Поэзия тяжёлого пространства: стихи Бориса Рыжего и Романа Тягунова, как методы взаимодействия с постсоветской окраиной

I.              Введение

Один из жителей Сибири, Егор Летов, утверждал, что вся сущность российской жизни заключается в её «чемоданности»: наш соотечественник вечно мечтает куда-нибудь лихо сбежать: в другое государство, город, в тайгу, на тот свет или даже в другое измерение. То есть именно в нашей стране творческий человек больше всего подвержен экзистенциальным столкновениям с окружающей реальностью: он смиряется или даёт ей бой, ищет смысл своего существования на её широких просторах. Отчаянные поиски приводят его в тонкое состояние, снимают «броню» с души и она, словно губка, впитывает от окружающего мира кубометры прекрасного и тревожащего. Это приводит к выходу из зоны комфорта, к риску оказаться на очень опасной грани - в нескольких шагах от метафизической истины.

Урбанизация и высокое качество жизни притупляют это ощущение поиска, привязывают к себе, одомашнивают, не давая лишний раз поплакать и порадоваться, прижимают яркой мишурой к себе, что сокращает количество людей, стремящихся к интегральным плоскостям бытия. Но там, где наступает переломная эпоха, рождающая поэтов, динамика города, вне зависимости от числа домов и ухоженных парков, уже не мешает чувствованию, а создаёт среду для гения. Особенно ценны в данном отношении окраинные города России, где печальные дальние кварталы, «что утром серы и пусты», предлагают особенную эстетику действительности. Ритм жизни и наблюдаемое пространство не замыливают мироощущение, наоборот, однообразность условий заставляют выходить внутренний мир человека, его индивидуальное «Я» на первый план. Личности приходится работать в довольно скупой внешней обстановке, что усиливает амбиции и порождает особую связь между пространством и творчеством.

Именно это и предлагал Екатеринбург 1990-х годов. Трансазиатский опорный пункт России ещё не стал уральской Москвой, где будут возможны снежные перформансы, получение неофициального статуса «города бесов», соседство почти пряничных купеческих домов с советским наследием, небоскрёбами и Ельцин-центром. В 90-е годы этот город, при всей креативности его жителей, имел множество атрибутов стандартной постсоветской окраины: типовые дома, бедность, алкоголизм, печально известные районы (Вторчермет и Уралмаш), разруха, сомнительные соседи, бандитизм и непростые бытовые условия. Отсутствие идеологии, которая бы направляла жизнь населения страны в единое, общее русло.

Пространство формирует творческий метод поэта, даже если в нём не так уж много объектов. Незадолго до появления Рыжего и Тягунова на поэтической арене, русский концептуализм совершил важное открытие: чем меньше слов, тем больше энергии. То есть, пустота раздражает человеческое внимание и акцентирует его лишь на том, что имеется на «холсте». Показательно в этом отношении стихотворение Геннадия Айги из одной буквы «а» на чистом листе бумаги - какой вес и звук начинает приобретать эта буква! А город с историей, погрузившийся в 90-е, как нельзя лучше подходил для того, чтобы пустота дворовых колодцев акцентировала уже самого поэта, который либо стремился убежать из него в свой внутренний мир, либо намеренно утяжелял и без этого нелегкий быт, чтобы провалиться в ещё неисследованные горизонты поэзии. Страна стремительно изменялась, ломала себя и своих жителей, погружалась в эпоху перемен. Такие обстоятельства и сама атмосфера места, находящегося на стыке между Европой и Азией, соединились и позволили смело утверждать, что в 1990-2000гг. одним из центров поэзии был именно Екатеринбург, в котором прошёл творческий путь двух крупных поэтов, Бориса Рыжего и Романа Тягунова.

