Подруги засели в кустах справить нужду

🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Подруги засели в кустах справить нужду
УДК 94(474.3) К 53
Илмар Кнагис ТАКИЕ БЫЛИ ВРЕМЕНА
Ответственный за издание: Дзинтра Гека
Перевод: Жанна Эзите
Редактирование и корректура: Жанна Эзите
Фото: Дзинтра Гека и из личного архива Илмара Кнагиса
Дизайн и верстка Ванда
Войциша
Выражаем благодарность за содействие в публикации книги: Южно-Калифорнийскому
отделению организации «Латвияс Ванаги» в США Теодору Лилиенштейнсу Айвару
Еруманису
Центравлему правлению организации «Даугавас Ванаги»
Публикатор: Фонд " Sibirilas b ё rni "
Отпечатано si а TALSU TIPOGR Ä FIJA
© Илмар Кнагис, 2010
© Фонд " Sibirilas b ё rni " 2010

©Дзинтра Гека, 2010
©Жанна Эзите,
2010
«Приключения везучего человека» - такой подзаголовок дал автор своему
повествованию о жизни. Воистину невероятное везение - пережить две ссылки,
годами ходить как по лезвию ножа между жизнью и смертью, встретить на своем пути
множество людей с такими несхожими судьбами, опираясь на свой ни с чем не
сравнимый опыт, выработать собственное мировоззрение, создать семью и вернуться
на родину обогащенным, богаче, чем был, когда высылали. Но это только начало.
Илмару Кнагису суждено было не только дождаться Атмоды и восстановления
независимости, способствуя этому, отдавая весь свой опыт, силы и время, но и
взять на себя еще одну трудную задачу - не дать исчезнуть из памяти тому, что об
империи зла должны знать будущие поколения и весь мир. Собранные факты и
воспоминания вскрыли такие размеры и методы преступлений советского режима, о
которых большая часть общества даже не подозревала. Говорить от имени тех, кто
уже никогда ничего не расскажет, - долг и честь оставшихся в живых.
Лишь немногим хватило сил и здоровья, немногим выпала удача еще раз побывать
там, где когда-то страдал ты сам, твои близкие и еще тысячи тысяч других. Именно
там, за Полярным кругом, устанавливая кресты погибшим в Агапитово, Вятлаге,
Соликамске гражданам Латвии, Илмар Кнагис пережил свой «звездный час». «Замерзал
- не замерз, тонул - не утонул, медведи меня не съели, то, что хотел, я сделал и
всегда в трудную минуту ощущал поддержку хороших людей», - говорит автор.
Живая историческая память в духовной сокровищнице народа ни с чем не
сопоставима. Никакое другое поколение не имело такого опыта, не имело примеров
такой веры, надежды и любви. И сегодня не легко найти и обнародовать правду о
недавней эпохе лжи - мир так быстро все забывает и живет иллюзией о себе самом,
ибо так удобней. А зло только того и ждет. Оно множится во тьме, но исчезает в
свете правды. Недаром сквозь все века звучат слова песнопевца Давида: «Блаженны
то, кто идет праведным путем, и поступает по правде всегда».
Благодарю всех, кто оказал мне поддержку в работе над этой книгой: товарищей по
общей судьбе Маргариту Сидере и Владимира Нестерова, соученицу Скайдрите Тинтс,
поэтессу Анду Лице, писательницу Луцию Кюзане, Юрия Сайварса, всех, кто помогал
мне советом, делился крупицами воспоминаний, не скупился на добрые слова.
Спасибо Латышскому фонду за финансовую помощь при издании этой книги.
Чтобы сердце успокоилось и наивно поверило, что через 100 лет некий
исследователь, нанизывая в логичной последовательности мгновения жизни
нынешней и недавнего прошлого, захочет создать связную историю времен и событий,
каждый должен обязать себя написать воспоминания. Свою версию жизни. В
противном случае десяток-другой версий людей самых усердных и умных послужат
аргументом для бесстрастных историков будущего. И снова это будет история
избранных. Как было испокон веков.
Гундега Репше
Лето 1983 года. Мы летим через полуостров Таймыр. Под нами таинственные,
нетронутые цивилизацией и почти не-хоженые туристами места - Путоранское
плоскогорье, озера, реки, ледники, водопады которого ждут нас, водных туристов
из Латвии.
