Подарок

Санобар уколола палец и зажала «ой» губами, покосившись на спящего мужа.

Ильхом спал на своей половине кровати, как-то слишком тихо для спящего человека. Теплый март 1956 года заглядывал в окно их домика одним большим желтым глазом, словно прищурившись, пах белыми цветами и нагретым саманом. Санобар слила воск со свечи, чтобы горела ярче, и вновь стала прокладывать мелкие, как кунжут, стежки на ткани, - это платье нужно дошить до утра. Утром она уйдет. Она могла бы шить на машинке, которая досталась ей в приданное, но ее стрекот разбудил бы всю махаллю, ночью даже оседающая пыль имеет звук. Короткий «уф» опять вырвался из ее груди и пошевелил волосы спящего мужа.

А все потому, что неделю назад Ильхом ака, самый уважаемый человек в махалле Рабочего городка, передовик производства компрессорного завода, стахановец и член партии стукнул кулаком по столу, поймал подпрыгнувшую пиалушку, чтобы не разбилась, и сказал, что на праздник его жена, мать его шестерых детей, получит подарок – 12 дней отдыха в санатории «8 марта». И что он не какой-то там средневековый бай и мракобес, и уважает право женщины… тут он запнулся. Его женщина требовала оставить ее в покое и в собственном доме. Но много ли она понимает? Потом еще раз, уже тихонько, стукнул по столу и добавил «Я сказал!»

Санобар положила последний стежок, и даже не посмотрев на результат, сердито завернула в платье очередной «уф». 

…А за несколько километров от этого сердитого вздоха, в Хасанбае, в три часа утра тетушка Малохат раздавала последние ценные указания своим келинкам. Никто не спал, все провожали тетушку и ее младшего сына в Ташкент. Тетушка еще раз цепким взглядом оглядела покидаемое хозяйство, вздохнула, прочитала словословие, накинула веревку на рога коровы Ювош и решительно двинулась в путь. Корова Ювош с тоской посмотрела на родной загон, вздохнула, почти как тетушка, и поплелась за хозяйкой, крепко переставлявшей по пыльной дороге коротенькие ножки в черных калошках. Утреннюю молитву тетушка запланировала в районе Чукурсая. И Аллах свидетель, лучше бы атеистам не попадаться ей на глаза со своей пропагандой.

…Первый лучик солнца торопливо пробежал по саманному дому старой махали и Ильхом с Санобар сделали вид что проснулись. Оба молчали. Санобар поставила чайник на огонь, оделась, собрала завтрак. Все ее шестеро детей сели с ней на ее половину курпачи, напротив отца. Самая младшая Ильмира взяла со стола пиалушку, и наклонилась над ней, собираясь плакать.

-Ильмирахон… - тихо сказала Санобар. – Ты за старшую. Смотри за отцом. Следи за порядком.

Старшие сестры вздохнули с облегчением - Ильмира отставила пиалушку и сурово насупилась, как и подобает главной. Ильхом из последних сил пытался не сломаться. Эту путевку ему выдали, как передовику. Он обменял ее на женский санаторий, для своей жены, и считал, что поступил мудро, правильно и это хороший подарок. Но что-то подарок совсем не принес радости.

…Они вышли за ворота и…. обомлели. За воротами их маленького домика с недостроенной молхоной и садиком стояла половина махалли. И тут же воздух взорвался от голосов, загудел акцентами, языками, вхлипами и междометиями.

- Не переживай, Санобар! Лечись спокойно! Твой дом будет в порядке! Мы присмотрим за детьми!

Женщины тут же просочились сквозь ворота, как мука сквозь сито, по хозяйски оглядывая владения соседей. Ильхом с Санобар окаменели, как два мавзолея, замерли не в силах даже осознать, что происходит. Ильхом не отрывал изумленных глаз от своей младшей сестры Малохат, позади которой стояла корова.

Малохат выступила вперед, прижала маленькие ручки к груди и проникновенно произнесла:

Мой дорогой, старший, многоуважаемый брат! – и притопнула ногой. Потом набрала воздух в легкие и еще звонче произнесла: - Мой очень любимый, дорогой многоуважаемый брат, Ильхом-ака! – на большее ее от избытка чувств не хватило, она рукой отодвинула брата и прошла с коровой внутрь двора, по направлению к молхоне.

- Что… - еле смог вымолвить Ильхом.

- А то! – отозвалась Санобар.

- Откуда они узнали?

- А у нас возле клуба дерево растет, под ним волшебный экран, каждый вечер все мысли соседей показывает!

Да уж. Что-либо утаить в махалле так же нереально, как спрятать осла за пазухой. Все несет информацию – слишком озабоченный взгляд Ильхома, слишком грустные глаза Санобар, лепешки, больше чем на неделю, уборка в доме, как перед Хаитом. А затем достаточно потянуть за ниточки, остановить  сына, дочку, подняв вопросительно брови, разузнать на заводе. Соседи знали, что 8 марта что-то произойдет, оповестили сестру и рано утром собрались возле ворот, в ожидании.

Санобар мстительно усмехнулась, подхватила Ильхома под руку и не давая оглянуться, повела по направлению к санаторию. Она то будет в тишине и неге лежать под виноградником, а ему возвращаться в дом, полный громких женщин. И избежать этого нельзя – фаросат невозможно отменить ни при царизме ни при коммунизме.

…-Мужчина, вам сюда нельзя…- сказала санитарка возле ворот. – Идемте, женщина.

Ильхом неловко обнял жену.

- Счастья вам, Ильхом ака, на эти 12 дней… – ехидно сказала Санобар и исчезла за дверью санатория. Дверь захлопнулась за солнцем, день потемнел и стал черно-белым, потеряв краски, как на кинопленке.

