Поле, прусское поле или В прорыв идут штрафные эскадроны

Вообще-то, есть мнение, согласно которому, несмотря на колоссальное количество полковых и армейских циркуляров, а также прочей отчетности, сохранившейся в архивах, Семилетняя война - едва ли не самая неизвестная в богатой на такие события истории России. Самый цитируемый автор по этой теме - Андрей Болотов с его «Записками». Но теперь к нему имеет шанс присоединиться Андрей Кленовый, возглавляющий молодежное историко-краеведческое общество «Белый ворон». В прошлом году на ХХ международной научно-практической конференции в замке Инстербург он представил любопытный доклад о событиях более чем двух с половиной вековой давности. Кое-какие выдержки я предложу вашему вниманию, ну а пока - к делу.      

Говорят, природа на детях гениев отдыхает. Фёдор Матвеевич Апраксин был одним из сподвижников Петра I, считается, между прочим, основателем военно-морского флота России. И в том, что своего сынка Степана он всеми силами тянул за собой по крутым ступенькам военной карьеры, по понятиям того времени (как, впросем, и сегодня) ничего зазорного не было. Вот только отпрыск вышел каким-то квелым. Да, поучаствовав в нескольких кампаниях, удостоился наград, хотя боевыми в полном смысле этого слова их назвать сложно. Стёпу поощряли не за то, что шел в атаку впереди своих гренадеров, а за оперативно доставленные в тыл донесения. А уж ежели реляция оказывалась еще и победной - орденок на грудь потомственного офицера был обеспечен! Короче, до генеральского звания Степана Фёдоровича тянул любезный батюшка. И к тому моменту, когда родитель опочил, новый генерал апраксин уже навострился находить себе влиятельных покровителей. Изворотлив был до того, что сумел втереться в доверие даже к такому прожженному царедворцу, как государственный канцлер Бестужев-Рюмин! Ну а уже тот, улучив момент. подвел протеже облобызать ручку императрице Елизавете Петровне. И вот такому, с позволения сказать. военачальнику поручили командовать Русской армией, отправившейся бить доселе непобедимого Фридриха.  

Но Бестужев-Рюмин был и впрямь умен, чертяка. Чувствуя. что ничего хорошего от этой креатуры ожидать не приходится, взял и учредил при высочайшем дворе Конференцию, ставшую высшим органом государственного управления. Ненадежный командарм был лишен самостоятельности по вопросам административно-хозяйственного управления и даже ведения военных операций. То есть, даже если бы и захотел, реально командовать войсками все равно не смог бы. И это обстоятельство еще аукнется непосредственно на поле у деревушки Гросс-Егерсдорф, а особенно - уже после сражения.  

В Восточную Пруссию наши чудо-богатыри вломились так же лихо, как они сделают это 150 лет спустя, уже в Первую Мировую. Причем можно сказать. что Русская армия применяла новую тактику. Заключалась она в том. что почти треть личного состава приходилась на иррегулярные войска в лице донских казаков, калмыков и - вот тут внимание! - башкир с мишарями. Дело в том, что донцы и калмыки в рядах русских войск были уже делом привычным, а вот два других народа были призваны под имперские знамена впервые.

Надо заметить, тревожные слова «башкирцы опять бунтуют» при Елизаветинском дворе повторялись с завидной регулярностью. В Заволжье и впрямь постоянно было неспокойно, то и дело приходилось усмирять бунты. И когда очередное восстание было разгромлено наголову, кто-то мудрый (возможно, это был все тот же Бестужев-Рюмин) придумал, как направить неуемную башкирскую энергию в нужное русло. Вместо полагающегося «секим башка» усмиренным повстанцам предложили загладить вину, послужив своим оружием Белой царице. Из согласившихся (а недостатка в них не было, скорее уж наоборот) сформировали своего рода штрафные батальоны - точнее, эскадроны, учитывая, что башкиры поголовно были конниками. И послали за тридевять земель покорять пруссаков, которые ведать не ведали, какая напасть их ожидает.  

- Надо бы русских солдатиков поберечь! - напутствовала «дщерь Петрова» отправлявшегося в поход Апраксина. 