Я был счастлив. Счастлив, как любой турист, когда позади поезда и самолеты,
многолюдные шумные вокзалы и перроны, тяжесть рюкзаков и не вписывающегося ни в
какие габариты снаряжения водных туристов, веселые, но и чреватые
неприятностями попытки схитрить при взвешивании багажа (ибо какой же уважающий
себя турист не считает святой обязанностью хоть на пару килограммов обмануть
Аэрофлот). Позади беготня по магазинам за последними необходимыми вещами и
оформление документов, что было совсем непросто, так как отправлялись мы в
места, хранившие множество тайн и зачастую недоступные простым смертным. Все
осталось позади. Впереди нас ждал маршрут протяженностью почти полтысячи
километров по рекам и озерам Путорана, самого необжитого региона на земле.
Я смотрел в иллюминатор и вспоминал далекие-далекие минувшие времена. Много ли
можно вспомнить за час полета? Очень много. Всю жизнь. Там, на юге, где земля
сливается с серыми небесами, у подножья гор Путорана закончилось мое детство и
началась юность. Всего несколько сот километров отделяли меня от тех мест.
Совсем недалеко отсюда Агапитово - «Остров смерти», где погибли сотни женщин и
детей. Чуть дальше система рек и озер, которые когда-то я исходил вдоль и
поперек - на лодке летом, на лыжах зимой. Остяцкое, Щучье, Тунгуска, Плахино,
Сопочка, таинственные, с трудом найденные Чумные озера. Пять поставленных мною
изб, лодки, которые я смастерил. Дальше на юг Игарка, место моей второй ссылки,
и заброшенная, поглощенная болотистой тундрой последняя сталинская стройка,
Великая Трансполярная железнодорожная магистраль - «Мертвая дорога». Мое
отрочество, моя юность.
Тень вертолета скользит по раскинувшейся далеко внизу поверхности озера Лама.
Какие тайны, какие следы преступлений хранят его глубины?! Во время войны в
озере как будто бы была затоплена баржа с опасными политическими
«преступниками». Возможно, это лишь легенда, но вспоминали ее многие, даже
сейчас, за несколько дней до вылета нашего вертолета с базы в Вальке. Ходили
разговоры и о массовом уничтожении заключенных, которых сбрасывали в ущелья
Путоран и там просто засыпали, взрывом. Тот, кто знает плато Путорана и вообще
Таймыр, понимает, что регион этот идеальное место для уничтожения без следа
тысяч, а если потребуется, то и миллионов людей. А потребность в этом в России
возникала не однажды.
Меня уже тогда, в юности, влекли загадочное плато Путорана, или Хантайские
горы, как мы их тогда называли. Охотясь, я не раз добирался до самой южной
границы гор. Никакого постепенного перехода равнины в гористую местность не
было. Горы начинались внезапно. Они вставали передо мной почти вертикально, как
в «Затерянном мире» Конан Дойла. Теперь-то я знаю, что это были лишь «передовые
посты» Путорана, как бы острова гор, отломившиеся частицы, заброшенные в тундру
и болота. С этих окутанных тайной гор стекали реки с экзотическими названиями -
Кулюмба, Горбиачин, Хантайка.
И вновь, вот уже в третий раз, я на севере. На сей раз, правда, по собственному
желанию: за Полярный круг привели меня туристские тропы и необъяснимая
ностальгия по северу, а не приговор «рыцарей революции» - чекистов, как в 1941 и
1949 годах.
Как назвать чувства, которые заставляют человека, прожившего какое-то время на
севере, снова и снова туда возвращаться, возможно, не каждого, но многих? Вряд
ли можно сравнить с любовью то, что испытывает человек к тем местам, где провел
самые тяжкие годы своей жизни. Где замерзал, голодал, где испытывал отчаяние и
подвергался унижениям, где терял друзей и сам не однажды заглядывал в глаза
смерти. Все это было в далекой, чужой и враждебной стране. Но была и юность,
было завораживающее северное сияние, штормовой Енисей, романтика оленьих и
собачьих упряжек, была и дружба, и первая любовь тоже была.
