Поебота двух баб которые люжут жопу и пизду друг другу голые
Поебота двух баб которые люжут жопу и пизду друг другу голые
Цвет фона
черный
светло-черный
бежевый
бежевый 2
персиковый
зеленый
серо-зеленый
желтый
синий
серый
красный
белый
Цвет шрифта
белый
зеленый
желтый
синий
темно-синий
серый
светло-серый
тёмно-серый
красный
Размер шрифта
14px
16px
18px
20px
22px
24px
Шрифт
Arial, Helvetica, sans-serif
"Arial Black", Gadget, sans-serif
"Bookman Old Style", serif
"Comic Sans MS", cursive
Courier, monospace
"Courier New", Courier, monospace
Garamond, serif
Georgia, serif
Impact, Charcoal, sans-serif
"Lucida Console", Monaco, monospace
"Lucida Sans Unicode", "Lucida Grande", sans-serif
"MS Sans Serif", Geneva, sans-serif
"MS Serif", "New York", sans-serif
"Palatino Linotype", "Book Antiqua", Palatino, serif
Symbol, sans-serif
Tahoma, Geneva, sans-serif
"Times New Roman", Times, serif
"Trebuchet MS", Helvetica, sans-serif
Verdana, Geneva, sans-serif
Webdings, sans-serif
Wingdings, "Zapf Dingbats", sans-serif
Насыщенность шрифта
жирный
Обычный стиль
курсив
Ширина текста
400px
500px
600px
700px
800px
900px
1000px
1100px
1200px
Показывать меню
Убрать меню
Абзац
0px
4px
12px
16px
20px
24px
28px
32px
36px
40px
Межстрочный интервал
18px
20px
22px
24px
26px
28px
30px
32px
Памяти черного знамени, а также всем нынешним анархистам — стихийным или сознательным. Take care, и хорошего настроения .
Сейчас на Земле живёт семь миллиардов человек. В основном, это бздящие народы. Они забыли, что можно и нужно сопротивляться отношениям власти на этой планете. Они забыли, что необходимо противостоять хамству и холуйству, давлению и разложению. Они не хотят напрягаться во имя собственного достоинства, не хотят отстаивать свои права, не хотят проявлять справедливость и милосердие. Они просто плодятся и выживают, открывают офисы и пялятся на витрины. Неужели их всех подвергли лоботомии? Нет, они просто бздят. Конец двадцатого века — время великой бзды, купеческого примирения, зубоврачебной покорности. Но наша книга не такова. Наша книга — боевая рана. Она дымится от несогласия и гордости, от азарта и неистребимой охуелости битвы. Мы кидаем в толстолобую харю неолиберализма наше котячее зловоние, наше щенячее негодование, нашу поросячую независимость.
Мы — это Барбара Шурц и Александр Бренер, влюблённая парочка. Мы не пишем роман, но хотим поведать здесь нашу подлинную историю. Мы повстречались, чтобы скандалить, кидать яйца в подонков, трахаться и напоминать друг другу о существовании анархии. Барбара — австрийская тёлочка, Александр — русский кобелёк. Разные культурки взрастили нас и голосят за нашими спинами, как волчьи стаи, как шакальи полчища. Но нам плевать на наши популяции и традиции. Главное — это наша личная орально-гени-тальная солидарность и взаимовыручка. Мы интернационалисты и индивидуалистические анархисты. Еще мы феминисты. Мы верим только в одно сообщество — влюблённых. Мы посылаем воздушный поцелуй сапа-тистам. Мы отрицаем всех навязываемых нам литературных предшественников и наставников — мы срать хотели на Уильяма С. Берроуза и на Ирвина Уэлша, на Луи-Фердинанда Седина и на Тома Вулфа. Все деятели культурки в большей или меньшей степени продавались гегемониальной похабщине власти, а мы не хотим. Скурвимся мы или не скурвимся, покажет время. А пока мы плюём на все ваши дорогие могилы, хиппи-недоноски и панки-обсоски, черные пантеры и ситуа-ционисты-химеры, ёбаные красные бригады и структу-ралистсткие маскарады. Конечно, мы вас любим, но от всех вас исходит неистребимый душок патриархальности и авторитетности,саморекламы и культурной мертвечины. А от нас? В данный момент нет, а там поглядим. Нужно очень постараться, чтобы не вляпаться в господско-холуйскую историю культурки, которую стряпают папаши вроде Андре Бретона или Малкольма Макларена. А всякие там артистические какашки типа Джеффа Кунса, Владимира Сорокина или Салмана Рушди только и мечтают о том мгновении, когда они свалятся в вонючую дырку всемирного культурного сортира, да не только свалятся, но ещё и останутся плавать на бархатистой поверхности. А лужа-то действительно зловонная, омерзительная лужа! Потонуть в ней тоже ой как не хочется! Так что же делать? Творить иную культуру, которая реально разъебёт вдребезги ге-гемониальные структуры и выведет нас на дорогу прямых физических и речевых контактов! И мы реально уничтожим государство, материальную и духовную собственность, страх, нищету, невежество, властные отношения, репрессии всех видов! Большая работа нам предстоит, колоссальная! За дело, бунтующие хорьки и лисята всех стран и сословий! Не ссать!
