Под кукушкиным гнездом ч.1

Отделение 23 ч.1.

to Кашкина

Не пытайся покинуть Омск.

Настя, Ваша акция не согласована с госучреждениями и органами исполнительной власти. Вам стоит согласовать ваши действия.

Любим, помним, все дела.

P.S Ето Онтон. Пожалуйста, пиши письма более внятным почерком! Оцифровщик со стажем не все расшифровал. В противном случае мы передадим тебе прописи. 

С Бреной все ок, даже перестала орать с рыбой в зубах.

Тебе нужен отдых, работы сейчас все равно нет. Так что отдыхай и помни про Омск.

Как и любая другая нелепая история нелепого попадания в нелепую ситуацию, моя нелепая история началась нелепо. Тревожность, излишнее доверие государственным структурам и психиатрии привели меня в туалет острого женского отделения №23 больницы №4 имени Ганнушкина.

Меня сопровождает санитарка. Мало ли, вдруг я решу убиться головой об стену или напиться мыла. На входе встречают три раковины с зеркалами, а прямо за ними биде. Оно находится в центре внимания, и каждая, кто идет к унитазам, проходит мимо подмывающейся женщины. А сами унитазы разделены бетонными стенками без дверок. В общем-то, отсутствие личного пространства обеспечено, и у многих пациенток в связи с этим возникают запоры.

Лично я биде не пользовалась, но соседки по отделению жаловались, что вода там холодная, а струя неровная.

Вышло достаточно нелепо. Но так проще. Потому что 33 дня, проведенных в стенах режимного объекта, оказались для меня настоящим испытанием, и я хочу вам о нем рассказать. Все это время я вела дневники. На бумаге для принтера, любезно предоставленной психиатром, на газетах, брошюрках, салфетках, рваных книгах и тетрадках. В повествование я буду вклеивать некоторые цитаты, чтобы вы могли наблюдать процесс «лечения», организованный мне двумя психиатрическими больницами. Сегодня я расскажу про 10 дней пребывания в 23-м отделении больницы имени Ганнушкина. Про здоровых и больных женщин, отношение персонала и некомпетентных врачей. Грамматика цитат из дневников сохранена. Имена некоторых пациентов изменены.

«Надо мной летали мухи. Я лежала на двух пуфиках в НИИ им. Сербского, а за дверью велась шумная дискуссия. Мне очень не хотелось в больницу им. Ганнушкина, но миг – и санитарка переводит меня в другой корпус, рассказывая, что я могу договориться о госпитализации в другой день. Миг – и у меня берут мазок на ковид, забирают вещи, а хамоватый врач приемного покоя разглядывает мое семидесяти килограммовое голое тело на предмет шрамов. Миг – и я поднимаюсь на третий этаж».

Это был август. У меня случился нервный срыв. Из-за повышенной нагрузки и эмоциональной истощенности я совершила импульсивный поступок и приняла большое количество нормалитиков. Обошлась глубоким медикаментозным сном и тошнотой. Спустя два дня после случившегося я рассказала об этом психиатру, с которым работала с марта месяца, и он попросил обратиться в НИИ им. Сербского. Помимо суицидальных мыслей у меня нарушились память, речь, и я не могла нормально ходить. Приходилось передвигаться при помощи костылей. На тот момент я думала, что у меня рассеянный склероз, как это было с моей прабабушкой.

Тогда я не знала, что психиатр, по сути, просто переложил ответственность на другое учреждение. И для меня это оказалось большим ударом.

19 августа я приехала на консультацию к суицидологу, откуда меня перевели в больницу и довольно быстро упаковали в 1-ю палату 23-го отделения.

«Это палата интенсивного наблюдения. Выходить нельзя, никакой деятельности в палате, вокруг очень больные люди. В большей части — бабули, прямо как моя покойная прабабушка, когда страдала деменцией. 

Страшно. С одной стороны лежит девочка и воет во сне. Напротив бабуля, зовущая своего мужа и называющая папой санитарку. По палате ходит гиперактивная женщина, которой поначалу просто интересно посмотреть на разбитую пятку упавшей с 8 этажа Кати (имя изменено), потом на очки “волчицы”, а потом ее привязывают к кровати. Ведь, по ее мнению, антихрист уже среди нас».

Все, что мне дали в палату, — это пачка салфеток и книга Джонатана Фоера «Жутко громко и запредельно близко», которую я волей случая забрала из книжного шкафа в «Открытке». Нарядили в ночнушку и «бабушкин халат». Все остальные вещи забрали. Даже чистые носки и расческу. Телефон и документы спрятали в сейф на медицинском посту. Благо я успела позвонить другу и сказать, что попала в передрягу.

В день прибытия меня не осматривали, но вечером уже дали какое-то лекарство, от которого сильно хотелось спать, но не удавалось. Вероятно, не удавалось из-за происходящего в палате ада.

Ира (имя изменено) услышала какой-то высший глас и принялась избавляться от матраса. На каждой кровати их было по два. Санитарка тут же попыталась ее остановить, на что Ира села на кровать и закричала, что если она сейчас встанет, то все лягут. Я наблюдала за происходящим из маленькой щелки из-под одеяла, под которым я в ужасе спряталась.

