Порядок и проблемы экстенсии и интенсии

НАУКА и ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ (конспект)

Проблемы экстенсии и интенсии затрагивать приходится не впервые, но до сих пор они удостаивались внимания ‘философов’, ‘логиков’ и математиков лишь по случаю, и никто, по-видимому, не подозревал, насколько основательные, далеко идущие и важные структурные психо-логические семантические компоненты они представляют.

К этому моменту, во избежание путаницы, стоит дать предупреждение. Проблемы, с которыми мы имеем дело, никогда не анализировали с точки зрения данной работы; конкретно, с точки зрения структуры. Поэтому, естественно, всё чего удалось достичь в этих областях, получится представить лишь сильно упрощённо, и опустить важнейшие характеристики. Между старым и новым словесным представлением возникли расхождения. Прежде чем нам удастся сформулировать общую теорию данной работы, нам придётся продвинуться вперёд, невзирая на расхождения, и только потом сформулировать общую теорию и показать, как эти расхождения появились из вполне общего [general] источника — стратифицированной — и следовательно, упорядоченной — структуры человеческого знания. Этих расхождений не удалось бы избежать старыми путями, но удастся новыми. В настоящей теории мы ставим целью пролить свет на структурные вопросы, возникающие в связи с с.р и многими проблемами человеческого и научного поведения, включая математику и безумие, и в общем, со всеми известными проблемами научного метода и теории знания. Нам не следует удивляться в случае, если такому первопроходческому изысканию в будущем потребуются корректировки и доработки. Психиатры меньше всех пренебрегают проблемами структуры и с.р, потому что их наука сформировалась относительно недавно и пока ещё отличается некоторой гибкостью. Кроме того, психиатры знают многое о ‘человеческой природе’ и поведении, хотя им пока не хватает знаний в области точных наук и A, не-эл семантики. У математиков сложилась, скорее, противоположная ситуация. Они много знают о том, как играть с символами, а их работу я могу назвать увлекательной и высокоточной. Лишь немногие, однако, могут отойти достаточно далеко от этих игр, чтобы поразмыслить о более широких, более ‘человеческих’ аспектах их науки, о взаимодействии символов в языке, их структуре и влиянии структуры на с.р и адаптацию.

Некоторые из этих специалистов, могут сказать, что автор пользуется их терминами в смысле, который отличается от того, в котором ими пользуются они, и что, в связи с этим, они не могут считать данную работу твёрдо правомерной. Однако, когда математик составляет определение, такое как 1+1=2, это не имеет никого отношения к тому, как мы это применяем, когда говорим, что один пенни и один пенни составляют два пенни. Он также не может возразить на то, когда мы складываем один галлон (воды) и с одним галлоном (спирта), мы не получаем два галлона (смеси из спирта и воды), а немного меньше. О последнем мы знаем как о твёрдом экспериментальном факте, тесно связанном со структурой ‘материи’, и следовательно, мира вокруг нас. Математик ничего не может поделать с тем, что его аддитивные [слагающие] определения, не смотря на то, что мы придаём им важность, не охватывают факты мира вокруг нас, который, как мы знаем, в своих фундаментальных аспектах не проявляется аддитивно.

Такие не-аддитивные факты не позволяют нам считать математическое определение «один и один составляют два» необоснованным. Математик не заявляет никакого содержимого в его формуле, а скорее открыто оставляет её без такового. Нигде не упоминаются пении, яблоки или галлоны спирта,. Мы имеем лишь определённый язык определённой структуры, которым мы можем говорить о чём угодно, что мы можем им охватить. Если мы не можем охватить факты данными нам языковыми формами и методами, мы изобретаем или создаём новые формы, структуры и методы, чтобы охватить структуру фактов в природе.