…Да, это был ад. Дом напоминал муравейник, в котором бегали большие, горластые муравьи в шуршащих платьях. Они заваривали чай каждые двадцать минут и пытались накормить хозяина. «Ильхом ака! О, Ильхом ака! Где вы?» - звучало каждые полчаса, как будто он заблудился среди стульев. Седой ежик Ильхома стоял дыбом.

Как только он собирался вбить гвоздь в стену, чтобы как то отвлечься, мужская половина соседей тут же прибегала, с вопросом, не помочь ли чем? Может молоток подержать, гвоздь подержать, стену подержать, за локоть поддержать? Позвать старого Абрам ака, он даст дельный совет. И Икрам ака, он прораб, даст дельный совет.

Старшие дети сбежали кто куда, одна Ильмира с маленьким веничком стояла возле ворот, в сотый раз подметая тропинку у стены.

Ближе к вечеру Ильхом забылся тревожным сном на плоской крыше, завернувшись в чапан, накрыв лицо «Шарк Юлдузи», периодически просыпаясь от истошного вопля, «Тихо все, Ильхом ака спит!». А потом проснулся от тишины. Открыл глаза и увидел младшую дочку, стоящую на лестнице и неотрывно смотревшую на него.

-Дочка… - сказал он и протянул руки. – Ильмира забралась к отцу и погладила по голове.

-Ничего, додажоним, ничего… - как-то по-взрослому произнесла она. Яркие звездочки улыбались им с неба.

Ильхом поцеловал маленькую ручку, уткнулся в нее, и ему захотелось заплакать.

…Санобар в сотый раз посмотрела на часы, висящие на стене. Она сидит в этом кресле уже полгода, а часы показывают что только пять минут.

-Тут всегда так…- отозвалась соседка, проследившая за ее взглядом. - Время другое. Очень много его тут.

Санобар вдруг подумала, что хочет собрать это время в платок и забрать с собой. Как нечто ценное. Ведь дома его всегда не хватало. А тут даже мухи летают мееедленно, как осенние листья.

В санатории особых лекарств не было, как не было и особых болезней. Большинству женщин просто надо было выспаться и дать отдых ушам от голосов кайнанашек. И все недуги отступали. Санобар выпила чай, растянулась на калавате под абрикосовым деревом во дворе. Беленькие платочки женщин, сидящих на ступенях здания, превратились в цветы урюка. Солнце ласково потрепало ее за нос и она чихнула.

И уснула. Последний раз она так спала под резными узорами листьев в юности. Ей снился Ильхом. Как он пришел свататься к ней сам, вопреки традициям, в дом к ее тетке, и сказал, что приданного ему не надо, избегая смотреть в сторону Санобар. Как она его выгнала, за то что не спросил ее лично. Как потом простила. Потому что он сказал ей, глядя в глаза:

-Санобар, я обещаю тебе…Я обещаю тебе… Что никогда тебя не обижу… Никогда!

Для ребенка, выросшего без родителей, все детство которого можно было описать одним словом «обида», это было больше, чем три мешка золота.

Они сразу стали жить отдельно и свой дом построили своими руками. Санобар стегала чапаны, за рубль каждый, отдавала торговкам на Чорсу. Всю зарплату муж приносил ей - маленькие разноцветные бумажки складывались в большой медный чайник, и никогда не считались. У них не было лишних денег, молхону вон построили, а на корову не накопили.

Санитарка накрыла ее покрывалом, и она проспала до вечера.

…Это была самая длинная ночь в ее жизни. Она просто не знала, как спать одной. Смотрела на минутную стрелку на часах и думала, что часы над ней издеваются, просто не идут! В голове осталась только одна мысль – соседка Айшан, она в ее доме. Та самая Айшан, которая выгнала двух своих мужей, теперь в ее доме. Ярко нарумяненная, насурмленная, с подведенными глазами, в шелковом платье… 

В шесть утра Санобар уже сидела под дверью главврача.

…Ильхом проснулся от звяканья чашек и равномерного женского гула. Провел рукой по небритому лицу, женщины махали уже пришли на дежурство, заняли посты, освежили опахала, начистили шлемы, заточили алебарды.

- Аллах… - внезапно сказал он. И тут же рассердится на себя. Не потому, что он передовик и стахановец, член партии и убежденный атеист поминает Бога, а потому что ему стало невыносимо стыдно. Как все было хорошо, так Аллаха не вспоминал... Он махнул рукой куда-то в сторону неба, дескать, извини за беспокойство. Но ему мучительно захотелось чуда.

Он вышел во двор и закрыл глаза. Муравейник тут же стукнулся об него, как волна, откатившись, звякая чашками, бусами и сережками.

Ильхом стоял с закрытыми глазами, подставив лицо солнцу. Еще одиннадцать дней. За одиннадцать дней его сварят как сумаляк, вычерпают ложками, и облизываясь, съедят.

-Му-у-уу…- сказала корова Ювош, выгоняемая малышом Малохат из молхоны. Вчера она паслась возле радиостанции и ей там понравилось.

Чудо, чудо, свершись пожалуйста. Забери меня маленькой птицей, к окошку моей Санобар. Он открыл глаза и… увидел жену, стоящую в воротах. Счастье плеснулось в нем, как огонь в тандыре, обжигая до кончиков волос. Он кинулся к ней, обнял, и стал причитать, сквозь счастливый смех:

-Зачем ты пришла? Сейчас же иди обратно! – но руки отказывались отпускать родное.

- Ильхом ака, врач сказал, что я совершенно здорова. – сказала жена. – Можете со мной развестись, но из дома я никуда не уйду!

…а путевку отдали тетушке Малохат. Она хотела взять с собой Ювош, но корову в санаторий не пустили. Путевки на нее не было…

Иллюстрации с картин художника Александра Петровича Громыко