Под кукушкиным гнездом ч.3
Анастасия Кашкина, @sotavisionОтделение №17, Кащенко, коронавирус
«Тут очень много девушек, у которых парни военные, либо которые мечтают, чтобы их трахали мусора. Сейчас слушаю разговор, который раскрывает личность героини. Хочу, говорит, ФСБшника, ОМОНовца или ФСОшника, и уже вторая пациентка утверждает, что пила водку с Путиным».
Я хочу закончить рассказывать про психиатрические больницы. Эта часть — последняя из серии расшифровки моих дневников и рассказа о бюджетной психиатрии изнутри.
Пусть написать можно было бы больше, но с каждым днем воспоминания об этом сказываются на моем здоровье. Поэтому сегодня я расскажу, как меня перевели в 17-е отделение все той же больницы имени Ганнушкина, как все отделение заболело ковидом, я оказалась в Кащенко и несколько дней мучилась от синдрома отмены.
Грамматика дневников сохранена. Текст содержит описание и демонстрацию телесных повреждений, описание физических и эмоциональных страданий.
«У медицинского поста на лавочке сидело три женщины. Бабушка, сидящая и доедающая кусочек хлеба за столом, спросила у Лизы, как ее зовут. Та ответила. Бабушка спросила, сколько людей сидит у медпоста. “Трое”, — ответили мы. Бабушка продолжила есть. Женщины ушли, и она снова задала тот же вопрос. “Там никого нет, бабуль”, — снова сказали мы.
— Да как же, есть же!
— Кто там?
— Девочка.
— Сколько ей лет?
— 15.
— Что она там делает?
— Ее взяли в плен.
— Кто?
Бабушка замолчала. Спустя пару минут она обратилась к Лизе:
— Ты помнишь меня?
— Нет.
— Можно я подойду?
— Нет! Нельзя! — закричала Лиза.
— Почему? — спросила бабушку.
— Вы меня пугаете, — ответила Лиза».
28 августа, на десятый день пребывания в больнице, меня перевели в отделение №17. Мне обещали, что я полежу там 2-3 дня, так, для соблюдения формальностей, и меня выпишут. Каждый день меня пичкали надеждами, будто специально, чтобы от нескончаемой фрустрации я осталась у них навсегда. Или они искренне верили, что меня подослали специально, с редакционным заданием, оттого старались сделать мне хуже. Чтобы я не могла написать про них качественный материал.
Напомню, что я хоть и планировала писать про бюджетную психиатрию, не горела желанием оказаться внутри этого мира грез, безумия и слез.
Слезы. В каждой палате кто-то плачет. Бедные женщины, сосланные в это место безумными родственниками, пойманные медбратьями в попытке покончить с жизнью или волею рока ставшие жертвой расстройств или заболеваний. Плакала я, плакали мои соседки, плакали бабушки из соседних палат. А мы только и слышали «перестань плакать, а то никогда отсюда не выйдешь!» Ни тебе слов утешения, ни грамма сопереживания. Они, медсестры и санитарки, тоже нуждаются в этих словах утешения и граммах сопереживания. Они вынуждены перерабатывать, сутками торчать в этой помоечной, убирать за лежачими и делать кучу других мерзких вещей за не самую большую зарплату. Казалось бы, компромиссы? Ну уж нет.
«Камеры.
Санитарки и медсестры очень парятся из-за камер. Так Лизе не давали сидеть со мной на одной кровати. Наличие камеры в моей…камере вообще оказалось для меня сказочным открытием.
В коридоре Наташа бычит на санитарок, проводящих в туалете генеральную уборку.
— Тихий час! Ты спать вообще должна!
— Я в туалет пройти должна!
— Пусть идет, пусть будет грязно. Камеры засекли, что ты тут убиралась.
В прошлом отделении мне запретили есть хлеб в коридоре. Попросили не делать этого на камеру. К огромной радости, мне прислали футболку fuck control, и я прошлась по всем камерам в отделе и потыкалась в них изображением горящей камеры».