Математик создал такой язык давно. Сегодня он называет свой аддитивный язык ‘линейным’, а соответствующие уравнения — уравнениями ‘первой степени’. Он называет свой не-аддитивный язык ‘не-линейным’, а уравнения — уравнениями ‘более высоких степеней’. Последние обладают более сложной структурой, и с ними приходится иметь дело с бо̀льшими трудностями, из-за чего очень часто их получается решить только путём их приближения к линейным уравнениям. Мир вокруг нас не происходит аддитивно своими наиболее фундаментальными структурными аспектами. Пожалуй, наиболее важными и полезными результатами новых теорий в физике мы можем считать то, что в них указывается и учитывается этот структурный факт. Читателю следует вспомнить пример о зелёном листе, сделанном человеком, и о зелёном листе, не сделанном человеком, которые отличаются по своей структуре, и читатель поймёт, как наши аддитивные тенденции становятся результатом нашего примитивного положения в развитии и проекции нашей антропоморфной точки зрения на мир. Мы обратили естественный порядок и наложили на мир структуру наших вербальных форм, вместо того чтобы следовать естественному порядку, организуя и составляя язык согласно структуре мира.

Нам пришлось сделать это отступление, прежде чем подойти к проблеме ‘экстенсии’ и ‘интенсии’. Их мы никогда не анализировали с точки зрения структуры и порядка, и всё, что мы о них знаем, мы принимаем как данное. Мы можем иногда услышать замечания о том, что математики проявляли предрасположение к экстенсии, а ‘философы’ к интенсии, но эти замечания мы анализировать не продолжим.

Обычно мы забываем о том, что когда математик или ‘философ’ производит письменную работу, в его действиях имеет место его ‘отношение’, которое представляет крайне сложные психо-логические с.р организма-как-целого. В большинстве случаев, эти отношения определяют не только характер нашей работы, но и другие реакции, из которых складывается наша индивидуальная и социальная жизнь. Исторически, за математиками наблюдается след достижений, а за ‘философами’ (исключая эпистемологов) — бесполезности и неудач. Имеют ли эти следы какую-то связь к экстенсиональным и интенсиональным отношениям? Да, имеют. Мы можем легко показать, что только экстенсиональное отношение согласуется с порядком выживания и нервной структурой, а интенсиональное отношение представляет собой обращение естественного порядка, и поэтому приводит к не-выживанию или патологическим с.р.

Один из простейших подходов к проблемам ‘экстенсии’ и ‘интенсии’ состоит, вероятно, в указании на их связь с определениями. Ряд мы можем определить, как нам говорят, перечисляя его члены; например, мы можем сказать, что ряд содержит Смита, Брауна, Джонса,. Мы также можем определить ряд, приведя определяющее ‘свойство’. Нам говорят, что первый тип определений, при котором перечисляются индивидуальные члены, называется определением по экстенсии, а второй, при котором приводится определяющее ‘свойство’, называется определением по интенсии.

Мы можем легко заметить, что ‘определение по экстенсии’ уникально характеризует ряд, Смит1, Браун1, Джонс1,. Любой другой ряд, Смит2, Браун2, Джонс2, очевидно, отличается от первого, потому что отличаются его индивидуумы. Если мы ‘определим’ наш ряд по интенсии, иными словами, приписав некоторую характеристику каждому из индивидуумов, например, что у них нет хвостов, мы сможем выбрать множество рядов индивидуумов без хвостов. Учитывая, что эти ряды состоят из полностью разных индивидуумов, они полностью отличаются, но по ‘интенсии’, или определяющей характеристики, они рассматриваются как один ряд.