Вертолет высадил нас высоко в горах, на берегу кое-где свободного ото льда озера
Негу-Икэн. Вокруг одни камни и цветы. Потом мы плыли вдоль поросших фиолетовыми
цветами озерных берегов, преодолевали ледники, шли по покрытой вечными снегами
равнине, наконец редкой красоты, почти непреодолимая река Негу-Икэн,
незабываемая Колтамы с ее сорока захватывающими дух порогами, горный хрусталь в
разломах скал, берега, усыпанные обглоданными оленьими костями вперемешку с
медвежьими погадками и следами, могучие пороги и водовороты реки Аян. И вот
Хета, возникшая при слиянии рек Аян и Аякли, выносит нас из Путоранских гор.
Река растекается по равнине, как море, и начинается однообразно- утомительное
путешествие, когда изо дня в день только и остается, что копать веслами
спокойные, необозримые воды Хеты и рассказывать спутникам о том, что было
пережито в этих краях много лет назад.
Это путешествие было как бы возвращением в прошлое, возвращением в юность.
Близость исхоженных в юности мест, те же дикие, первобытные условия - все это
всколыхнуло в глубинах памяти, казалось, давно позабытое. На самом деле я ничего
не забыл, только чувство было такое, что многое происходило как будто не со
мной, а в увиденном бог знает когда фильме. Слишком давно все это со мною
случилось, слишком невероятным казалось. Невероятным? Но что в том
невероятного? Тысячи и тысячи пережили нечто подобное, если не более страшное и
тяжкое. А во всем Советском Союзе десятки миллионов. Но события тех лет не
кажутся нереальными только потому, что психика поколений того времени так
изнасилована и изуродована, что вещи и события, каких не знала история и которые
следующие поколения - поколения нормальных людей - будут считать немыслимыми и
непонятными, сегодня считаются как бы сами собой разумеющимися и нормальными. Ну
что особенного?! Такие были времена...
Как же все тогда произошло? Как начался самый мрачный период в жизни десятков
тысяч жителей Латвии, самые мрачные страницы в истории латышского народа? Кто-то
из юмористов сказал: «Была прекрасная «Варфоломеевская ночь»!»
Была ночь 14 июня 1941 года. Варфоломеевская ночь латышского народа. Тогда и
начались мои «захватывающие» приключения.

Мчался латыш далеко на чужбину
На статном жеребце,
Земля гудела...
Старинная песня ссыльных латышей
Короткая июньская ночь была на исходе. Уже светало, когда в дверь позвонили.
Звонок показался необычно громким. Вероятно, потому, что прозвенел неожиданно и
непривычно. Разве звонили нам ночью? Потом раздался нетерпеливый громкий стук.
Их было трое - тех, кому отец открыл дверь. На главном был серо-коричневый
реглан, слишком теплый для лета. Это был латыш, мне кажется - из российских
латышей, из тех, кому удалось избежать кровавой расправы с латышами в России в
1937 году. Сколько же надо было предать своих соотечественников, чтобы самому
остаться в живых? Правда, в то время об этих событиях я еще ничего не знал.
Второй был милиционер, кажется, из Екабпилса, но незнакомый. В таком маленьком
городишке милиционеров знали всех наперечет. Фамилия его была Загерис. Сын
Анны. Помню, как сказал он это «реглану» для занесения в протокол. Третий был
офицер советской армии. Армейский, не
из НКВД. Фуражки у последних были с синим верхом. Значит, и армия была
привлечена к проведению арестов.
Отцу велели сесть, положить руки на стол. Так он и просидел, пока мы с мамой
собирали вещи. «Реглан» допрашивал отца и что-то записывал. Говорил грубо,
вызывающе. Он, по всей видимости, был из тех, кому подобные операции доставляли
наслаждение. Упивался сознанием собственной власти. Его лицо и голос я еще долго
помнил. Милиционер, выполняя его указание, рылся в шкафу в поисках оружия.
Офицер присутствовал только в самом начале, потом вышел, но вскоре вернулся на
грузовике, где уже сидел бывший начальник Екабпилсского военного округа капитан
Язеп Брокс с женой и дочерью, моей одноклассницей.
На сборы нам отвели ровно час. Когда мы кидали в автомашину чемоданы и узлы из
скатертей и одеял с собранными в спешке вещами, офицер забросил в машину и две
пары лыж, стоявших в прихожей, сказав, мол, в Сибири они мне пригодятся.