Я был знаком с их произведениями ещё до того, как инфо-поле поколения, рождённого во второй половине нулевых, поразила молния этой поэзии. Но и на меня она произвела не менее электрический эффект. Ведь что для истории короткая жизнь поэта? Но её вполне достаточно для того, чтобы уже новые голоса начали цитировать и читать наизусть Тягунова и Рыжего, посылать друг другу в переписках одно стихотворение за другим. Настоящее искусство не умирает, а вечно перерождается - с кем ни заговоришь, оказывалось, что уже знают, читают, проникаются, причём вполне себе искренне. И это, в хорошем смысле, коллективное помешательство ясно очертило для меня границы эпохи, обозначило переход творчества в уже сложившееся культурное явление. А собственная жизнь, проведённая большей частью на окраинах промышленного города, знакомство с пустотой и однотипностью натолкнули меня на мысль о возможных способах поэтического взаимодействия с такой реальностью. Я бы хотел раскрыть представляющиеся для меня главными 2 варианта работы с вдохновением постсоветского пространства на основе анализа поэзии Бориса Рыжего и Романа Тягунова.

II.           Пространство и неомодернизм

Очевидно, среда играет важную роль в творческой жизни, поскольку она служит источником вдохновения и новых образов. В этом смысле родной город является как бы водоёмом со своей собственной экологией, климатом и качеством воды, в которой поэт плавает, как рыба и «мечет икру». Кроме того, окружающее пространство напрямую влияет на его настроение и эмоциональное состояние. Например, город может вызывать чувство тревоги и отчуждения, а природа — умиротворение и гармонию. Ну или наоборот.

Поэт черпает из окружающего пространства темы для своих произведений, находит в нём символы и метафоры, которые затем будут использованы в стихах. Окружающее пространство является важным элементом поэтического творчества, влияющим на содержание и эмоциональную окраску произведений. Вспомнить хотя бы, как поэт Олег Дозморов и его друг Борис Рыжий рассказывали друг другу страшные, наполовину реальные истории из советского детства. Они, эти истории были полны ужасов и криминальных происшествий, но воспринимались как обыденность - в то время убийства и кражи происходили очень часто и абсолютно везде.

Стоит ли говорить о том, что любое творчество отражает дух времени и личные переживания авторов? В особенности тех, которые жили на отчужденных, окраинных улицах и черпали вдохновение оттуда? Ведь Рыжий и Тягунов писали о состоянии жителей постсоветской России, их чувствах и переживаниях: в силлабо-тонике обоих присутствуют темы одиночества, отчуждения, поиска смысла жизни. Они оба принадлежали к течению неомодернизма. Ещё не привыкнув к «смерти автора», имели свою, универсальную правду в стремлении сделать стихи, трогающие душу как инженера-химика, так и бандита-гопника. Направление их поэзии было попыткой объединить огонь и воду, элементы модернизма и постмодернизма.

Им нельзя доверять свой рассказ,

Свой секрет, свою боль, свою жизнь –

Продадут, только слово скажи.

Постмодерн – это профиль в анфас.

Постмодерн – энергичный ручей

Провокаторов и стукачей.

Это Роман Тягунов.

Я — татарин.

Мать моя — казашка.

Сын мой не походит на меня

Это тоже Роман Тягунов, который мистифицирует, иронизирует и подвергает деконструкции свою собственную жизнь, ведь он-то никогда татарином не был.

Эта двойственность, противоречивость между высокой душой и разрушенным бытом, между желанием шутить, но быть серьёзным и выражалась в единой творческой идее. Поэты неомодернистского направления стремились создать новое искусство, свободное от условностей и ограничений. Они экспериментировали с формой и содержанием, искали новые способы выразиться, обращались к другим произведениям искусства, создавая аллюзии на них.

В библиотеке имени меня

Несовершенство прогибает доски.

Кариатиды города Свердловска

Свободным членом делают наброски

На злобу дня: по улицам Свердловска

Гомер ведёт Троянского коня

В библиотеку имени меня.

(«В библиотеке имени меня», Роман Тягунов)

Это позволяло расширить контекст своего произведения и придать ему новые смыслы, в то же время иронизируя над всеми и собой для того, чтобы выразить своё отношение к миру и к себе:

Бежит и видит человека

На золотом на берегу.