В семнадцатом отделении были свои плюсы и минусы, отличающие его от двадцать третьего. Из плюсов: разрешали передавать свою одежду (но только один комплект); передачки если и крали, то пациенты, а не медперсонал; вечером выдавали сотовые телефоны и разрешали пользоваться от 20 до 40 минут (в 23-м давали 2 минуты на звонки); медсестры были лояльнее и помогали, если нужна помощь (давали обезболивающее, когда в 23-м на это нужно было разрешение врача, которого не дождешься). Из минусов. Душ раз в неделю. Многие мыли волосы в раковинах мылом «Красная цена». Чтобы подмыться, набирали водичку в пластиковый стаканчик и делали это в туалете, который, к слову, еще более открытый, чем предыдущий.
«Туалет тут особенный. Здесь нет биде, но унитазы предстают перед всеми, кто стоит у раковины. Крайний левый толчок стоит прямо напротив окна. Сижу, размышляю, а на крыше соседнего дома вороны пьют дождевую воду из углублений в крыше. А я не могу расслабиться из-за людей, которые умываются передо мной в процессе справления нужды».
Абсолютное несоблюдение минимальных норм для предотвращения коронавируса. Одна фарма на всех.
«Все кашляют.
Всем дают кветиапин, но в разной дозировке, и депакин хроно.
Индивидуальной психиатрии нет вообще. Только фарма»
«Если вдруг вам удалось снять смирительную рубашку, а в руки тут же попала книжечка Берроуза, крайне советую отложить сие произведение на момент “ближе к выписке”, а то и “после выписки”.
На первых днях пребывания в замке безумия под воздействием здешних магических зелий и отваров вам будут сниться сны, схожие с видениями автора — опытного “джанки”.
Вам будет казаться, что сыпь на бедрах — это укусы кветиапиновых клопов, прячущихся под кроватями местного антихриста и друзей Путина. За выдуманный, ложный отдых и не настоящее лечение отплатите Временем.
Прочитайте Берроуза на воле. И не забудьте выпить свои таблетки».
Если в 23-м отделении было 3 врача и заведующая, которые появлялись раз в десять лет и тут же исчезали, здесь была одна врачиня и одна заведующая, работающие в паре. Они действительно каждый день проводили обход, но не всегда продуктивный. Со мной обсуждали исключительно юридические вопросы. Да и лично со мной больше работала именно заведующая, которая заявила, что никакого БАР у меня не может быть. В Преображенском суде лечащая врач из 23-го отделения заявила, что у меня биполярное расстройство.
«Я будто уже две недели падаю в кипящее жерло вулкана, копчусь от исходящего из него дыма, но никак не упаду. Я сгорю быстрее, чем упаду в лаву, и стану с ним одним целым. Но это “быстро” очень медленное и мучительное. Собственно, так и происходит при копчении».
Каждый день мне давали обещания и нарушали их. Врач и заведующая работали с семи до четырех часов вечера. Если ты чего-то ожидал и до четырех этого не случилось, то уже и не случится. Так я ждала результатов своего теста на коронавирус, но об этом чуть позже.
В этом отделении собрались почти все, с кем я лежала в 23-м. Место телевизора вместо бабуль здесь занимала Наташа (имя изменено). Специфический человек. Выглядит лет на 14, но младше меня всего на год. Мое знакомство с ней выглядело так: мы стояли очередью в душ. Кстати, да, я уже писала об этом, но понятия «личное пространство» тут нет, поэтому все строятся и голые по очереди заходят в кабинки. Она стояла рядом со мной и вдруг ни с того ни с сего начала рассказывать, что она лев и тигр по гороскопу, что ее избивал, но не насиловал отец, что она проверялась на девственность, и святой отец говорил ей, что она очень сильная и невероятная. Она очень громко попросила меня никому об этом не рассказывать про ее невероятность, невероятную историю Наташи знало уже все отделение.
