Похороны мумии
@e_xlibrisКакой-то небывалою жизнью летят давние события и воспоминания. Москва, какой-то театр. Родон поет:
Когда я был аркадским принцем,
любил я очень лошадей.
Скакал по Невскому проспекту,
как угорелый дуралей.
Давил народ, но что ж такое,
зато в коляске развалясь,
Я, как бы чудище какое,
нередко ездил напоказ.
Как это странно!.. Опера итальянская, опера русская, драма, оперетка, шансонетки, куплетисты, хоры... Русские хористки выходят, одетые боярынями в кокошниках и золотых душегрейках, в тюлях; складывают руки на груди и низко кланяются. Прелестницы дебелые пускаются в танцы, каблучки стучат.
Эх, Москва, Москва, Москва,
Золотая голова.
Дрым, дрым, дрым, дрым -- дрым, дрым -- дрым... Что играет музыка?..
И как подумать, что все это было во времена "тирании и деспотизма"!
А дети купца Крибова на охоте убили рысь. Отдали сделать из нее чучело и видят, когда сняли кожу, что мясо у рыси белое. Задумались -- отчего ее не едят? Ерунда, предрассудки, надо съесть. И отдали приготовить в ресторан "Олимпычу".
Ну, и ели. И, конечно, выпили изрядно. Только она, когда ее ешь, как-то мылится во рту, и никакого вкуса...
А потом все скоропостижно захворали -- лежали на постелях в доме Морозова. Приехал к ним доктор Голубков на паре вороных лошадей, покрытых роскошной голубой сеткой, как некий ассирийский бог. Кучер в голубом кафтане, серебряные пуговицы застегнуты на спине. Посмотрел доктор на больных.
-- Спаси,-- говорят больные.-- Все нечаянно вышло. Помоги.
Тот видит -- случай редкий, и решил вызвать профессора Захарьина. Но профессор Захарьин шутить не любит, мужчина серьезный, и притом -- его высокопревосходительство...
Долго просили, насилу согласился. От самого подъезда дома до больных приказано положить мягкие ковры, остановить все часы, чтоб не били и чтоб маятники не болтались. А больным приказано было отвечать только то, что спросит. Ассистенты шли впереди, потом сам Захарьин -- при звезде и с голубой лентой. Передняя у Морозова была в египетском стиле. На колоннах -- капители цветные, лотосы, в глубине стоял саркофаг с мумией.
-- Это что такое? -- спросил Захарьин.
-- Мумия-с, из Египта-с,-- ответили ему.
Приказывает открыть. Открывают: прекрасная раскрашенная мумия. Лицо золотое, глаза -- сапфиры.
Захарьин посмотрел каждому больному в глаза и приказал лежать, дать устриц и шампанского. И сказал хозяину:
-- Зачем это у вас в доме покойник?
Хозяин испугался:
-- Как покойник?
-- А мумия-то.
И приказал ее убрать.
Огорчился хозяин. Но шампанское подняло настроение, и решили мумию похоронить... Но как? Хлопот не оберешься. Во-первых, как отпевать -- египетской веры никто не знает. Панихиду надо...
И решили -- по русскому обряду, как полагается. И меню поминок сочинили: уха, кутья, икра. Но только кто хоронить возьмется? Иереи не идут...
Однако нашли...
Больные скоро выздоровели и занялись похоронами мумии. Ну и трудное выходило дело. Как ее, мумию, звать -- неизвестно. Лет сколько -- тоже. Раб или рабыня -- тоже неизвестно. Но все же мумию похоронили ночью. Предали земле.
Некто Кольцов, ученый, что ли, или писатель, не знаю, был человек очень начитанный, и говорили -- умный, притом революционер и выражал оппозицию правительству всегда. А на диспутах был оппонент. А потому он наговорил на похоронах мумии о тирании, фараонах, рабах, русских крестьянах, полиции, о полицмейстере, губернаторе и что мумия эта -- жертва строя, невыносимого и тяжкого произвола. И в конце выковырял у нее сапфировые глаза и взял себе на память...
"Черт-те што теперь будет,-- думали молодые люди.-- Наговорил!.." Затревожились.-- "Как бы манэ-такел-фарес не вышел",-- сострил один. Но решили -- русские люди, конечно,-- все равно: за правду и пострадать хорошо... И поехали все к "Яру", к цыганам. Рассказали все гитаристу Христофору, так как его фараоном звали. Тот с горя выпил и горько сказал:
-- Да... Вот Шура-Ветерок была, так вот тоже померла...
И всплакнул.
На поминки приехали все цыгане-певцы, и другим цыганам, так как они фараонами прозывались, те, которые жили на Живодерке, пожертвовали 3000 рублей.
Были московские люди добрые -- надо правду сказать...
Поминки удались. Ну и помянули, как надо. Только не нравилось всем, что глаза-то сапфировые у мумии, которые смотрели десять тысяч лет, ну вот как у живой певицы Марфуши,-- а их он выковырял. Мало ли, что говорит хлестко. Конечно -- сапфиры...