Закинул он в машину и кое-какую одежду, отцовский полушубок и корзину с грязным
бельем, стоявшую там же в прихожей. Эти вещи и содержимое бельевой корзины
спасли нас в первую зиму не только от холода, но и от голода.
Помню (вернее, помнила мама, потому что я по-русски не понимал), офицер сказал
еще, что здесь фронтовая полоса и нас высылают как опасный элемент.
По дороге к нам в машину подсадили семьи богатых торговцев евреев - семью
Ландманов и две семьи Друков. В каждой было по двое детей в возрасте 5-7 лет.
Всходило солнце, кода мы переезжали мост через Даугаву. И теперь, когда мне
снова случается проезжать в Екабпилсе по мосту, я всегда вспоминаю то утро.
На станции Крустпилс мужчин увели. Помню все, будто это случилось вчера. Это
одно из тех мгновений, которые остаются в памяти на всю жизнь. Мужчины шагали
навстречу солнцу, по-военному печатая шаг, три старых латышских стрелка - Эмиль Кнагис, Язеп Брокс и Ансис Потцепс. Шагали, расправив плечи и высоко подняв
голову. Следом за ними семенили два солдатика с раскосыми глазами, держа
винтовки с примкнутым штыком под мышкой. С затуманенными глазами я смотрел в
спину уходящему отцу и сжимал в кулаке только что врученный им французский
перочинный ножик, который еще хранил тепло отцовской ладони. Силуэт отца
растворился вдали - в переплетении рельсов и солнечных лучей. Исчез на вечные
времена.
А перед нами раскрылись двери большого телячьего вагона - «пульмановского». В
темном пустом вагоне на маленьком чемоданчике у самых дверей сидела растрепанная
и рыдающая красивая молодая женщина с плачущей девочкой на руках. Аустра Путеле
с дочерью Смайдой. В одиночестве они провели в темном вагоне несколько часов.
Разве ж только одно это не могло довести человека до сумасшествия? Все их
имущество состояло из маленького чемоданчика и корзинки.
Это был четырехосный телячий вагон, на скорую руку переделанный под
спецоперацию. Нары в два этажа, напротив двери «оправка» - дырка в полу и
наклонная доска над ней. Никакого ограждения не было, чуть позже мы сами
завесили это место простынями и скатертями. По одну строну вагона два маленьких
зарешеченных окошка. В другом конце окна были закрыты. В вагоне нас собралось
человек 70. Было много стариков и маленьких детей, трое или четверо грудные
младенцы.
Вскоре возле вагонов начали собираться люди. Родные, близкие. Пришел и брат
моего отца Альберт с женой. Думается, многие из пришедших провожать нас по
законам того времени тоже должны были находиться в таких же зарешеченных
вагонах, но, очевидно, вагонов было не так много, сразу всех им было не вывезти.
Благодаря содействию нашего родственника Яниса Круминьша, который работал в
райисполкоме и был членом компартии, Альберту удалось вывести из вагона бабушку.
Сейчас она покоится где-то в Германии. Дядя с семьей и бабушка уехали на Запад,
когда немцы отступали. А что было делать? Оставаться и спокойно ждать русских?
Ждать ареста, Сибири? Их бы туда отправили сразу же вслед за нами, если бы не
война. Без сомнения, вторжение немцев в Латвию спасло от депортации в Сибирь не
одну тысячу человек. Дядя Альберт умер в Англии в восьмидесятые годы, так и не
приняв гражданства другой страны.
В вагоне было жарко, душно. Пахло потом, детскими пеленками, отхожим местом,
одеколоном и невесть чем еще.
Наш состав загнали на какую-то железнодорожную ветку недалеко от станции. Под
окнами стояли охранники, вооруженные винтовками со штыками. Они разрешили нам
взять кое-что у провожающих. Наш вохровец иной раз и сам подавал сверток через
окошко, пока от удара об решетку не разбилась банка с вишневым вареньем и все ее
содержимое не вылилось солдату на голову. В те дни это было единственное
развеселившее нас событие. Больше таким способом мы ничего не получили и этого
солдата тоже больше не видели. Кто знает, где сейчас покоятся его косточки?