Подобный контраст мы наблюдаем между отношениями в экстенсии и отношениями в интенсии. Эти отношения определяют приблизительно следующим образом: ‘Интенсиональные отношения представляют собой отношения «концептов»; экстенсиональные отношения представляют собой отношения обозначенных фактов’. Или, ‘отношения интенсии мы можем установить априори; отношение экстенсии мы можем обнаружить только путём наблюдения существующего’. Или, ‘интенсией мы охватываем отношения, которые имеют силу относительно всех возможных индивидуумов, тогда как экстенсия имеет силу только относительно существующего’. ‘Интенсиональное отношение мы можем выявить путём логического анализа; экстенсиональное отношение мы можем выявить перечислением частностей’,.4

Всё вышесказанное мы можем отнести к стандартным определениям, но сообразно моим целям, их не хватит. Из-за того что мы не выработали лучшего понимания этого важнейшего вопроса порядка, в человеческом ‘мышлении’ образовалась серьёзная путаница, и многие из наших дисциплин пошли по ложным путям. Это в значительной степени объясняет неясность проблем, которые мы разбираем в этой книге. Стоит, тем не менее, подчеркнуть, что даже в своей неудовлетворительной форме, ‘интенсия’ и ‘экстенсия’, как их ощущали и применяли (с.р со значительным пренебрежением вербальных формулировок), сыграли существенную роль в развитии наших форм представления и нашей ‘цивилизации’. К сожалению, без порядкового анализа, не представлялось возможным должным образом оценить относительную важность этих семантических отношений [attitudes] и осознать серьёзность этих проблем в отношении теории здравомыслия и последствий.

Здесь нам снова помогут знания, которые предлагает психиатрия. Мы знаем, в общем, о двух семантических механизмах, которые называют экстравертностью и интровертностью. Опять же, в общем, экстраверт проецирует всё, что происходит внутри него, на внешний мир и верит, что его личные проекции существуют каким-то образом не-лично и объективно, и поэтому ‘одинаково’ обосновываются и ценятся другими наблюдателями. В результате, экстраверт вероятно испытает немалое количество неприятных шоков, потому что другой наблюдатель необязательно наблюдает или ‘воспринимает’ характеристики внешних событий, которые ‘обнаруживает’ первый наблюдатель. Он множество раз проецировал их ‘изнутри’ себя, но они оставались личными. Первый наблюдатель, со своей семантической убеждённостью в единственной, уникальной правильности своих наблюдений чувствует, что второй наблюдатель либо местами ослеп, либо ведёт себя с ним нечестно. В тяжёлых случаях, у него развивается мания преследования. Он чувствует, будто никто его не понимает, никто не обращается с ним справедливо, все ведут себя с ним враждебно, ему следует с ними поквитаться, во имя ‘справедливости’ он их накажет,. Следуют опасные и часто непредсказуемые обиды и враждебные поступки. Люди с такими недугами обычно создают проблемы, и в зависимости от силы аффективных компонентов, мы можем отнести их к опасно больным и склонным к насильственным действиям, ведущим к кровопролитию. Наиболее выдающихся больных такого типа называют параноиками.

Интроверта мы характеризуем иначе. Он большей частью концентрируется на том, что происходит под его кожей. Практически всё, что происходит вне его кожи, он толкует с точки зрения личных ощущений. Что бы ни происходило неприятного, он всегда считает себя виноватым, что происходит по множеству психо-логических причин, на которых мы не станем здесь останавливаться подробно. Люди, страдающие от недугов такого типа, нередко решают свои проблемы самоубийством. Пациентов с наиболее серьезными случаями болезни называют ‘шизофрениками’.

В повседневном опыте такие чётко выраженные типы, какие мы только что описали, наблюдаются редко. Для изучения подобных крайних случаев, следует проводить исследования в психиатрических больницах, где мы так же находим большое число смешанных случаев. В повседневной жизни, практически у всех людей, мы наблюдаем преобладание одного или другого типа с.р, но у некоторых людей эти два типа проявляются неотделимо смешано. Наблюдение этой проблемы среди так называемых ‘нормальных’ людей представляется трудным, потому что они отличаются сложностью и запутанностью составляющих.