А это я никак до моря

Доехать тоже не могу

(«В кварталах дальних и печальных», Борис Рыжий)

Подвергая стереотипы, клише и другие условности общества чистому, детскому смеху, Рыжий и Тягунов также затрагивают и философские вопросы о смысле жизни, смерти, любви, всерьёз пытаясь найти на них конечные ответы. И пришлось их искать тогда, когда родной город, символично переставший быть привычным Свердловском, сотрясался и экономически, и социально. Авторы показывают, как эти события повлияли на жизнь обычных людей, понимая и принимая творчество друг друга.

III.        «Ничего не надо, даже счастья»

Но именно в поэзии Бориса Рыжего встречаются мотивы одиночества, тоски и разочарования, достигшие такой степени, после которой уже начинается ужас, ночь, нефть и густая бездна отчаяния. Он описывает жизнь в городе уже не как меланхолию, а как абсолютную тоску - в его стихах чувствуется боль от потери близких людей и загремевших в тюрьму соседей, ощущение бессмысленности существования. Однако, в его творчестве всё же есть место для надежды и любви, в том числе и к собственной жизни. Но находится оно, это место, не в Екатеринбурге как таковом, а где-то там, откуда поэт и черпает ощущение бессмертия, откуда ему нет-нет, да и нашептывают метафоры и размеры. Но в этом мире поэт не живёт, ему необходимо туда «залезть», если угодно - почувствовать вдохновение.

Почувствовать его как раз с помощью окружающего пространства. Но как именно оно проявлялось для Рыжего?

Россия — то, что за пределом

тюрьмы, больницы, ЛТП.

Лежит Россия снегом белым

и не тоскует по тебе.

(«В наркологической больнице…»)

Или вот, уже ушедшее в народ:

Эмалированное судно

Окошко, тумбочка, кровать, –

Жить тяжело и неуютно

Зато уютно умирать

(«Судно»)

Эти стихи открывают нам тёмные, но привычные поэту ступеньки жизни. Тут очень мало надежды, стремления к теплу или единению с природой. Городская среда, погрязшая в разрухе, не оставляет человеку иного выбора, кроме как стремиться к саморазрушению: «Ничего не надо, даже счастья!»

Для Рыжего эта тяжёлая атмосфера и была отправной точкой, трамплином к вдохновению. Он отталкивался от неё, сливался с ней, умножал свою боль и таким образом открывал новые горизонты в собственной поэзии. Отчасти это его и погубило. «Борька» летел навстречу смерти, относясь к ней очень даже серьёзно. Он уходил в творчество от боли и с помощью боли, «держал солнце» голыми руками. Фундамент города, пустота его чугунного пространства заливали тело, не давали окончательно сбежать, но Рыжий и не собирался убегать, а стремился, взяв на себя вину, связать, объединить, стать мостом между страдающим на социальном дне человечеством и высокими проявлениями жизни.

Погадай мне, цыганка, на медный грош,

Растолкуй, отчего умру.

Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,

Не живут такие в миру.

Станет сын чужим и чужой жена,

Отвернутся друзья-враги.

Что убьет тебя, молодой? Вина.

Но вину свою береги.

Перед кем вина? Перед тем, что жив.

И смеется, глядит в глаза.

И звучит с базара блатной мотив,

Проясняются небеса.

Бичуя самого себя, утяжеляя и без того промышленный, металлический воздух, он прибил себя к Уральскому горному хребту, пошёл на Прометеевские страдания, чтобы найти для людей правдивый и понятный ответ на вопрос: «А зачем это всё и за что?» Найти самостоятельно:

…Я часто дохожу до храма,

Но в помещенье не вхожу -

На позолоченного хлама

Горы с слезами не гляжу.

В руке, как свечка, сигарета.

Стою минуту у ворот.

Со мною только небо это

И полупьяный нищий сброд.