Она включала «Муз-тв» и очень плохо подпевала хитам российской эстрады. На просьбы сделать тише не реагировала. Поначалу в таких случаях я брала пульт и убавляла звук сама. Когда Наташа стала прятать пульт, я делала это при помощи кнопок на самом телевизоре. Она меня возненавидела, хотя однажды и пыталась поцеловать. Со мной у нее ничего не вышло, но она активно приставала к другим женщинам. Лесбийство в психиатрической больнице довольно ярко выражено. Я не знаю насчет гомосексуальности в отделениях мужчин, но я несколько раз становилась объектом внимания женщин разного возраста и вида.
«30.08. Вчера совсем приуныла. Лиза сказала, что я выглядела так, будто хочу задушить себя пакетом. Помню, что в тот довольно тяжелый момент меня малость парализовало, и я долго лежала, глядя в одну точку. Ночью спать мешала куча факторов: бабка на соседней кровати говорила сама с собой, другие две храпели, а одна зачем-то легла спать в маске и не могла уснуть, задыхалась. Я превращаюсь в эйджистку. Но мне все равно. Ненавижу старух. Почти все здесь они отвратительны мне. Я ничего не могу с этим сделать. Не могу просто “расслабиться”, когда все в палате в десять лиц храпят, пердят, кашляют и чешутся».
В общей сложности в семнадцатом отделении я провела 11 дней. На одиннадцатый меня обещали выписать. Это было четвертое сентября. За день у меня взяли мазок на ковид — обязательная процедура, поскольку зараженных в отделении с каждым днем становилось все больше. Оно и неудивительно. Маски можно было носить на подбородке. Меняли редко, потому что самих масок было мало. В туалете три дня не было мыла, про какие-нибудь антисептики речи и быть не могло. Когда из 45 нас осталось 20 с хвостиком, начали кварцевать палаты. У меня несколько дней не чувствовал нос, а сладкое казалось пресным, но я думала, что это побочка от таблеток.
«02.09. Нос совсем сломался. Не чувствую запахи, даже если приложить что-нибудь к носу (условный грязный носок). Голову в последний раз мыла 30 числа, в пятницу. Сегодня среда — ровно две недели в дурке.
У Иры (см. ч.1) обнаружили ковид. Нам дали масочки, хык. Она все еще в нашей палате.У меня уже ломался нос, возможно, я заболела. Не удивлюсь. У нас маленькая палата и больная Ира. И типа ок все.
Иру увезли в «Алексеевскую» больницу только под вечер. Мы сутки провели с ней в одной палате».
04.09. Еда сегодня просто нереально убогая, возможно из-за этого мой нос заработал! Ну и вонизм от этого супа. Он с вермишелью, укропом и без соли».
Четвертое сентября. Утром меня оформляют на выписку. Собрали все вещи, что у меня были. Я подписала необходимые бумажки. Ну все, думаю, пронесло меня с ковидом. Домой поеду. Но время идет, а врача либо заведующей так и не было. И только к обеду мне сказали, что у меня положительный мазок и меня переводят в психиатрическую больницу №1 имени Алексеева, она же бывшая Кащенко.
«Укусы клопов сильно чешутся. В палате холодно из-за сквозящего сквозь решетки сквозного холодного воздуха.
Сегодня комиссия кветиапиновых клопов решила, что мне пора возвращаться домой. Но при условии, что в моем теле не будет коронованного вируса.
Я говорила, что от укусов кветиапиновых клопов снятся кветиапиновые сны?
Кветиапиновый режим включает обратную эволюцию. Не путать с деградацией. Брови вот-вот превратятся в одну. Конечности обросли слоем черного меха. От остатков тела пахнет чем-то животным. Волосы слипаются, как пластилин. Кожа слезает с лица и обнажает сверкающий от желтого ночника хрустальный череп.