И все бы ничего, только вызвал Огарев, московский полицмейстер, к себе Кольцова и прочих.
"Дело дрянь,-- думают,-- как быть". Позвали адвокатов на совещание. Адвокаты с виновниками похорон сидели в ресторане, не выходя, трое суток. И до того напугали молодых богатеев, что один с горя женился скорей, а другой верхом поскакал за границу.
Огарев шуток не любит, на пожары ездит парой, стоя в коляске. Голос громкий и всегда охрипший. И такие слова кричит -- очень лавочники любили полицмейстера Огарева. Говорили: "Такого не было и не будет..."
Так вот, вызвал к себе Огарев Кольцова и "похоронщиков". Пришли и дожидаются, а им из другой комнаты кто-то говорит:
-- Кто тут?
-- Я,-- говорит Кольцов,-- и другие тоже.
-- Дурак ты,-- отвечает кто-то из соседней комнаты. И такими непечатными словами садит, что все смутились. Кольцов не ожидал, рассердился и, обидевшись, начал протестовать.
-- Можете арестовать меня, сослать в Сибирь, но ругаться не имеете права. Тут к ним вышел Огарев и смеется.
-- Это,-- говорит,-- у меня попугай такой сердитый. Ничего с ним не поделаешь. Научился ругаться и меня кроет тоже. Птица -- что с нее взять... А вот вы, что ж это вы-то говорите? Это где же вы видали в России голых рабов? Почему же это я, полицмейстер,-- фараон? Что я, цыган, что ли? Вы, любезные, полегче на поворотах, я ведь старик и заслуженный. Страм какой! Тело земле предаете, и в эдаком разе -- слова житейской белиберды при покойнике говорите! Может, он души праведной был, а вы это с чего?
В это время попугай -- нет сил, что говорит. Такие слова неудобные, что даже Огарев ему крикнул:
-- Да замолчишь ли ты, стерва?
Но попугай еще громче тоже кричит: "Стерва".
-- Я вас,-- говорит Огарев,-- благодарю, что земле предали тело. Но чего меня не позвали? Все потихоньку норовите. А я-то все знаю, все вижу. Дурного тут нет, правильно надумали. Держать покойника столько лет дома, ведь это что ж такое, срамота... Кто надумал-то, душа, значит, в нем человечья есть. Кто? -- обратился он ко всем.
-- Профессор Захарьин,-- отвечают ему.
-- Ну вот, еще бы. Его высокопревосходительство,-- вот кто! Понять надо! А попугай заладил свое: "Стерва!"
Огарев подошел к попугаю и сердито говорит:
-- Зарезать тебя велю, сукин сын. И вот зажарят тебя. Они тебя съедят. Кошку на днях съели, и тебя съедят. Ну, что тут еще,-- обратился вновь Огарев к "похоронщикам".-- Кончено дело. А ежели вы и впрямь православные, так знайте -- сироты остались от инвалидов, что с туркой воевали, им вот помочь надо. Съездите-ка в сиротский суд, там подписка есть на сиротский дом. А вам, сударь, государь милостивый, за то, что вы зря наговорили на нас, на полицию, да на всех и на фараонов...
-- Можете сослать меня в Сибирь! -- гордо крикнул Кольцов.
-- Зачем же? -- засмеялся Огарев.-- Вот и нет... Зачем ссылать? Теперь, когда ты мелешь такое, тебя слушают, но веса в твоих словах настоящего нет. А посади тебя -- так жертва будешь, курсистки, студенты -- жертва строя, скажут, за правду пострадал... Что ты тогда народу, девиц перепортишь. Нет, уж увольте.
Огарев сердито покачал головой:
-- Греха этакого брать на душу не хочу. Конечно, вы человек образованнейший, все знаете, народу служите. А мы кто? Мы -- деспоты. Но все же увольте, сажать вас не буду. Прощенья просим...
И Огарев ушел.
А попугай кричал: "Давай Тверскую, пятый участок, стерва. Караул..."
В меблированных комнатах "Восточные номера", на Садовой в Москве, вечером, в комнате Антона Павловича Чехова мирно горела лампа.
Антоша Чехов писал что-то для журнала "Развлечение" и улыбался.
Распахнулась дверь, и ворвался человек с накинутым на плечи пледом, который прямо упал в кресло перед Чеховым, взглянул на него и зарыдал. То был Кольцов.
Антон Павлович в беспокойстве накапал капель в стакан с водой, отсчитал и с заботой дал выпить гостю.
-- Сегодня на волоске висела жизнь, тюрьма, ссылка в Сибирь, на полюс, во льды... Огарев вызывал...
-- Ну, что же? -- спросил Чехов.
-- О, я был как кремень, и он -- он сдался!.. Глаза Кольцова блистали торжеством...