Фрустрация: реальность не даёт желаемого, когда хочется большего понимания среди людей и большего понимания устройства Вселенной. Вышло, что работать с пустым, ничем не продуваемым пространством весьма опасно: поэтический огонь становится ярче, но и потухает быстрее, сжигая оставшийся воздух. Борис покончил с собой в 26 лет - закончился кислород.

Но до этого момента Рыжему удалось разглядеть в самых тяжёлых итерациях города, самых жестоких и грязных его проявлениях…красоту! В родном городе, школе, институте, в работе кем придётся он любил тех, с кем сталкивался, какими бы они ни были: бывшими заключенными, бандитами, алкоголиками или поэтами.

Ангелы шмонались по пустым аллеям

парка. Мы топтались тупо у пруда.

Молоды мы были. А теперь стареем.

И подумать только, это навсегда.

В Борисе Рыжем существовали как будто два человека: обаятельный интеллигент и городской хулиган. Выход из этой двойственности он находил в мазохизме от внешнего и внутреннего мира, что приближало скорый конец. Он не смог перерасти пространство, да это ему и не было нужно, ведь поэзия Рыжего – это трагическое ощущение жизни гибнущего человека. Поэт писал об обездоленном люде окраин, у которого не было перспективы в жизни. Родной город для Рыжего — это место, где он чувствует себя одиноким и потерянным, но все - таки дома. Да, он находит в нём лишь серость уставших парков и улиц, но сливаясь с ними, обнаруживая себя в них, отталкиваясь от тяжести пространства, поэт вырабатывает поэтическую философию саморазрушения.

Борис Рыжий испытывает любовь к таким людям, к которым сострадал ещё старик Лука из пьесы Максима Горького «На дне». Поэт прокладывает дорогу от конкретного города на Урале, с которым он полностью сроднился, к смерти, терзаясь необъятностью вечности. При этом он стремится к тому, чтобы и «урки», и профессора, и рабочие Екатеринбурга запомнили его. Чтобы они захотели знать, как прошло его детство, что именно он запомнил под дождём на улице Титова. Чтобы они с его помощью сумели найти гармонию в условиях разрухи и пустого пространства. Можно утверждать, что стихи Бориса Рыжего вдохновлены его Вторчерметом, из которого поэт, как из родного озера, одиноко выныривал дышать чистым воздухом поэзии. Просто однажды он не стал выплывать.

IV.         Сколько измерений у пространства?

В творчестве же Романа Тягунова прослеживается больше метафизический дух уральской жизни, нежели конкретика районов и больниц. Это не просто внешние признаки, а особый тип языка и образ мышления: поэта Романа Тягунова с пространством связывает нечто неуловимое, но вполне реальное. Отчего это происходит? 

Мы движемся

Кто в лес, кто по грибы:

От линий

Жизни

К линиям

Судьбы.

Роман Тягунов был по образованию математиком. Он двигался, уходил от жизни через игру с языком и самим собой и, в отличие от Рыжего, не торопился нырять в боль окружающего пространства.

Если представить себе методы их взаимодействия со средой как лучи, заключенные в границы языка, т.е. в рамки человеческого мышления и исходящие из общей точки в пространстве, то обнаружится - луч Рыжего стремится уйти как бы «вниз». Он направлен к простым людям, к твёрдой поверхности и, только отразившись от неё, направляется в обратную сторону, к «потолку», чтобы… Пересечься по пути с Тягуновым.

Ведь тягуновский принцип взаимодействия с пространством зеркально противоположен методу Рыжего. Тягунов изначально направлен «вверх», в этом заключается «неудача» его побега от скупой реальности, т.к. человеческое понимание Вселенной ограничено, за определённым уровнем духовности уже начинается сумасшествие, фанатизм, юродство. А Роман не был сумасшедшим, хотя и успешно симулировал блаженного, чтобы «косить» от армии. Его луч запросто достигал верхней границы языка, но, затем, обращался в сторону людей так, чтобы приобрести структурность и выверенность, сохранив метафизику стиха. То есть два поэта из одного и того же города, задающиеся фундаментальными вопросами, порождёнными единой средой, по природе своей направлены в противоположные стороны. Но, отражаясь от верхних и нижних границ языка, они пересекаются в общей поэтической точке, где-то между небом и землёй. Так они приходят к одинаковым ответам, достигая высший уровень духовного взаимопонимания.