Кажется, что кровь стала гуще и чернее. Клопы не справляются и не могут изъять из меня даже пробирку нефти. Кодзима — гений.
Новоиспеченные больные жалуются на запрет курить.
От укусов клопов и липких волос болит голова.
Когда уже можно будет покурить?
Надругается ли над моими костями подхимозный Тиньков за задолженность по кредитке?
Кажется, вместо статьи я написала роман.
Бедные женщины моют головы в раковинах».
Как и Ира, я весь день провела с больными, пусть и пыталась держать дистанцию с ними, но это было невозможно. Например, в обед ко мне подошла сестра и попросила пройти к столу. Я сказала, что у меня ковид и я кого-нибудь заражу, на что та ответила, что не сделаю этого, и вообще все будет нормально.
Наступила ночь. Привезли таблетки. Опять огромная доза кветиапина. Прошлой ночью, когда мы уже крепко спали, забрали Лизу. Я предполагала, что так могут поступить и со мной, но не выпить кветиапин мне не дали. Поэтому меня благополучно прибило к кровати, и начался страшный сон.
«Эта ночь похожа на какую-нибудь аутластовскую кат-сцену. Просто представьте, что вас будят, вы открываете глаза и видите над собой медсестру, санитарку и двух людей в химзащите. Время — половина первого ночи. В отделении тьма и тишина, перебиваемая звуками бабушек. От кветиапина тяжело передвигаться и размышлять, особенно когда вырывают из сна.
Меня просят выйти в коридор. Дали градусник. Температура 36 ровно. “Все нормально”, — говорит девушка в химзащите. — собирайте ее.
Санитарка опять заводит в палату и приносит все вещи, которые собрали под выписку. Только костылей не хватало. Я оделась в одежду, в которой приехала в это место, взяла сумки и пошла подписывать очередные бумаги. Поскольку я предполагала, что такой исход возможен, заранее проконсультировалась, стоит ли мне подписывать какие-либо бумаги в такой ситуации. Мне сказали подписывать все, что дают. Так я и поступила.
И вот, пора на выход, но где костыли? На мой вопрос мне ответили, что на склад за ними сейчас никто не пойдет, да и вообще, я еще вернусь сюда. Я опешила. Зачем?
Меня посадили в “ларгус” медицинской помощи. Мы доехали до соседнего корпуса, и девушка в химзащите оставила нас подождать, пока она сбегает за другой пациенткой. Жуткая картина. Мы встали прямо возле заброшенного корпуса. На верхних этажах горел свет, на нижних выбиты окна. Наверху какая-то тряпка болталась на ветру, как чертов дементор. Мужчина в химзащите уснул. Я страшно замерзла, это был холодный вечер. Мы прождали ее около часа. В итоге она вернулась одна, потому что у бабки была температура. Я вообще прикол не выкупила. А разве не нужно забирать тех, у кого температура? А не мудаков вроде меня, у которых два дня не нюхал нос и не чувствовалось сладкое?
Наконец-то поехали. Это было прекрасно. Как глоток свежего воздуха. Дорога, огни ночного города. Вообще не понятно, куда везут, но как-то даже и не важно. Мне все равно не сбежать. Но вот когда прибыли к месту назначения, стало страшно.
Мы приехали в какой-то эдгарополовский особняк с деревянной церковью возле него. Древнее кирпичное здание, от которого так и веет чем-то очень злым и неприятным.
Меня завели внутрь. На каждой отделанной плиткой стене висели красные таблички с надписью “красная зона”. Персонал иногда называет ее “грязной”, как я выясню позже.
Тусклый свет. Серая плитка. Старые советские кушетки и столы. Меня будто привезли в морг. Иначе этот “приемный покой” я не назову. В коридоре нас сидело трое. Я, бабушка с ожогами после пожара и молодая женщина, которой я наврала, что не курю, ибо мои сигареты все равно были запакованы.