Мы уже упомянули, что хорошо сбалансированный человек — человек с достаточным показателем выживания — проявляется как хорошо сбалансированная смесь обеих тенденций; как экстравертированный интроверт или интровертированный экстраверт. На данный момент, эти проблемы, невзирая на их важность, стоят за гранью образовательных методов, и врачи занимаются только их тяжёлыми случаями в психиатрических больницах. Нам следует внедрить простые средства работы с этими проблемами в начальное образование в качестве превентивного метода или дисциплины семантической гигиены.

Даже в этом кратком анализе мы видим страшную силу аффективных факторов в случаях несбалансированных семантических отношений [attitudes]. Читателю следует заметить, что при обоих типах, когда они в своём развитии зашли достаточно далеко, имеется материал для большого количества само-причиняемых страданий. Нервная энергия, которую произвёл организм, тратится на борьбу с фантомами, вместо того чтобы направляться на полезные цели, такие как поддержание регулярной деятельности организма, или борьба с внутренними врагами, при чём некоторое количество энергии остаётся на деятельность и интересы, которые приносят пользу социально — направленно на выживание расы.

При том, что среди большинства индивидуумов встречаются разные степени преобладания одного механизма над другим, находятся также достаточно односторонние случаи. Крайняя сложность структуры нервной системы человека обусловливает огромное число обозначенных степеней. Наблюдается такое большое количество возможностей, что становится очень легко понять уникальность индивидуальности каждого случая.

Экстравертированные и интровертированные индивидуумы обычно таковыми рождаются; по крайней мере, они обычно проявляют предрасположенность к одной или другой тенденции. До какой степени эти тенденции могут усугубиться или улучшиться с помощью образования, пока никто не решал и особо не беспокоился. Однако рассматривать нашу деятельность только как результат врождённых наклонностей видится слишком узконаправленным подходом. Человек не рождается с полностью развитой нервной системой; она продолжает развиваться некоторое время после рождения, из-за чего она в значительной мере подвергается влиянию условий среды, включая вербальные условия, в сравнении с нервной системой животного. Склад индивидуума, таким образом, представляет собой некоторую функцию разных переменных, среди которых наследственные наклонности и условия среды проявляются в отношении, о котором мы пока недостаточно знаем. Индивидуум ощущает и поступает согласно его сложному складу, включая приобретённые с.р, независимо от того, какие факторы сыграли роль в его формировании. Как правило, то, как он рационализует свои поступки, оказывает на него незначительное влияние. С этой точки зрения, мы можем предположить, что экстенсиональные склады и интенсиональные характеры неизбежно проявляются позднее в жизни, независимо от того, как субъект мог их рационализовать, если его с.р не подверглись модификации.

Представляется ясным, что экстравертированные и интровертированные тенденции состоят в некоторой связи с экстенсиональным и интенсиональным типами реакции; мы, однако, не говорим об их идентичности. Они влияют на индивидуума в выборе профессии и предпочтении какой-либо деятельности. Таким образом математики, в общем, проявляют склонность к экстенсии, а ‘философы’ — к интенсии. Стоит снова отметить, что математики оставляют за собой послужной список последовательного, конструктивного прогресса, и в каждую эпоху производят высшие из известных виды языка. Также, важнейших достижений в областях, в которых традиционно работали ‘философы’, на деле достигли математики. Послужной список ‘философов’ включает в основном неудачи.

Причину такой разницы, которая видится слишком значительной, чтобы счесть её простым совпадением, мы можем отыскать, применив в нашем анализе термин ‘порядок’. Учитывая условия выживания, со структурой нашей нервной системы согласуется только экстенсиональный метод. Обращённые интенсиональные методы дезорганизуют этот нормальный режим деятельности нервной системы, и поэтому ведут к нервным и ‘умственным’ заболеваниям.