Теперь, припав к мертвеющей траве,

Ладонь прижав к лохматой голове,

О страшном нашем думаю родстве.

И говорю: люблю тебя, да-да,

До самых слез, и нет уже стыда,

Что некрасив, ведь ты идешь туда,

Где боль и мрак, где илистое дно,

Где взор с осадком, словно то вино…

Иль я иду, а впрочем — все одно.

(Борис Рыжий — Роману Тягунову)

И способности воспарить над пространством его научила именно его математическая, земная профессия – она показала, как играть, структурировать, создавать из стихотворений формулы путём проб и ошибок. Методом множества черновых исправлений данного «оттуда», ведь нельзя думать, что поэту в моменты вдохновения «кто-то нашёптывает» стихи, а он, как талантливый стенографист, быстро всё записывает и уже бежит относить свежую подборку в журнал. Опровержение этому могут служить черновики Александра Пушкина, человека по своей природе ещё более воздушного, чем Тягунов - на их страницах не было живого места от количества исправлений, вариаций вымученных, но идеально отточенных строк.

Любая попытка «заземлить» стихотворение через архитектонику, чтобы впустить туда читателя, была непростой, но весёлой игрой для Тягунова, схожей с решением интересной задачки. Поэт, как математик, сам заключает себя в условия объекта, над которым ведётся работа, но именно в таких рамках фантазия полностью и раскрывается. Тягунов не хотел, чтобы люди видели в его стихах тоже самое, что они и так видят на улицах каждый день – серость и тяжесть. Роман хотел создать видимость легкого и непринуждённого жонглирования языковыми формами, доставить и удовольствие, и пищу для разума, рассуждая на вечные темы. Но чтобы достичь этого, не улетая совсем высоко, откуда его точно никто не поймёт, включая даже его самого, Тягунов прибегал к структурированию поэзии. Этот процесс имел что-то общее с архитектоникой стиха Владимира Маяковского своей нарочитой точностью и восторженностью от неё же, а Маяковского, как и «царицу наук», Тягунов очень любил.

«Любовь к математике в дальнейшем проявлялась у него в очень многих стихах. Иногда я видел, как он над ними работает, — он их конструировал, стихи получались геометрические. По крайней мере, мне так видится», — вспоминал Константин Патрушев в журнале «Урал».

Но может ли математика доказать вечность, одновременность? По крайней мере, тема скоротечности жизни была важна для Тягунова. Он полностью осознавал, как важно ценить каждый её момент и как трудно, порой, это делать. Как истинный неомодернист, он пытался найти ответ на тот же вопрос, что и Борис Рыжий: «А зачем это всё и за что?»

Его поэзия тоже пронизана чувством одиночества и отчуждения - настоящий поэт всегда одинок, особенно изначально стремящийся не во внешний, общечеловеческий мир, а в свой, внутренний. И, в отличие от Рыжего, он видит в окружающем пространстве не только негативные стороны, пытаясь найти ответы на вечные вопросы не в обыденности, а на высших проявлениях бытия.

Но зачем это всё и за что?

В библиотеке имени меня

Несовершенство прогибает доски.

Кариатиды города Свердловска

Свободным членом делают наброски

На злобу дня: по улицам Свердловска

Гомер ведёт Троянского коня

В библиотеку имени меня.

Вот же как стремится прижать к земле родной Екатеринбург 90х годов, придавить, оставить с собой! Но Роман приходит к выводу, что такая реальность и выеденного яйца не стоит, если у человека нет высокой цели. А какая может быть высокая цель у поэта? Да и вообще у любого человека, который принадлежит искусству? «Никогда не умереть», конечно. Только искусство способно обеспечить такую память о человеке, которая победит концепцию времени. И Тягунов считает, что реальность в общем-то плохо соотносится с человеческим восприятием, этот мир со своим пространством почти полностью иллюзорен. Отсюда и выходит то, что Тягунова всегда спасало: хорошее чувство юмора и несерьёзное отношение к действительности.