В самом приемном покое кушетка, стол, ванная, душ. У дежурного врача куча пробирок и бумаг. Рядом со столом старые советские весы. У меня болит голова, я едва держу глаза открытыми, при этом мне ужасно холодно.
Я была последней в очереди. Меня попросили раздеться. Начали пересчитывать мои вещи. Мужчина в химзащите, который сопровождал меня, зачем-то находился в комнате и дрых на соседней кушетке. Потом меня попросили одеться, чтобы поговорить с врачом. От кветиапина сушит во рту. Я попросила воды, но мне отказали. И опять вопросы про шрамы, про тату, про самоубийство, про литий. Я была не в состоянии спросить “зачем вы меня это спрашиваете, если в том отделении уже все решили, а я к вам с ковидом приехала”. Потому я спокойно, ибо уже миллиард раз все рассказывала, все объяснила. Врачиха подобно следаку придумывала все новые вопросы, будто пыталась выдавить из меня какие-то эмоции, но я была под таблетками и уже привыкла к своей истории настолько, что могла говорить о ней с улыбкой.
Опять раздели. Взвесили. Я похудела на килограмм. Вау. Отобрали все вещи и отправили мыться. Жуткий холод, жутко холодный душ, жутко жидкий шампунь, от которого лезут волосы, жуткий блин халат, распадающийся на волокна, и рваная рубашка, больше похожая на огромную наволочку. В таком виде меня повезли в восемнадцатое отделение Кащенко. С собой дали книги, носки и ручки, но отобрали тетрадки (интересная логика пиздец). Эти записи я пишу на обрывках бумаги, которые мне принесла девушка Ира. Она сочиняет стихи, но пишет очень мелко, поэтому ей хватает бумаги.
Меня привезли в отделение. Я страшно боялась облезлых стен, плиток и тусклого света. Но оказалась в только отремонтированном крыле. На медицинском посту висели огромные часы. Была половина пятого утра. До палаты я шла босиком, потому что на мои ноги не нашли тапочки. Меня завели в палату, где уже спала та блондинка из приемного покоя и еще две женщины, я рухнула на деревянную кровать и уснула.
Через два часа меня разбудили, чтобы я сдала мочу и прочую дрянь. Я все делала машинально, это казалось сном. Кветиапин дереализует. Я все еще была во сне, когда протягивала руку, чтобы из нее взяли кровь.
А дальше…»
Я оказалась в заброшенном отделении. Здесь не было ни часов, ни зеркал, ни календарей. Календарь я нарисовала сама. Дни на нем мы отмечали металлическим шариком неизвестного происхождения, который соседка-блондинка нашла под кроватью. Иногда мы гадали. Подбрасывали шарик на календарь. Сука, ни разу шарик не указал верную дату.
Почему отделение заброшенное? Я не совсем верно выразилась. Заброшенным было наше крыло. Отделение делится на два. В одном сидит администрация, там наиболее тяжелые пациенты и вся движуха. Там телевизор, велотренажер, на посту есть медсестры и можно достать врача. В нашем случае не было ничего и никого. Мы находились сами в своем распоряжении. Только санитарки мыли полы и раздавали еду. Здесь ее развозили по палатам. Те же санитарки ставили в туалете средство для мытья посуды вместо мыла и, когда до пациентов доперло, замазали этикетки маркером.
«Рассказ. “Средство для мытья посуды”
Как-то раз в туалете закончилось мыло “радуга” с ароматом малины. Это альтернатива пятилитровым канистрам мыла “красная цена” из Ганнушкина.
Ночью на замену бутылочке малинового вина пришла такая же в точности бутылочка с зеленым мылом. “Алоэ вера”, — прочитала я плеснула на руки разбавленное водой гигиеническое средство.
В этот миг мои пальцы превратились в ложки, ладони в тарелки, а предплечья в ножи. Посуда сверкала безупречной чистотой, средство для мытья посуды оказалось неплохим.