Ничего личного или шовинистического, только бизнес! Кроме стремления сохранить до решающей схвати наиболее боеспособные части, императрица руководствовалась и сугубо финансовыми соображениями. Солдата регулярной армии за счет казны было нужно одевать, кормить, вооружить, выплачивать ему жалование, а при необходимости еще и лечить. Иррегулярам ничего этого не полагалось, ибо они были на полном самообеспечении. Именно по этой причине жителям городов и весей Восточной Пруссии, по которой зацокали копыта природной кавалерии, пришлось солоно. Успевшие за прошлые походы получить хотя бы примерное представление о воинской дисциплине, донцы и калмыки еще хоть как-то сдерживались, хотя при каждом удобном случае тоже без стеснения занимались грабежами. Башкиры же оказались для немцев хуже чумы. 

«Несколько тысяч казаков и калмыков, с длинными бородами, суровым взглядом, невиданным вооружением – луками, стрелами, пиками – проходили по улице. Вид их был страшен и вместе с тем величествен», - писал в своем дневнике пастор Теге из городка Мариенвердер. Особенно поражало бюргеров обыкновение полудиких степняков питаться сырой кониной, запивая ее теплой конской же кровью. Думается, в реальности так происходило лишь в особенно тяжелой ситуации, когда другой еды было не достать. Но прусские власти вздумали развязать против русских очередную информационную войну, и уверяли своих подданных, что башкиры в пищу ничего другого вообще не употребляют.  

- Если коней нам не хватит, детей ваших будем жрать! - решили включиться в пропагандистскую игру азиаты с раскосыми и жадными очами. - А когда и они кончатся, за стариков примемся, они хоть и жестковаты, но мы угрызем!

Вообще тугие на юмор, пруссаки этой шутки не поняли, и отныне, стоило лишь раздаться крику «Башкиры идут!», не то что мирные обыватели - военные люди во все лопатки улепетывали, куда глаза глядят. Опустевшие села и города довольные башкиры с мишарями (ну и казаки с калмыками, конечно) сначала обшаривали в поисках добычи, потом, если ее оказывалось маловато, немного жгли, а уже затем в населенный пункт без единого выстрела входила регулярная армия. Которой хотя бы в плане пропитания рассчитывать вообще уже было не на что. Смекнув, что при таком раскладе лошади вскоре начнут падать от бескормицы, а солдаты протянут ноги с голодухи, армейское командование поспешило перевести иррегуярную конницу из авангарда в арьергард.     

К середине (по новому стилю, к концу) августа Апраксин довел свою армию до деревни Норкиттен - сегодня это поселок Междуречье. Переправился на левый берег Прегеля и стал лагерем среди рек и лесов. О том, что собирается предпринять командовавший прусскими войсками генерал-фельдмаршал Иоганн фон Левальд, русские понятия не имели. Наконец, 29 августа (9 сентября) Апраксин привел свои полки в движение, желая из лесных трущоб хотя бы выбраться на простор полей, где можно было бы навязать противнику генеральное сражение. Тем временем Левальд, разведка которого также не блистала, решил застать русских врасплох на бивуаке. Подвел армию поближе, под прикрытием тумана развернул ее в боевой порядок и приказал атаковать. Как тогда было заведено, под треск барабанов, свист флейт и завывания труб доблестные пруссаки устремились вперед. И нос к носу столкнулись с выходящими из чащобы шеренгами русской пехоты с примкнутыми штыками!  

Когда неожиданно вместо задуманного штурма полусонного лагеря завязался вполне себе бодрый встречный бой, Левальд, надо отдать ему должное, смог быстро оценить изменившуюся обстановку. И решил воспользоваться разрывом в порядках противника - на участке, который должна была занимать дивизия Фермора, увязшая в тыловых обозах, сквозь которые никак не могла пробиться: ну, не идти же по телам собственных фуражиров и прочих интендантов с поварами!

Тактическое решение, надо заметить, было сколь спонтанным, столь же и верным - нашим пришлось туго, возникла угроза раскола армии надвое с последующим уничтожением по частям. Вот тут-то и произошло то, о чем и сегодня до хрипоты спорят между собой историки всех рангов и мастей. Речь о знаменитой «атаке Румянцева», которая решила исход битвы.     

- Однако ни в одном из донесений, которых я в архивах прочитал множество, ни словом не упоминается об исключительной роли генерал-майора Петра Румянцева, - рассказывает Андрей Кленовый. - Да и сам он нигде об этом не пишет. А своей нечаянной славой средь потомков обязан все тому же Андрею Болотову, который не пожалел красок, излагая этот эпизод сражения в своих «Записках».            