Мы встретились год назад. Александра выпустили тогда из тюрьмы в Амстердаме! Ура! Я отмотал целых пять месяцев. За что? Я уже рассказывал эту историю. В амстердамском Стеделийк-музеу-ме я подошёл к картине пресловутого русского модерниста Казимира Малевича. Долго же я добирался до этой картинки: из Нью-Йорка, через Париж, Берлин и Милан! На холсте был изображен маслянными красками белый крест на белом фоне. Претенциозная русская культурка, привет! У меня в кармане лежал баллончик с зеленой краской. В зале с Малевичем не было ни души. Я вытащил баллончик и струёй краски нарисовал на белой картине зелёненький знак доллара: прибил доллар к кресту, как Иисуса. В то время я уже не считал себя художником и презирал contemporary art .. Что такое современное искусство? Как сказал бы Жан Жене, это простой беззвучный пердёж в гостиной, где собрались гости в смокингах и декольте. Эти господа делают вид, что ничего не случилось, хотя вонь в помещении стоит изрядная. Что ж, пердеть нужно! Но так, чтобы гостиная взорвалась! Чтобы все, заткнув носы, выскочили наружу! Чтобы бокалы задрожали! А современное искусство пердит без звука, без шороха. Так что я не хочу быть современным визуальным художником — я политический активист. Йяа!
Итак, я нарисовал доллар на Малевиче, подозвал охранника и продемонстрировал ему нашу с Малевичем работу. Бедняга просто не знал, что и подумать! Ему казалось, что всё на месте, всё в порядке, это был явно не эксперт по Малевичу. Зато как озверели кураторы! Они прибежали в зал, когда меня уже заковали в наручники. Они чуть не растерзали меня, просто на куски разорвали, одна старая сука плюнула мне на штаны. Вот какая любовь к искусству: беспредельная! Твари, лучше бы вы не мертвых художников обожали, а к живым внимательней относились! Ебать вас, не переебать!
Короче, я отсидел за Малевича пять месяцев, а потом сел на самолёт и прилетел в Вену. Вообще, меня должны были выслать в Израиль, у меня израильское гажданство с 1989 года. Но в Вене открывалась одна вонючая русская выставка в Сецессионе, меня тоже на неё пригласили. Ибо, как водится, все хотели видеть знаменитого Александра Бренера, отмотавшего пять месяцев за Казимира Малевича. Ложное внимание, собачий интерес! Меня встретили в аэропорту оба куратоpa выставки — австрийский и русский! Говнодавы похабные! Но срать на всё это. На следующий день мы встретились с Барбарой.
Барбара училась Венской Академии прикладных искусств. Ха! Это был специальный Свободный Класс Академии, проект самоорганизованного студенческого коллектива. Коллектив, как обычно, состоял из весьма разнородных элементов: пустоголовых кукушат, амбициозных функционеров, авторитарных вожаков, желторотых энтузиастов, дискотечных придурков, ну и так далее. Ссать и срать! Здесь, как и всюду, разворачивались игры власти, межличностные соревнования и институциональные интриги. В то время я представляла из себя комбинацию из двух составляющих: депрессии и феминизма. Феминизм дал мне оперативную критическую концепцию современного общества и всех царящих в нём неравенств, а депрессия — ну, она дала мне паучье вымя и виртуальную пустыню!
В 70-е годы радикальные феминистки публично сжигали свои бюстгальтеры и туфли на каблуках. Простушки! Сейчас нам не поможет, даже если мы сожжем Белый Дом, Мавзолей и венский Оперный Театр. Хитросплетения власти опутывают каждого, как сиреневые эротические упругие щупальца. Власть именуется не Парламент, не Жак Ширак, не Саддам Хусейн, не ЦРУ: власть это Клаудиа Шифер, это Николае Кейдж, Кортни Лав, Кальвин Кляйн и миллионы их безымянных неофитов и подражателей. Власть — это мясные кубики бизнесменов и лесная ягода рыночных торговцев, лапша университетских преподавателей и копчёные селёдки послушных эмигрантов, рождественский воск студентиков, все, все, все!