Я стряхнула воду с ложек и вытерла тарелки о халат. Медленно руки стали обращаться в кухонную утварь. Мышечные волокна плеч превратились в вилки и чайные ложки, ключицы в венчики для миксера, а шея в кувшин.
От запаха потного тела не осталось ни следа. Я благоухнула ароматом алоэ веры и возле входа на кухню развалилась на груду посуды.
Санитарка быстро собрала меня в тележку, еще раз сполоснула каждую мою часть и во время обеда подала на мне плов с жирной свининой.
На следующий день на бутылочках с зеленым мылом осталась лишь надпись “+ бальзам для рук”».
У меня забрали телефон. Здесь их не выдавали вообще. Звонить можно было только по стационарному телефону, также 2 минуты. Если номер не помнишь — твои проблемы. Я помнила мамин номер, но четыре дня не могла до нее дозвониться. Вместе с тем мне вообще перестали давать какие-либо препараты. Резкое прекращение приема лошадиной дозы кветиапина привело к синдрому отмены. Я не спала трое суток подряд. У меня болела голова. В нее лезли мысли о смерти матери, друзей и прочих, с кем оборвалась связь. Я думала, что меня все потеряли. Я не знала, где я вообще нахожусь. Ночью я пыталась привлечь к себе внимание топотом, плачем, пением, ходьбой босиком по коридору. Я умоляла дать мне хотя бы феназепам, потому что на третий день без сна у меня начались галлюцинации. Я думала, что умру.
«У мамы три дня выключен телефон. Она могла умереть. Ее мог убить брат. Ее могла сбить машина. У нас мог сгореть дом. Саша все еще не нашел меня. Леша, Кирилл. А как они меня найдут, если телефон выключен и хрен знает где? У меня все болит. Я не могу есть. Очень тяжело дышать. Истерика на каждое слово. Не вылезаю из-под одеяла. Ночью видела по углам огромных пауков. Утром увидела такого же в коридоре. Днем он показался мне красивее. Я хотела забрать его в палату, но санитарка раздавила его. Он рассыпался на кучу синих таблеток. Она собрала их все и не дала мне ни грамма кветиапина. Мне нужно хоть что-то. Меня конкретно ломает. Мне страшно. Мне нужен врач. Они хотят свести меня с ума. Нельзя так поступать с людьми. Нельзя. За что мне это? Руки трясутся, тяжело писать. Очень хочу кричать. Боюсь, что свяжут. Хотя тут, вроде бы, этого не делают. Мне так говорили.
Я хочу знать, сколько времени, я хочу снотворное».
Никита Антонович старше меня на два года. Он — мой лечащий врач. Из-за того, что все силы уходят на другое крыло, он приходил к нам поздней ночью. Часов в десять или в одиннадцать. Но в отличие от всех других врачей он всегда выполнял свои обещания. И когда он увидел мое состояние, во всем разобрался. Во-первых, добился того, чтобы старшая медсестра дала мне переписать контакты родных. Во-вторых, узнал, что та же старшая медсестра не давала мне лекарства, которые он выписал мне в первый же день моего прибытия. В-третьих, он выпустил меня из больницы без диагноза. Он посчитал, что я абсолютно здоровый человек.
К сожалению, мне пришлось провести в Кащенко еще 12 дней. Меня выписали 21 сентября. Для выписки были нужны три отрицательных мазка. Их выявили, и я поехала домой.
Благодаря Никите Антоновичу мне не пришлось вставать на наблюдение в психоневрологический диспансер, и я окончательно слезла с фармакологических средств. Сейчас я не принимаю ни антидепрессанты, ни нормалитики, ни невролитики. Только обезболивающее, когда придется.
На пятый день нахождения в Кащенко я смогла связаться с близкими. Я даже получила передачку с тетрадками и новыми книжками. Дальше лежать было уже легче. Но тяжело смотреть на пациентов, которые меня окружали. Я уже описывала их во второй части. В большинстве своем здоровые женщины, занесенные в эту помойку волей родственников.