Возможно, на поле боя, а может быть, ему всю войну пришлось охранять «врагов
народа» в Вятлаге, Норильске или Воркуте.
Вначале казалось, что депортация проводится бессистемно, как в анекдоте,
популярном в годы коллективизации, который мы услышали позже: выслать надо было
кузнеца, но так как он в селе был один, выслали бондаря, потому что тех было
двое... В России и в жизни нечто подобное происходило. Бесконечные войны и тупая
идеология и так-то темный народ оболванили окончательно. В России во всех
репрессиях большую роль играло доносительство. По принципу - кто первый.
Зачастую основной причиной был материальный интерес «стукача». Понравилась
комната, мебель, жена соседа или не давала покоя застарелая ненависть.
В Латвии, похоже, было иначе. Вначале согнанное в вагоны сообщество казалось
чрезвычайно пестрым, но после более тесного знакомства с этими женщинами, с
прошлым их и их мужей у всех нашлось нечто общее, стали ясны главные причины
ареста. Участие в Освободительной борьбе, в частях бывших латышских стрелков,
активная общественная деятельность, особенно в организации айзсаргов. И всех
отличал высокий уровень интеллигентности. Зажиточность, богатство не были
основным критерием.
Система, очевидно, была разработана давно и списки частично составлены еще в
России (сейчас это документально доказано), и даже если использовали доносы,
предательство, то только как вспомогательное средство. По российским меркам мы,
латыши, были маленькой горсткой, а опыт и информированность чека были
огромными.
В конце тридцатых годов в Латвии по образцу английской книги «\Л/Но 15 \л/Но»
вышла книга «Я его знаю». Эта книга могла бы стать для чекистов пособием по
выявлению латышской национальной интеллигенции (а может быть, и стала). Было
ясно, что цель депортации - уничтожение интеллигенции, интеллектуалов. Если
уничтожить интеллигенцию, с остальными справиться легче.
(Неужто Райнис и в самом деле считал рабочих «основным классом» или это был
чисто популистский ход?)
Эта депортация положила начало геноциду латышского народа, и только война не
позволила довести его до конца, до «нулевого варианта». Чекистам, имевшим
двадцатилетний опыт уничтожения лучшей части своего и других завоеванных
народов, хватило бы нескольких месяцев, чтобы в Латвии от латышского народа не
осталось и следа. Вообще-то в Советском Союзе латышей начали уничтожать еще в
тридцатые годы и раньше, во время коллективизации, только тогда мы знали об этом
чрезвычайно мало. Не скажешь, что арест для всех явился неожиданностью. Многие
это предчувствовали, только не хотели верить. Но что все примет столь массовый
характер, этого, конечно, никто не предполагал. Очевидно, о массовых депортациях
крестьян в конце двадцатых годов в России и в завоеванных ею странах в Латвии
знали немногие.
Правда, было ощущение, что назревает что-то недоброе. Слухи ходили разные. И
слухи эти, и страхи имели под собой почву. Вспоминалось все, что когда-то
слышали и читали о событиях в России и здесь, в Латвии, лет двадцать тому
назад. К сожалению, в народе информации об этом было чрезвычайно мало. В народе,
скорее, царили антинемецкие, а не антирусские настроения. Во всяком случае, до
оккупации. И даже через год, когда были уже арестованы сотни людей и многие
пропали без вести, каждый все еще надеялся, что его это не затронет. Так уж
устроен человек, что он всегда надеется на лучшее. Но ведь действительно
невозможно представить, что тебя могут арестовать ни за что. Только за то, что
тебе принадлежит построенный своими руками или унаследованный от родителей дом,
или магазин, который к тому уже национализирован, как, впрочем, и дом, или за
то, что был судьей или прокурором, служил в армии или в полиции той самой
Латвии, суверенитет которой Советский Союз признал двадцать лет назад. Признал
на вечные времена.
Каждый человек и весь народ еще на что-то надеялись. Но на что можно было
надеяться? Правительства его обманули. Как старое, так и новое. Оставалось
надеяться на войну. Мы, дети, войны не видели, но все наше детство было
пронизано дыханием минувшей войны, славой стрелков, славой Освоб
Молодые девченки в предбаннике сауны
Японки засветились на скрытую камеру в туалете
Продавщица уединилась поссать в базарном туалете