Конечно, мы встретились, чтобы трахнуться. Я не сношался уже больше пяти месяцев — только онанизм, онанизм, онанизм. Проклятый тюремный онанизм. До тюрьмы я тоже не ебался бог знает сколько дней и ночей — номадизм, бля, нищета, воздержание. Но и я реально давно не ебалась: депрессия, скорбное бесчуствие, прозябание. Мы встретились на вернисаже этой дешёвой русской выставки и, честно говоря, не расчухали друг друга. Не опознали. Я подумал, что Барбара — сушка, стерилизованный крольчонок, деревянная мастурбанка. А я решила, что Александр сам депрессивный, как выпь.
Мы пошли в кафе при Сецессионе и выпили пива. Короче, мы нажрались, как свиньи. Последний притон оказался совсем рядом с домом Барбары. Александр трусил, как щенок, я его первая поцеловала, а потом залезла в штаны. Там ничего ничего не стояло, он был совсем бесчуственный — то ли от страха, то ли от пива. Я почти внесла его домой. И в первый раз я не кончила, хотя это и не было противно. Он лизал мою пизду, но она тоже стала бесчувственной от алкоголя. Еще он лепетал: "Я тебя люблю", и это было смешно мне, потому что никого невозможно любить в первый раз. В первый раз может быть только хорошо или плохо. Мне было ни хорошо, ни плохо, а скорее все равно. По фигу. И немного странно.
Чтобы расставить все точки над "и", я должен сказать, что я женат. Моя жена и мой сын живут в Израиле. Ёбс! Не рождался папаша хуже меня. Я ни хуя не думаю о семье: только иногда пизданут по мозгам могучие угрызения совести.
Я очень люблю удовольствия. Я начала трахаться в пятнадцать лет: сладко, сладко! К сожалению все мои мальчики были деполитизированные мудаки. Самое светлое воспоминание — об одном умном пятидесятилетнем дяде, с которым мы дружили месяца три. Всё испортил его сынок-оболтус, который терпеть меня не мог и орал на папу: "Старый ёбарь!"
Когда я лизал барбарину пизду, я почувствовал, что попахивает кровью. На следующий день рванули месячные, и мы еблись в великолепной кровище. Я кончал быстро и с мучительным воплем, как неопытный пехотинец, которого подстреливают в самом начале сражения. Менструация! Я доставал Барбару своим членом до самого донышка, я был по колено в крови, меня тошнило от наслаждения. Барбара вдруг начала пахнуть ужасающей заскорузлой пиздой, она распространяла вокруг себя сладкую гниющую вонь — в кафе, в кинотеатре, на кухне! Мы оба охуевали. Что такое? У меня начала болеть пизда, нет, не пизда, просто повысилась температура: 38,5! Бедняжка лежала в постели, а Александр ходил вокруг со вздыбленным хуем и тревогой в душе. Охуение и меланхолия!
Стало совсем плохо. Я не спала всю ночь, и следующую тоже. Голова и бедра горели: чад! Мы решили ехать к врачу, в дежурную больницу. Душной ночью, в такси, хуй знает куда, на край города. Врач оказался хером с юморком: "А почему на вас разные носки?" По кочану! Ёбаный коновал! Лучше смотри, что там в пизде, почему воняет, болит, почему температура?!
Оказалось, в пизде застряли два тампона. Глубоко в пизде. Барбара и Александр еблись, Александр утрамбовывал тампоны, тампоны загнили. Менструация, бля! Некомпетентность, забывчивость! Охуение!
Мы полюбили друг друга. Как это происходит? Мне нравятся барбарины пальцы на ногах, лицо, нос, клитор, руки — охуительно! Она — божок. У неё так волосы растут на лобке — мне страшно нравится! А я никогда не видела такой волосатой выпуклой груди, как у Александра. Все мои мальчики были субтильные, с узенькими плечами. А у Александра плечи просто пиздец. Его не портят даже седые волосы и дырки от прыщей. Он — мальчишка. Мы трахаемся часто. Мы живём в Вене.
В Вене все люди выглядят, как персонажи комикса. По внешности сразу можно определить, кто тайный агент полиции, кто семейный садист, кто наемный убийца, кто блядь. Вена спокойный и предельно дисциплинированный город: только собаки срут на тротуарах.