Как мы объясняли ранее, структура нервной системы сформировалась сначала с ‘ощущениями’, а потом с ‘разумом’. С точки зрения неврологии, нервные импульсы сначала принимаются в нижние центры и проходят через подкорковые слои к коре; там они трансформируются и подвергаются влиянию прошлых опытов. В этом трансформированном состоянии они продолжают двигаться в различных направлениях, определённых структурой сформированной значениями выживаемости. Нам стоит помнить, что обращённый порядок в семантическом проявлении — в частности, проекция следов памяти или доктринальных импульсов в ‘чувства’ — идёт против структуры выживания, а галлюцинации, заблуждения, иллюзии и спутывание порядков абстракций стоит считать патологическими. В ‘нормальной’ человеческой нервной системе со значениями выживания, мы ожидаем, что нервные импульсы не потеряются в подкорковых слоях. В таком случае, деятельность нашей человеческой нервной системы соответствовала бы поведению менее развитых нервных систем животных, не обладающих корой. Стоит также помнить, что подкорковые слои с корой, как у человека, довольно сильно отличаются от соответствующих слоёв тех животных, у которых никогда не развивалась кора. Представляется сложным избежать заключения, что значения выживания чётко характеризуются адекватностью, и что животные без коры обладают нервными системами, адекватными их нуждам в их особых условиях; иначе они бы не выживали. Это также относится к животным, обладающим корой. Их деятельность в отношении выживания зависит от коры, и, если кору удалить, их поведение становится неадекватным. Одни только подкорковые слои не достигают такой адекватности, при которой обеспечивается выживание. Для выживания, такие животным приходится пользоваться не только своими нижними центрами и подкорковыми слоями, но и корой.

Среди животных, как мы видим по свидетельствам, подавляющее большинство обладает — без вмешательства человека — нервной системой, которая работает ‘нормально’, иными словами, согласованно со структурой выживания. ‘Безумие’ и схожие нервные расстройства до сих пор встречались только среди людей (тем не менее, стоит ознакомиться с Частью VI). По всей видимости, кора, за счёт своей внутренней сложности, с большим количеством путей и взаимосвязей и с большим числом степеней ‘угнетения’, возбудимости, задержки действия, стимулируемости., даёт возможно не только бо̀льшую гибкость реакций, но и, за счёт этой гибкости, возможности к злоупотреблению, обращению проявлений, и, за счёт этого, к деградации поведения, направленного на выживание нервной системы как-целого. Подкорковые слои и другие части мозга человека отличаются от соответствующих частей мозга животного, у которого в меньшей степени развилась кора. Нервная система работает как-целое, и анатомическая гомология частей разных нервных систем не отличается адекватностью, и может направить наши рассуждения в ложном направлении к заключениям априори о функционировании этих систем, которые, в конечном счёте, зависят не только от макроскопических, но и от микроскопических и субмикроскопических структур. Например, мы можем отрезать голову у некоторых насекомых, и они продолжат жить, и возможно даже, не станут по этому поводу переживать. Однако с высшими животными такой трюк не пройдёт. Их поведение меняется. Голубь с удалённой корой ведёт себя по-другому в сравнении с крысой с удалённой корой, хотя ни у первого, ни у второго животного не наблюдается радикальных перемен в поведении. Если кору удалить у собаки или обезьяны, их поведение изменится намного сильнее. Человек же меняется полностью. Ни одно из высших животных не может выжить без коры.

Из одной истории болезни, составленной [Людвигом] Эдингером и [Мартином] Фишером, мы можем узнать о мальчике, который родился без коры головного мозга. Других существенных дефектов у него не обнаружили. Ребёнок не проявлял признаков развития чувственных или двигательных функций, ‘разума’, или признаков голода или жажды. Первый год жизни он провёл в глубоком ступоре, совсем без движений, а начиная со второго года до момента смерти (в возрасте трёх лет и девяти месяцев), он безостановочно плакал.5