Бюджетная психиатрия — это ужасно. Все, что я из нее вынесла, это долгая, 33-х дневная рефлексия, проблемы с кожей, волосами и прочими органами. Бюджетная психиатрия позволила мне увидеть сумасшедших людей, увидеть, как их привязывают к кроватям и бьют.
21 сентября я приехала домой и по сей день не могу полностью реабилитироваться. Мне тяжело социализироваться, общаться в компании людей. Я чувствую отчужденность. Мне кажется, будто я стала хуже за этот месяц информационного вакуума. Я все еще вижу страшные сны и периодически ловлю панические атаки и флешбеки. И буду ловить их как минимум пока мы не завершим все судебные процессы с больницей имени Ганнушкина.
У меня не было редзадания. Я просто хотела умереть. Я попыталась умереть. И этот импульсивный поступок привел меня в место, которое человек, отбывший почти три года в СИЗО, посчитал хуже, чем изолятор.
«И еще рассказ. “Потерпи, ты здесь всего пару дней (семь)”
— Ты здесь всего пару дней. Потерпи, отдохни, — произнес раздраженный голос, и я заплакала.
Я пошла в свою палату. Дорога была не из легких. От медицинского поста до пятого номера тянулись непролазные джунгли.
Из первой палаты выползли длинные чешуйчатые лапы антихриста, намеревавшего схватить меня и затащить под один из своих матрасов.
На скамье возле первой палаты сидели Баба Яга, Дева Мария и огромная черная Ворона. Яга, одноглазая горбатая карга с острыми, как шипы, зубами, выискивала молодых девочек, чтобы отсосать их молодость. Ворона клевала собственные лапы и плешивые крылья, роняя на пол капли крови. Дева Мария смиренно ждала своей очереди на звонок.
В коридоре звучала музыка. Это было церковное песнопение. Хор громко плакал и жалел женщин, смотрящих на них через экран телевизора. Из моих ушей брызнула кровь с черной желчью. Брызг из правого уха попал на экран и закрыл хору обзор. Брызг из левого уха образовал на полу озеро, из которого выплыла огромная синяя кобра и укусила меня за ногу.
Я тут же упала на живот и, подобно змее, поползла дальше. Вдруг кто-то тяжелый начал топтать мои ноги. Я зашипела и встала на колени, чтобы отгрызть нападавшему лицо, но предо мной оказалась бабушка, которая громко смеялась и танцевала “ча-ча-ча”. Я ее пожалела.
Я приползла в палату и очень скоро уснула. Вечер моментально сменился утром. В соседней палате закричали петухи.
Вокруг меня спали синие клопы. Я стряхнула их с кровати и затоптала покусанными стопами.
Стены окрасились в непонятный цвет волшебства. Я сделала шаг вперед, и пол превратился в болото, а сброшенные клопы облепили мое тело.
Позади заговорил тихий голосок. Он рассказал, как отец избивал его, но не насиловал. Я попыталась повернуться, но пол затянул меня уже по шею. Холодные руки обхватили ее, и голос спросил, может ли он меня поцеловать, а затем руки погрузили меня во тьму.
Где-то в глубине кромешного черного пятна я услышала визг “скорой помощи”. Я попыталась найти его, и “ларгус” медицинской помощи сбил меня. Я притворилась мертвой, но чумные доктор не поверили и запихнули меня в большую консервную банку внутри машины.
Орангутан в форме медсестры с улицы Морг раздел меня, облил холодной водой и отправил к синему жирафу в защитной маске для дальнейшего сопровождения.
Он снова засунул меня в банку и повез в ночь. На шее остался один присосавшийся кветиапиновый клоп.
Я очнулась спустя 23 дня. “Выходи скорее”, — произнес голос в телефонной трубке, и я заплакала».
Текст: Анастасия Кашкина
Иллюстрации: Максим Тарасов
Поддержать авторов можно здесь