Москве в 3-м Доме Моссовета. Большая часть православных епископов и священнослужителей, находящихся в тюрьмах или ссылке, подверглись этой участи за их успешную борьбу с обновленческим расколом, которая по закону составляет [их] бесспорное право, но в порядке управления рассматривается в качестве противодействия видам правительства. Православная Церковь не может по примеру обновленцев засвидетельствовать, что религия в пределах СССР не подвергается никаким притеснениям и что нет другой страны, в которой она пользовалась бы столь полной свободой. Она не скажет вслух всего мира этой позорной лжи, которая может быть внушена только или лицемерием, или сервилизмом, или полным равнодушием к судьбам религии, заслуживающими безграничного осуждения в ее служителях. Напротив, со всею правдивостью она должна заявить, что не может признать справедливым и приветствовать ни законов, ограничивающих ее в исполнении своих обязанностей, ни административных мероприятий, во много раз увеличивающих стесняющую тяжесть этих законов, ни покровительства, оказываемого в ущерб ей обновленческому расколу. Свое собственное отношение к госуд[арственной] власти Церковь основывает на полном и последовательном проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и Государства. Она не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели, она никого не призывает к оружию и политической борьбе, она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера, но она желает сохранить в полной мере свою духовную свободу и независимость, предоставленные ей конституцией, и не может стать слугою Государства. Лояльности Правосл[авной] Церкви Сов[етское] Правительство не верит. Оно обвиняет ее в деятельности, направленной к свержению нового порядка и восстановлению старого. Мы считаем необходимым заверить Правительство, что эти обвинения не соответствуют действительности. В прошлом, правда, имели место политические выступления Патриарха, подавшие повод к этим обвинениям. Но все изданные Патриархом акты подобного рода направлялись не против власти в собственном смысле. Они относятся к тому времени, когда революция проявила себя исключительно со стороны разрушительной, когда все общественные силы находились в состоянии борьбы, когда власти в смысле организованного Правительства, обладающего необходимыми орудиями управления, не существовало. В то время слагавшиеся органы центрального управления не могли сдерживать злоупотреблений и анархии ни в столицах, ни на местах. Всюду действовали группы подозрительных лиц, выдававших себя за агентов Правительства, а в действительности оказывавшихся самозванцами с преступным прошлым и еще более преступным настоящим. Они избивали епископов и священнослужителей, ни в чем не повинных, врывались в дома и даже больницы, убивали там людей, расхищали их имущество, ограбляли храмы и затем бесследно рассеивались. Было бы странным, если бы при таком напряжении политических и своекорыстных страстей, при таком озлоблении одних против других, среди этой общей борьбы одна Церковь осталась равнодушной зрительницей происходящих нестроений. Проникнутая государственно-национальными традициями, унаследованными Ею от своего прошлого, Церковь в эту критическую минуту народной жизни выступила в защиту порядка, полагая в этом свой долг перед народом. И в этом случае она не разошлась со своим вероучением, требующим от Нее послушания гражданской власти, ибо Евангелие обязывает христианина повиноваться власти, употребляющей свой меч во благо народа, а не анархии, являющейся общественным бедствием.

Но с течением времени, когда сложилась определенная форма гражданской власти, Патриарх Тихон, заявив в своем (послании) воззвании к пастве о лояльности в отношении к Сов[етскому] Правительству, решительно отказался от всякого влияния на политическую жизнь страны. До конца своей жизни Патриарх оставался верен этому акту. Не нарушали его и православные епископы. Со времени [издания] его нельзя указать ни одного судебного процесса, на котором было бы доказано участие православного клира в деяниях, имевших своею целью ниспровержение Сов[етской] власти. Епископы и священнослужители, в таком большом количестве страдающие в ссылке, тюрьмах или на принудительных работах, подверглись этим репрессиям не по судебным приговорам, а в административном порядке, без точного формулирования обвинения, без правильного расследования дела, без гласного судебного процесса, без предоставления им возможности защиты, часто даже без объявления причин, что является бесспорным доказательством отсутствия серьезного обвинительного материала против них. Православную иерархию обвиняют в сношениях с эмигрантами в отношении их политической деятельности, направленной против Cов[етской] власти. Это второе обвинение так же далеко от истины, как и первое. Патриарх Тихон осудил политические выступления зарубежных епископов, сделанные ими от лица Церкви. Кафедры ушедших с эмигрантами епископов были замещены им другими лицами. Когда созванный с его разрешения Карловацкий Собор превысил свои церковные полномочия и вынес постановление политического характера, Патриарх осудил его деятельность и распустил Синод, допустивший уклонение Собора от его программы. Хотя канонически Православные епархии, возникшие заграницей, подчинены Российскому Патриарху, однако в действительности управление ими из Москвы и в церковном отношении невозможно по отсутствию легальных форм сношений с ними, что снимает с Патриарха и его заместителей ответственность за происходящее в них. Можем заверить Правительство, что мы не принимаем участия в их политической деятельности и не состоим с ними ни в открытых, ни в тайных сношениях по делам политическим. Отсутствие фактов, уличающих православную иерархию в преступных сношениях с эмигрантами, заставляет врагов Церкви, для которых выгодно возбуждать против Нее недоверие Правительства, прибегать к гнусным подлогам. Таков «документ», предъявленный в октябре 1925 года Введенским, именующим себя митрополитом, на так называемом «священном соборе» обновленцев, не постыдившимся сделать вид, что он поверил в подлинность этой грубо сфабрикованной подделки.