Не смотря на то, что многие животные — например, рыбы — не обладают развитой корой, их нервные системы работают вполне адекватно для их условий жизни. Но в более сложной нервной системе, относительные функции других частей мозга, претерпевают значительные изменения. В наиболее сложной нервной системе, которой обладает человек, более старые части мозга намного больше подвергаются контролю коры головного мозга, чем у любых других животных, как мы показали в примере выше. Отсутствие человеческой коры головного мозга приводит к более глубоким нарушениям работы других частей мозга, и поэтому недостаточное её использование тоже сказывается губительно на других частях. Такая сложность структуры человеческого мозга, и соответственная сложность его функционирования, отвечают не только за человеческие достижения, но и за человеческие проблемы. Это также объясняет то, что, несмотря на то, что наша анатомия не сильно отличается от анатомии других высших животных, в ветеринарии нам не приходится иметь дело с такими сложностями, как в человеческой медицине.

Мы видим, по структуре нервной системы, как завершение одной стадии процесса, которую запустил внешний стимул (A), и которая пришла к тому, что стала, нервно усложнённым конечным продуктом (B), может, в свою очередь, стать стимулом к ещё более нервно усложнённому, новому конечному продукту (C), и так далее. При учёте ассоциативных и относительных нейронов, количество возможностей значительно возрастает.

Стоит подчеркнуть, что A, B, C., фундаментально отличаются. Например, мы можем взять внешнее событие Aʹ — падающий камень, который представляет собой совершенно другое дело, отличное от боли, которую мы чувствуем, когда он приземляется нам на ногу. Становится яснее, что имеется в виду под высказыванием, что ‘чувства’ абстрагируются своим подходящим образом, который определяется значениями выживания, внешними событиями. ‘Чувства’ придают этим абстракциям свой особый окрас (поток воздуха в глаз даёт нам чувство света). Они выпускают эти трансформированные стимулы в более отдалённые центры, в которых они снова абстрагируются, окрашиваются, трансформируются,. Конечный продукт второго абстрагирования тоже полностью отличается от первой абстракции.

Очевидно, чтобы выжить, этой крайне сложной нервной системе приходится работать в полной согласованности. Мы ожидаем, чтобы процессы проходили весь цикл. Если этого не происходит, значит в системе что-то пошло не так. Деятельность организма, в таком случае, регрессирует, переходит на боле низкий порядок, и такое развитие событий мы называем ‘умственным’ заболеванием. На грубое анатомическое разделение организма не стоит полагаться слишком сильно в качестве индекса функции. Скорее, эти анатомические догадки препятствуют, в определённой мере, пониманию, потому что они встают на место фактов, чрезмерно обращают наше внимание на макроскопические схожести из-за чего мы пренебрегаем едва заметными, но фундаментально важными микроскопическими и субмикроскопическими структурами и отличиями, которые проявляются в функционировании, но наблюдать которые напрямую представляется сложным на их уровне.

Термином ‘абстрагирование’ мы пользуемся как многопорядковым термином, и поэтому можем присваивать ему разные значения в зависимости от порядка абстракций. Этот термин мы относим к функциональным, и чтобы показать отличия в значении, нам требуется указывать разные порядки. Структурно он представляет собой не-эл термин, выстроенный на экстенсиональном математическом паттерне x', x'', x'''., или x1, x2, x3,...xn, или xk (k=1,2,3,...n). Это позволяет нам присвоить термину ‘абстрагирование разных порядков’ уникальное значение в данной задаче и при этом поддерживать в изменчивом состоянии его наиболее важные функциональные подоплёки. Нечто похожее происходит, когда математик обсуждает xn. Никто не упустит факт, что он имеет дело с переменной, которая может принимать n значений [values]; поэтому этот символ обладает достаточно определённым описательным структурным и семантическим значением. ‘Абстрагирование разных порядков’ обладает таким же значением.

Нам стоит осознанно и с чётким намерением ввести термины схожие по структуре со структурой человеческих знаний, нашей нервной системы, и мира, с надлежащими с.р. Многопорядковые термины уникально для этого подходят, потому что переносят свою ∞-значную структуру из структуры событий (1933) и не накладывают свой старый, одно-значный, ложный по фактам характер на события. (Обратите внимание на порядок.)