Тут стоит заметить, что еще до сражения Румянцев получил под свое начало четыре полка «со свободой мысли», то есть, с возможностью оперировать им по своему усмотрению. Кроме пехоты генералу всучили башкир. За пару дней до этого те всерьез сцепились с калмыками после того, как глава одного из башкирских родов узнал среди буддистов активного участника подавления последнего восстания. Чтобы не дошло до зверской резни, башкирские штрафбаты решили пока сплавить в резерв. 

Пока битва разгоралась, произошел еще один любопытный эпизод. Элитное подразделение прусского войска - знаменитые «черные гусары» атаковали стоявшую на двух высотках русскую батарею. Не исключено, что конный спецназ действовал по особому приказу: Фридриха очень интересовали внедряемые тогда в русской артиллерии новинки вроде «шуваловских гаубиц». Опрокинув прикрывавших батарею казаков и калмыков, гусары быстренько впрягли восемь орудий в постромки и потащили к себе в тыл. Но тут их перехватил артиллерийский офицер-пруссак.

- Что везете, унзере браве керле? - вскричал он. - Уж не русское ли чудо-оружие?

- Яволь! - отвечали пижоны с «веселым Роджером» на лбу.

- Дайте-ка посмотреть! Доннерветтер, что за шайзе вы приволокли, чертовы думкопфы! Обычные пушки, ничего стоящего. Ломайте их к чертовой матери и - марш-марш обратно в бой, вы, позор Старого Фрица!   

Пока немцы чинили между собой эти тухлые разборки, драпанувшие с высоток станишники и кумысники едва не затоптали румянцевских гренадер, дожидавшихся в резерве. Генерал поспешил отвести пехоту в лес, сохранив ее, но полностью потеряв из вида поле сражения. Совершенно утратив представление о текущей оперативной обстановке (Апраксин же, типа, командовал армией, ему уже было не до доставки донесений, как в былые времена), Петр Александрович, как истый русский, решил действовать на «авось», то бишь, направившись на звуки ближайшего к нему боя. Полки вышли из леса - глядь, а на опушке пруссаки всей массой навалились на земляков!

- Наших бьют! - дружно взревели усачи-гренадеры и так вдарили по вражинам, что впоследствии об этом сложили строевую песню:

«Пруссака мы бьем в окопе одним лишь штыком, одним лишь штыком!

А француза бьем по жопе, чтоб бежал бегом, чтоб бежал бегом!»

А тут и дивизия Фермора, наконец, подоспела...    

Пока разбирались с прусской пехотой, успела вновь облажаться ихняя кавалерия. Переживая неудачу с пушками, «черные гусары» поскакали на правый фланг своей армии. И тут же подверглись налету казачьей лавы. Отчаянно желая реабилитироваться, спецназовцы яростно кинулись рубиться, но казаки вдруг разом повернули коней и понеслись обратно. Наблюдавший за этим маневром Болотов потом не пожалел ругательств для охаивания якобы струсивших донцов. А на самом деле они применили один из самых эффективных тактических приемов степной конницы - ложное отступление с целью подвести ринувшегося в преследование врага под разящий удар из засады. Роль последней выполнили артиллеристы, на которых казаки вывели злополучных «черных гусар», которым с пушками в этот день ну просто не пёрло.

Русская пехота расступилась, пропуская свою конницу, и по пруссакам вдарили из всех стволов картечью практически в упор. Вражескую кавалерию выкосили несколькими залпами, после чего даже прикрыть спешно отходившие колонны Левальда оказалось практически некому. Вот уж где казаки с башкирами отвели душу, лупцуя отступавшую немчуру до самого Алленбурга! И если бы Апраксин решил развить успех, поражение прусских войск было бы просто катастрофическим. Однако русский фельдмаршал дал возможность Левальду отойти к Велау (нынешний поселок Знаменск), простоял еще целую неделю в совершенной праздности, а затем и вовсе начал отступать, будто это его разбили!

Остается только упомянуть, что после Гросс-Егерсдорфа башкирские командиры получили от казны по 50 рублей на покупку памятных сабель. Больше никаких наград штрафникам не полагалось.