Он любил пошутить. Как писал поэт Олег Дозморов: «…после одной из его (Рыжего) публикаций пришла телеграмма

«Я Рыжего сегодня почитал

И, каждую его запомнив фразу,

Мне захотелось двинуть на вокзал,

Чтоб с ним в Свердловске водки выпить сразу!»

Конечно, это Боря сам сочинил. Но, как говорится, нас устроят оба варианта. Если он сочинил – это тоже прекрасно. Борис хотел, чтобы стихи вызывали непосредственную реакцию – чтобы человек из Краснотурьинска, прочитав его стихи, захотел приехать выпить с ним водки. И приехал. О, если бы действительно такая телеграмма существовала – это очень похоже на Тягунова, тот любил так разыгрывать…»

Герман Гессе в «Степном волке» доказывал, что человек, признающий существование вещей над обывательским сознанием, уже не может относиться к страданиям и тяжестям этого мира серьёзно, высшие области мышления дают человеку юмор, «бессмертный смех». Такой человек уже вооружен тем, что может перерабатывать пустоту пространства, суету сует в стойкость перед невзгодами и ударами судьбы. Если «жить тяжело и неуютно», то это всё равно того стоит, т.к. даже это временно, ведь дальше будет только свет. Это очень жизнеутверждающая позиция, которая совсем не значит, что Тягунову не было дела до жителей Екатеринбурга и России, на их проблемы. Совсем наоборот. Просто он возвращался к ним, дотронувшись до «потолка» над тем местом, куда, возможно и попадают поэты после смерти, пытался донести жителям города и страны свои открытия. От небесного, заполненного духом пространства спускался к пространству опустошения духа, чтобы быть понятым родной страной. Не похожая ли на Рыжего ситуация, с той лишь разницей, что один спускается из стратосферы, а другой поднимается в неё? Не зовёт ли Тягунов с облака стойко пережить земную жизнь, и не учит ли Рыжий, как твёрдо встать на землю, опереться на неё, чтобы как можно выше к небу потом подпрыгнуть? Выходит очень гармоничное противоречие из одного и того же пространства, дополнение друг друга, прямо Инь и Янь.

Роман, кстати, никогда не был крещён, но постсоветская окраина своей внешней непривлекательностью помогла ему нащупать Бога – в него поэт, кажется, верил, молясь в дневниках о спасении семьи. Для неё и для себя занимался рекламой и пиаром, наукой, скалолазанием, зарабатывал деньги -странные занятия для поэта, не так ли? Совсем не странные-это же придавало игровую составляющую в жизнь Тягунова, да и на какие средства мечтать? Он, «увидевший солнце», возвращался с него к привычным обывателю материям и становился, например, проворным предпринимателем. Таким, который мог придумать премию «Мрамор», достигнув, пожалуй, высшей степени юмора - смеха над смертью. Он достиг потолка и начал играть уже с ней, т.к. смерть была последней преградой, последней «задачкой» на пути к полной свободе от силы притяжения Земли и, в частности, Екатеринбурга 90-х годов. Туда, где можно будет спокойно смотреть на город - часть своей жизни с позиции наблюдателя и, наконец, только оттуда понять, что происходит с людьми и миром. Найти универсальные ответы на все вопросы, ведь там то они точно будут! А затем посмотреть на окружающее пространство со всей возможной широтой, никому не доказывая теорему, но обладая аксиомой: люди должны знать, что среди бандитов, инженеров, бараков и типовых домов был тот, кто смог посмеяться над смертью, сделать её переменной в уравнении, в котором после знака «равно» всегда получается жизнь.

Преображая белый свет

Восьмиугольной призмой цвета,

Вопрос находит свой ответ,

Как люди – добрую примету,

Которая глядит им вслед.