Теперь мы можем переформулировать проблему экстенсии и интенсии в рамках порядка.

Если в естественном порядке выживания сначала идут абстракции низкого порядка, а потом высокого, то при экстенсии мы начинаем с абсолютных индивидуумов, и следуем надлежащему порядку выживания. При экстенсии мы признаём уникальность, с соответствующей однозначностью, индивидуума, присваивая каждому индивидууму уникальное имя, полностью избегая при этом путаницы. Обучение здравым с.р становится возможным, а порядок становится первостепенным. Экстенсию и порядок не получится разделить. Когда мы говорим о ‘порядке’, мы подразумеваем экстенсию, и наоборот, когда мы говорим об экстенсии, подразумевается порядок. То, что современная математика и математическая ‘логика’ состоит в таких тесных отношениях с порядком — до того, что этот термин становится фундаментальным — происходит как неизбежное последствие экстенсионального метода, при котором мы начинаем с уникальных индивидуумов, присваиваем им ярлыки с уникальными именами, и только затем обобщаем или переходим к ∞-значным абстракциям более высокого порядка, таким как ‘числа’,. Направление процесса абстракции в этом случае приводится в порядок выживания — от абстракций низкого порядка к абстракциям высокого порядка. Едва ли стоит заострять внимание на том, что — насколько мы знаем в 1933 году — только этим способом мы можем следовать естественному порядку и избегать приписывания фундаментально одно-значному внешнему событию наших старых недифференцированных ∞-значных выдумок (что происходит при обращении порядка), при которых имеют место серьёзные факторы влияния на наши с.р.

Интенсия означает обращение порядка выживания, потому что мы начинаем с недифференцированных ∞-значных высоких абстракций и искажаем или не принимаем во внимание существенно важные одиночные значения индивидуумов, приписывая им уникально важные недифференцированные ∞-значные характеристики.

Исторически, у математиков сложилась предрасположенность и — в силу их ‘стихии’ (числа) и техник — структурная необходимость использовать экстенсиональные методы. Нам не приходится гадать или что-то выдумывать, чтобы увидеть, как им удалось добиться самых (хоть и относительных) важных результатов в каждый период времени.

‘Философы’ и мыслители выработали предрасположенность к интенсии, и это тоже объясняет, почему — не смотря на их изощрённые вербальные практики — они не произвели ничего, что обладало бы долгосрочной ценностью. Они поддались влиянию структуры языка, которым пользовались. Такая предрасположенность — уже основанная на обращении порядка выживания — неизбежно привела наиболее податливых индивидуумов к нервным или ‘умственным’ дефектам.

Проблемы, как мы их здесь представили, видятся достаточно чётко определенными, и даже слишком чётко, потому что мы пока что не учли циклический порядок нервных процессов. В связи с этим, мы отказываемся от чёткого различия между ‘чистой’ экстенсией или ‘чистой’ интенсией, и каждый процесс мы никогда не считаем ‘чистым’, а всегда ‘нечистым’, при чём они друг на друга влияют. ‘Чистую’ интенсию и ‘чистую’ экстенсию мы относим к заблуждениям; они встречаются только у ‘умственно’ больных, без значений выживаемости. Поэтому нам приходится пользоваться терминами предпочтение и порядок. Без этих терминов, я бы не смог изложить этот анализ. Обращение порядка в с.р подразумевает различное распределение, рассеивание, силу нервных токов в субмикроскопической области, и поэтому в него входят важные семантические компоненты значений не-выживания. Следует научиться контролировать деятельность на субмикроскопическом уровне, тренируясь на макроскопическом уровне, если мы можем разработать для этого средства.