У Барбары есть двухкомнатная квартира на Штум-пергассе, дом №11. Это квартира моего папы. Но папа живёт в городе Клагенфурте. А на Штумпергассе раньше жил Гитлер.
Мы просыпаемся в одиннадцать. Это сладко! Всю ночь мы обнимаемся. Это не так-то просто! И всё-таки мы помним, что в Африке полно голодающих детей. Здесь,в Вене, дискриминируют беженцев из бывшей Югославии и турок, наверное, тоже. Наше веселье и наша любовь — крайне хрупкая вещь в этом бездарном, тоскливом, беспредельно уродливом мире. Здесь только и слышно: хрясь! хрясь!
Как выживать? Мы не хотим работать нигде, ни в каких институциях. Мы ненавидим наёмный труд. Последний раз я работала смотрительницей в выставочном зале Академии: просто стояла, как пень. Там висели картины австрийских академических экспрессионистов. Меня начало тошнить через пятнадцать минут, мне показалось, что я забеременела от ушастого плюшевого зайца. Всякая работа для денег отвратительна, как руки полицейского пиздюка!
Последний раз я работал в Иерусалиме, лет восемь назад. Я мыл полы в синагоге. Я ненавижу религию, бля...
Мы начали рисовать порнографические картинки: то ли на продажу, то ли для удовольствия. На самом деле это не порнография, а политические лубки. Мы снабжаем их текстовыми комментариями, разъясняющими нашу позицию. В двух словах наша позиция выражается формулой: радикальная демократия здесь и сейчас! Что такое радикальная демократия? Это непосредственные физические и интеллектуальные контакты с самыми разными людьми, в самых разных контекстах: контакты, которые игнорируют принятые нормы, правила, условности. Если хочешь поцеловать человека — целуй его прямо сейчас, не откладывая на потом! Если хочешь залепить пощечину гаду — не стесняйся, действуй, не откладывая! Радикальная демократия в действии!
Однажды мы пошли в комиксный магазин в 5-м районе — посмотреть порнокомиксы. Там сидел хозяин: старик, похожий на окончательно ссучившегося Пола Маккартни. Как только мы вошли, он стал нервничать и дёргаться. В чём дело? Мы не могли понять. Мы рассматривали комиксы и возбуждались. Какие пизды нарисованы!
— Что вы тут ищите?! А?! Барбара сказала:
— Мы ничего не ищем. Мы смотрим порнокомиксы. Старик заорал:
— Это нельзя! Уходите! Немедленно уходите! Вы слышите?! Да?!
Мы удивлённо смотрели на него: как кролики на разбушевавшегося беззубого удава. Ну и ну! Что это он?
— Уходите! Убирайтесь! Вон отсюда! Немедленно! — вопил бешенный старик, хрипя и волнуясь. — Уходите, а не то я вызову полицию! Вы слышите?! Полицию!!
Старик позеленел. Его начала бить крупная, малярийная дрожь, судороги свели тело, голова запрыгала, как оторванный гриб.
— Вон отсюда! Вон! Чтобы вашего духа здесь не было! Слышите?! Вон!!
Мы стояли и смотрели на его истерику. Может, он антисемит?
В конце концов нам это надоело, и мы ушли. Скорее всего, он был просто больной.
Потом мы решили, что зря ушли без скандала. Надо было доебать старика. Или пожалеть его? Попрыгунчик!
Вена — это город, где живут стерилизованные морские свинки. Вообще, это город грызунов. У них у всех за щеками полно зерна — монет, драгоценных камешков, конфет, всякого дерьма. В домах тоже полно хуё-вых картин, подушечек, буфетов, пыли, стиральных машин. По телевизору постоянно хихикают пошлые рожи, как в Третьем Рейхе. Все добротные австрийские писатели — Музиль, Бернхардт, Бахман — ненавидели своих сограждан, как зачумлённых хомяков:
Всё-таки мы решили вернуться к этому старику в ко-миксовый магазинчик. Посмотреть, повторится у него припадок или нет. Может, нам удастся доконать его. Поучить радикальной демократии!
Старик встретил нас за прилавком, как и в первый раз. Казалось, он нас не узнает. Возможно ли такое?
Мы снова направились к полке с порнокомиксами.
На этот раз Пол Маккартни вышел из-за прилавка и стоял перед нами. На его губах вздувались и опадали желтоватые пузыри. Ёбнутый, да и только!