Выходит, что Роман Тягунов, в отличие от Рыжего не стремился быть поглощенным окружающим пространством как таковым, не отталкивался от него. Он направился в совершенно противоположную сторону, в сторону игры сознания, в сторону метафизики, чтобы попытаться найти ответы на фундаментальные вопросы, а их, в свою очередь, суметь донести людям, спустившись к земле и родному городу структурной, математической выверенностью своих стихов.

V.            Заключение

Таким образом, в 1990-е годы в Екатеринбурге, как и везде в стране, происходили значительные перемены, скорее даже разломы во всех сферах жизни общества. Старые ценности и идеалы рушились, а новые ещё не успели сформироваться. В такой среде поэты искали вдохновение и способы взаимодействия с ней - поэзия пространства Екатеринбурга 1990-х годов отражает сложность и противоречивость того времени.

И Рыжий, и Тягунов в нём одиноки, но Роман видит в окружающем мире не только негативные стороны. Отношение к городскому пространству у поэтов разное. Для Рыжего Екатеринбург — это место, где он чувствует себя потерянным. Он видит в нём лишь свою жизнь в серых домах и на унылых улицах. Тягунов же видит город частью своей жизни, на которую можно легко посмотреть с высоты, словно на картине «Над Витебском» Марка Шагала. Он наблюдает за происходящим вокруг и пытается понять, что происходит с людьми и миром. Рыжий больше фокусируется на личных переживаниях и чувствах, а Тягунов стремится к философским размышлениям и анализу происходящего. Оба поэта являются яркими представителями своего времени и оставили значительный след в русской литературе.

Но они имели под собой общую советскую почву, не успевшую ещё покрыться зарослями постмодернизма, доводящими до относительности и собственную жизнь. Их поэзия, пронизанная чувством одиночества и вынужденного отчуждения, была следствием поиска универсальных ответов на фундаментальные, вечные вопросы: о смысле жизни, природе любви, сострадании человека к человеку. И такие внутренние задачи столкнулись с пространством постсоветского города, вырабатывая 2 главных варианта взаимодействия с такой средой.

Первый вариант — это попытка осмыслить происходящее и выразить свои мысли и чувства через конкретную, земную поэзию. По ходу создания стихов о разрушении старого мира, о новых реалиях жизни, о надеждах и страхах, можно прибегнуть к использованию доступных, но оригинальных образов и метафор, передавая своё восприятие постсоветской действительности. Его и выбрал Борис Рыжий, сросшийся с пространством родного города.

В родном дворе мы рубимся в домино,

И я кричу, что эта банка — мимо.

А за окном кружится снег.

Идёт домой моя жена.

Я говорю ей: «Знаешь, Эмма,

Я видел сон, что я тебя убил».

Вот как можно ясно, отчётливо передать тревогу и безысходность, которые были характерны для очень многих людей того времени.

Второй вариант взаимодействия с вдохновением тяжёлой среды — это уход от реальности в мир фантазии и причудливой мечты, в мир увлекательных игр. Создание Вселенной со своими законами и формулами, где царили бы любовь, добро и справедливость. Как раз те чувства, которых так не хватает в реальной жизни. Это путь Тягунова, метод, который выбрал не только он. Вот, например, отрывок из стихотворения уральского поэта Юрия Казарина:

Ты — моя жизнь, ты — моё счастье,

ты — мой свет, ты — моя звезда.

Без тебя я — пустота.

С тобой я — целый мир.

Таким способом можно лаконично передать глубокую привязанность к близкому человеку. Но в данном контексте эти 4 строки можно интерпретировать, как посвящение самой поэзии, которая живёт даже там, где пространство состоит из заводского тумана и дыма ночных папирос. Без тебя я —пустота. С тобой я — целый мир.

Оба варианта взаимодействия с вдохновением тяжёлой среды имеют право на существование. Каждый выбирает себе путь, соответствующий собственному характеру и мировоззрению. Главное, чтобы в условиях великих потрясений как можно меньше поэтов уходило от нас со словами:

«Я всех люблю. Без дураков».