Свои отношения к гражданской власти, на основании отделения Церкви от Государства, Церковь мыслит в такой форме. Основной закон нашей страны устраняет Церковь от вмешательства в политическую жизнь. Служители культа с этой целью лишены как активного, так и пассивного избирательного права, и им запрещено оказывать влияние на политическое самоопределение масс силою религиозного авторитета. Отсюда следует, что Церковь, как в своей открытой деятельности, так и в своем интимном пастырском воздействии на верующих не должна подвергать критике или порицанию гражданские мероприятия Правительства, но отсюда же вытекает и то, что Она не должна одобрять их, так как не только порицание, но и одобрение Правительства – есть вмешательство в политику, и право одобрения предполагает право порицания или хотя бы право воздержания от одобрения, которое всегда может быть принято как знак недовольства и неодобрения. Соответственно этому Церковь и действует].

С полной искренностью мы можем заверить правительство, что ни в храмах, ни в церковных учреждениях, ни в церковных собраниях от лица Церкви не ведется никакой политической пропаганды. Епископы и клир [и] на будущее время воздерживаются от обсуждения политических вопросов в проповедях и пастырских посланиях. Церковные учреждения, начиная приходскими советами и кончая Патриаршим Синодом, отнесутся к ним как к предметам, выходящим за пределы их компетенции. Они не будут также вносимы в программу приходских собраний, благочиннических и епархиальных съездов, всероссийских соборов, и не будут на них затрагиваемы. В избрании членов церковных учреждений и представительных собраний Церковь совершенно не будет считаться с политическими взглядами, социальным положением, имущественным состоянием и партийной принадлежностью избираемых, каковы бы они ни были, и ограничится предъявлением [к ним] исключительно религиозных требований: чистоты веры, ревности в нуждах Церкви, безупречности личной жизни и нравственного характера.

В Республике каждый гражданин, не пораженный в политических правах, призывается к участию в законодательстве и управлении страной, в организации Правительства и влиянию, в законом установленной форме, на его состав, и это является не только его правом, но и обязанностью, гражданским долгом, в выполнении которого никто не вправе стеснить его. Церковь вторглась бы в гражданское управление, если бы, отказавшись от открытого обсуждения в вопросах политических, стала влиять на направление дел путем пастырского воздействия на отдельных лиц, внушая им уклонение от политической деятельности либо определенную программу таковой, призывая к вступлению в одни политические партии и к борьбе с другими. У каждого верующего есть свой ум и своя совесть, которые и должны указывать ему наилучший путь к устроению Государства. Отнюдь не отказывая вопрошающим в религиозной оценке мероприятий, сталкивающихся с христианским вероучением, нравственностью и дисциплиной, в вопросах политических и гражданских, Церковь не связывает их свободы, внушая им лишь общие принципы нравственности, призывая их добросовестно исполнять свои обязанности, действовать не в интересах личных, не в интересах сословия или класса, а в интересах общего блага, не с малодушной целью угодить силе, а по сознанию справедливости и общественной пользы.

Совершенное устранение Церкви от вмешательства в политическую жизнь Республики с необходимостью влечет за собой и Ее уклонение от всякого надзора за политическою благонадежностью своих членов. В этом лежит глубокая черта различия между Правосл[авной] Церковью и обновленческим расколом, органы управления которого и его духовенство, как это видно из их собственных неоднократных заявлений в печати, взяли на себя перед Правительством обязательство следить за лояльностью своих единоверцев, ручаться в этом отношении за одних и отказывать в поруке другим. Православная Церковь считает сыск и политический донос совершенно несовместимыми с достоинством пастыря. Государство располагает специальными органами наблюдения, а члены Церкви, Ее клир и миряне ничем не отличаются в глазах современного Государства от прочих граждан и потому подлежат политическому надзору в общем порядке. Из тех же принципов вытекает недопустимость церковного суда по обвинению в политических преступлениях.