— А?! Нет! Нельзя! Вон! Отсюда! К чёрту! Пошли вон! Духу вашего! Не было! Вон отсюда!! Немедленно! Сейчас же! Слышите?! Вон!!
Надо отдать ему должное: его истерика была вполне в духе радикальной демократии. Только фашисткого толка, пердун старый.
Через минуту он бился уже на полу. Глаза вылезли из орбит, ширинка расстегнулась, шнурки развязались, ухо ходило ходуном.
— Вы!.. Слышите!.. Не... мед... лен... но! Вввон! Вдруг он затих, вытянулся. Это была агония, несомненно. Ни хуя себе!
Мы смотрели на несчастного с жалостью и ужасом. Это был уже не Пол. Это был старый обоссавшийся жмурик. Кадавр, одним словом. Мы тихо смотались.
А ведь в нём что-то было, в этом припадочном старике. Дверь звякнула колокольчиком. Может, вызвать скорую?
Наш друг из Милана, художник Марко Вальери, говорит, что в Вене много красивых девушек. До хуя! Это правда? Да, на Марияхилферштрассе полно красоток. Но они ничего не стоят! Стерилизованные морские свинки! Вот Барбара — действительно красивая, самая красивая, во всём Западном полушарии красивейшая! Это так! Честно! Я настаиваю! А все остальные — грызуны!
Ёбаный старик — земля ему пухом. Хорошо ещё, что нас не застукала полиция. А то навесили бы на нас убийство, суки. Бля.
Мы хотим сейчас клятвенно, как перед военно-полевым трибуналом, заявить: над Европой ночь, базарная, багдадская, репресивная ночь! На дворе сейчас не венский рождественский денёк 1998 года, а просто 3 часа беспросветной зимней ночи где-то под Мурманском или Читой. Чёрт возьми! Что такое пресловутая Объединённая Европа, в частности? Это новая неолибералистическая империя, механизм регуляции и дискриминации всех чужих, других, неугодных! Объединённая Европа — новый этап перманентной мировой войны, которую ведёт глобали-зированный капитализм против aliens в лице иммигрантов, субкультурных меньшинств и сопротивленцев разного рода. В ходе этой паскудной войны уже истреблены миллионы людей всюду, везде: в Китае, России, Австро-Венгрии, США, Камеруне, Боливии, Палестине, Индонезии, Вьетнаме, Чили!..
Да это всем известно! Мы ничего нового добавить не можем! Бедные продолжают беднеть, а богатые богатеть. Или это не так? Пожалуй всё-таки так! Или бедных приручают, дисциплинируют, как собак и попугаев, включают в гегемониальные структуры! А главное:
понижается градус милосердия, дружеской взаимопомощи, благородного соучастия! У всех, во всех группах! Права человека? Они больше никого не интересуют. Вся эта крикливая, шумная кампания по защите прав человека, которая велась в 70-е и 80-е годы — не больше, чем пропагандистская дешёвка, мозгоёбство, одна из игр холодной войны! Просто выпендривались послы в ООН, просто газеты ебали мозги молодёжи! Анжела Дэвис! Дин Рид! Владимир Буковский! Генерал Григоренко! Академик Сахаров! Да, герои! Натан Щаранский — узник совести! Он сейчас возглавляет похабнейшую партию в Израиле! Политикан! Хитро-жопая сволочь! Нельсон Мандела — полжизни в тюрьме?! Героический борец с апартеидом! Да он теперь кентуется со всей кликой: Клинтон, Тони Блэр, Ширак, Мадлен Олбрайт! Примеряет пёстрые рубашки перед газетной шушерой! Мандела!
Символика, абсолютная символика: Тони Негри вернулся в итальянскую тюрьму. Умница, интеллектуал, настоящий левый, обвинённый в сотрудничестве с «красными бригадами», он в своё время сбежал из тюрьмы во Францию, преподавал там философию. И вот четырнадцать лет спустя прилетел в Рим, в лапы полиции. Зачем, спрашивается? А затем: в поганых тюрьмах солнечной Италии до сих пор гниют леваки, осужденные в 70-е годы, гниют без надежды, без амнистии. Публика о них забыла, никто об этих делах знать не хочет. И Негри вернулся, чтобы оказать зэкам моральную поддержку, чтобы напомнить собакам-итальянцам об их соотечественниках, изнывающ
Красотка из ПлейБоя разделась догола и начала показывать эротику
Тренер по фитнесу трахнул спортивную брюнетку после тренировки
Спящая девушка в голубых чулках