Автор пока не нашёл оснований убедиться, что существующие системы и методы образования не следуют, в своём большинстве, обращению порядка выживания наших нервных процессов, особенно учитывая наше поведение под интенсиональными заклинаниями невежественных ‘философов’. Я не вижу необходимости отмечать важность и потенциальную пользу от структурного и семантического изучения конкретно этого вопроса. Возникает мало сомнений в том, что человеческие институты и деятельность следует согласовывать с ‘природой человека’, если мы не хотим, чтобы нас раздавило в процессе их разрушения. Изучение этой ‘человеческой природы’ я считаю не просто желательными, а крайне важными.

Читатель, при содействии ещё одного человека, может провести простой эксперимент. Помощник может отобрать десять или двенадцать заголовков газет примерно одинакового размера. Читатель садится на определённом расстоянии от помощника, который затем показывает читателю один из заголовков. Если у читателя получается прочесть заголовок, помощник его откладывает, выбирает новый и отходит на полметра дальше от читателя. Если заголовок снова удаётся прочесть без проблем, помощнику снова следует его отложить, взять новый и отойти дальше. Через несколько заголовков, нам удастся определить расстояние дальше чёткой видимости для читателя, иными словами, чтобы читатель видел заголовок, но прочесть его не получилось. Читателю, затем, следует хорошо постараться прочесть эти заголовки, и, когда он убедится в том, что он не может их прочесть, помощнику следует сказать ему заголовок, который он держит. В этом случае, обычно, сидящий, видит буквы своими глазами, потому что знает, что там написали. Возникает вопрос, какая часть способности ‘видеть’ обусловливается ‘чувствами’, а какая ‘разумом’? Ответить на это мы можем тем, что структурно способность ‘видеть’ представляет собой результат циклического взаимозависимого процесса, который поделить мы можем только вербально. Мы выдумываем независимые элементы, и структурно они неблизко или никак не связываются с фактами. Человеческая нервная система представляет структурно взаимозависимую циклическую цепь, где каждая частичная функция пребывает в функциональной цепи, вместе со стимуляцией, ‘угнетением’, и другими механизмами.

До сих пор мы употребляли термин ‘циклический порядок’, но в реальности порядок повторяется и проявляет характер, который лучше описывает ‘спиральная теория’, в моей книге Зрелость Человечности [Manhood of Humanity], на странице [оригинала] 223. В ‘спиральной теории’ мы можем найти основание для такой стратификации на уровни и порядки, которая обусловливается структурой и функцией нервной системы человека. Стоит обратить внимание на нелинейность, не-слагаемость уравнений окружности и спирали.

Вышеупомянутое отношение лежит в основе механизма известного в психиатрии как ‘сублимация’, за счёт которого весьма примитивные импульсы, не теряя свою силу и фундаментальный характер, трансформируются с примитивных уровней, которые часто представляют анти-социальные эффекты, в желательные характеристики, полезные социально. Таким образом, человек может сублимировать садистский импульс в социально полезную профессию мясника, или даже в навык и пристрастие к помощи людям, проявляемые многими хирургами. Мы видим важность этого механизма, который отвечает за то, что мы называем ‘культурой’ и за многие другие ценности. Нам следует добиться понимания этого механизма в наших методах образования и применять эти знания в семантическом обучении молодёжи. Стоит понять, что этот механизм представляется единственным семантическим механизмом коррекции в соответствии со структурой человеческой нервной системы, и поэтому он видится нам действенным. Различные метафизические практики обычно начинаются с дезорганизации надлежащей работы нервной системы человека, направленной на выживание, а потом мы не понимаем, почему они ведут к неудачам, и почему мы не можем изменить ‘человеческую природу’. Чтобы иметь дело с ‘человеческой природой’, которая не представляет собой что-то статичное или абсолютное, нам следует подойти к ней с бо̀льшим структурным пониманием и меньшими предрассудками, и только тогда мы можем ожидать лучших семантических результатов.

Автор не рекомендует читателю делать вывод о том, что за счёт экстенсионального следования порядку выживания в математике, математики стали бы самыми здравомыслящими людьми. Довольно часто дела так не обстоят из-за сложностей, которые мы проанализируем позднее.