Обновленческий раскол, возвращая себя в положение государственной Церкви, такой суд допускает. На так называемом обновленческом соборе 1923 года по обвинению в политических преступлениях были подвергнуты церковным наказаниям, по справедливости вмененным Православною Церковью в ничто, Патр[иарх] Тихон и епископы, удалившиеся с эмигрантами за границу. Правосл[авная] Церковь такой суд отметает. Те церковно-гражданские законы, которыми руководилась Церковь в христианском государстве, после падения его утратили силу, а чисто церковное законодательство, которым единственно в настоящее время может руководиться Церковь, не предусматривает суда над клириками и мирянами по обвинению в политических преступлениях и не содержит в своем составе канонов, которые налагали бы на верующих церковные наказания за преступления подобного рода. В качестве условий легализации церковных учреждений представителем ОГПУ предъявлялось неоднократно Патр[иарху] Тихону и его заместителям требование доказательства лояльности по отношению к Правительству путем церковного осуждения русских епископов, действующих заграницей против Сов[етской] власти. Исходя из изложенных выше принципов, мы не можем одобрить обращение церковного амвона и учреждений в одностороннее орудие политической борьбы, тем более что политическая заинтересованность зарубежного епископата бросает тень на представителей Прав[ославной] Церкви в пределах СССР, питает недоверие к их законопослушности и мешает установлению нормальных отношений между Церковью и государством. Тем не менее, мы были бы поставлены в большое затруднение, если бы от нас потребовали выразить свое неодобрение в каком-нибудь церковном акте судебного характера, так как собрание канонических правил, как было сказано, не предусматривает суда политического преступления. Но если бы даже Православная иерархия, не считаясь с этим обстоятельством, по примеру обновленцев, решилась приступить к такому суду, то встретила бы целый ряд специальных затруднений, создающих неустранимые препятствия для закономерной постановки процесса, при которой единственно определения суда могут получить непререкаемый канонический авторитет и быть приняты Церковью.

[Зарубежных епископов мог бы судить только Собор Православных епископов, но вполне авторитетный Собор не может состояться уже потому, что около половины Православных епископов находятся в тюрьме или ссылке, и, следовательно, их кафедры не могут иметь законного представительства на Соборе.

Согласно церковным правилам вселенского значения, необходимо личное присутствие обвиняемых на суде, и только в случае злонамеренного уклонения их от суда разрешается заочное слушание дела. Зарубежные епископы, тяжкие политические преступники в глазах Сов[етской] власти, в случае их прибытия в пределы СССР были бы лишены гарантии личной безопасности, а потому их уклонение и не могло бы быть признано злонамеренным.

Всякий суд предполагает судебное следствие. Православная Церковь не располагает органами, чрез посредство которых Она могла бы расследовать дело о политических выступлениях Правосл[авных] епископов и духовенства заграницей. Но Она не могла бы произнести Свой суд и на основании того обвинительного материала, который собран правительств[енными] учреждениями, если бы даже он был представлен на Собор, так как вследствие возражений на него со стороны обвиняемых или представления ими новых данных и оправдывающих документов Собор был бы поставлен в необходимость пересмотра правительственного расследования, что со стороны Церкви было бы совершенно недопустимым нарушением гражданских законов. Обновленческий Собор 1923 г., сделавший опыт суда, которого от нас требуют, и пренебрегший церковными законами, которые его не допускают, тем самым сделал свои постановления ничтожными и никем не признанными.]

Закон об отделении Церкви от Государства двухсторонен: он запрещает Церкви принимать участие в политике и гражданском управлении, но содержит в себе и отказ Государства от вмешательства во внутренние дела Церкви, в Ее вероучение, богослужение и управление. Всецело подчиняясь этому закону, Церковь надеется, что и Государство добросовестно исполнит по отношению к Ней те обязательства по сохранению Ее свободы и независимости, которые в этом законе оно на себя приняло. Церковь надеется, что не будет оставлена в этом бесправном и стесненном положении, в котором Она находится в настоящее время, что законы об учении детей по закону Божию и о лишении религиозных объединений прав юридического лица, будут пересмотрены и изменены в благоприятном для Церкви направлении, что останки святых, почитаемых Церковью, перестанут быть предметом кощунственных действий и из музеев будут возвращены в храмы. Церковь надеется, что Ей разрешено будет организовать епархиальное управление, избрать Патриарха и членов Священного Синода, действующего при нем, созвать для этого, когда Она признает это нужным, епархиальные съезды и всероссийский Правосл[авный] Собор. Церковь надеется, что правительство воздержится от всякого гласного или негласного влияния на выборы членов этих съездов и Собора, не стеснит свободы обсуждения религиозных вопросов на этих собраниях и не потребует никаких предварительных обязательств, заранее предрешающих сущность их будущих постановлений. Церковь надеется также, что деятельность созданных таким образом церковных учреждений не будет поставлена в такое положение, при котором назначение епископов на кафедры, определения о составе Свящ[енного] Синода и принимаемые решения проходили бы под давлением государственного чиновника, которому, возможно, будет поручен политический надзор за ними.

Представляя настоящую памятную записку на усмотрение Правительства, Правосл[авная] Российская Церковь считает необходимым еще раз отметить, что Она с совершенною искренностью изложила перед Советской властью как затруднения, мешающие установлению взаимно-благожелательных отношений между Церковью и Государством, так и те средства, которыми они могли бы быть устранены.

Глубоко уверенная в том, что прочные и доверчивые отношения могут быть основаны только на совершенной правдивости, Она изложила открыто, без всяких умолчаний и обоюдностей, что Она может обещать Сов[етской] власти, в чем не может отступить от Своих принципов и чего ожидает от Правительства. Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, Она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если Ее ходатайство будет отклонено, Она готова на материальные лишения, которым подвергается, встретит это спокойно, памятуя, что не в целости внешней организации [заключается] Ее сила, а в единении веры и любви преданных Ей чад Ее, наипаче же возлагая Свое упование на непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и Его обетование о неодолимости Его Создания.