«Если я сейчас встану – все лягут. Сработает сила недзби, балка отлетит и оторвет ей руки», — Ира указала в мою сторону. Я опешила. Очень скоро прибыли еще две санитарки и привязали руки и ноги пациентки эластичными бинтами к кровати,а затем укололи чем-то, что очень скоро ее усыпило.

Ночью лежачая бабушка в койке напротив заныла, что за ней пришел муж, и просила пустить его и не убивать, ибо он хороший и не будет убивать нас, если мы не будем убивать его или ее.

«Муж мой, Валера, он здесь уже. Сегодня или завтра. Вы не убивайте меня, он хороший крошечный человек. Он не будет убивать вас, он хороший».

Я уснула только под утро, но очень скоро пришлось встать, чтобы отдать вампирам свою кровь и позавтракать мерзейшей кашей. Веганить в больнице практически невозможно. Я долгое время отказывалась от всей еды, но из-за угроз насильного кормления мне пришлось перейти на вегетарианство и есть утренние каши.

Когда появилась лечащий врач, имя которой я так и не запомнила, я сказала, что мне тут тревожно, и она перевела меня в другую палату, во вторую.

«Психотерапевт не понимает, что я делаю в их отделении. Вместо антидепрессантов выписала мне какой-то стабилизатор настроения, но я забыла название. В общем, я попала в “острое” отделение. Отобрали телефон, звонить дают только 2 минуты в день, и то не каждый.Тут нужно пролежать неделю, потом неделю в отделении попроще, и на выход. Уже хочу на выход, но пока подождем. А есть тут нечего. Все не по вегану. 

Меня перевели в простую палату, и я пишу этот текст ручкой, которую дала лечащий врач. При условии, что ручку спрячу в карман, а как закончу писать — отдам на медпост. Ну мало ли, вдруг захочу глаз кому-нибудь выковырять».

Ручку я отдавала дважды, но, когда вместо моей ручки мне дали какой-то обкусанный стержень, я перестала это делать. А после мне вообще разрешили передачку с собственными тетрадями и ручками, поскольку все прекрасно понимали, что единственная угроза, которую я могла нести в этом заведении, — это рассказ об ужасном содержании больных и равнодушном отношении к их здоровью.

«21 августа. Мне дали другую ручку, с обкусанным колпачком. Надеюсь, не пациентом. Хотя, разница небольшая. Я лежу в палате №4 вместе с Лизой (имя изменено). Она читает “Оно” Кинга. Мы периодически болтаем. Это скрашивает унылые будни. Я прочитала половину “Жутко громко и запредельно близко”, но помню только половину от половины сюжета. Мне дают кветиапин. И я уже чувствую, как сушит во рту. А еще меня отругали за то, что я ела хлеб перед камерой. Пришлось отойти за угол. Есть больше нечего. Остается наслаждаться хлебом и водой. Хорошечно».

Тут я хотела бы дать вам важный совет:

НИКОГДА НЕ ДОВЕРЯЙТЕ ГОСУДАРСТВЕННОМУ ПСИХИАТРУ ТО, ЧТО ВПОСЛЕДСТВИИ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО ПРОТИВ ВАС. 

Наконец-то лечащая врач_иня решилась побеседовать со мной. Ее очень поразил мой рассказ. Про журналистику, про детство, про сексуальную ориентацию. Меня, в свою очередь, поразило, что она считает все, кроме гетеросексуальности, болезнью, о чем это юное дарование мне сообщило прямо. Она действительно выглядела очень молодо и честно признавалась, что работает в этом отделении всего полтора месяца. Возможно, поэтому под предлогом «скачков настроения» она поставила мне биполярное расстройство и с три короба наврала в суде о моем поведении и повседневной жизни.

Кветиапин — нормалитик. Он мне не подходит, я уже пропивала его долгое время, и он только ухудшил мое состояние. Но врач уверяла, что не дает его мне (будто бы я не узнаю эти синие таблетки), плюсом выписывала какую-то дрянь, от которой я с трудом держала глаза открытыми, мои зрачки постоянно устремлялись вверх, а голова болела с такой силой, будто ее рубили топором.

«От этих таблеток дико штормит. Не могу нормально передвигаться. Поела гороховый суп. Медсестра предложила еще, на что вторая ответила “ей что, пропердеться с горохового, что ли?”. Картошка не соленая. В каком-то мерзком “молочном” соусе. Кое-как доползла до кровати. Немеет язык, не могу нормально передвигаться. Хочу только спать. Еле держусь на ногах. Скучаю по костылю.

Восьмой час. Отпустило. Поговорила с врачом, поела булочку, помыла волосы шампунем Лизы. Врач (я так и не запомнила имя) попросила копии этих листов. Я отказала. Медсестры ночью и так шарят по моим записям. На утро я обнаружила, что листки лежат не в том порядке». 

«В коридоре смотрят “Поле чудес”. Наташа (имя изменено) проводит экскурсию какой-то бабушке. Оказывается, нас в палате всего двое, а в понедельник меня переведут в отделение чего-то первичного. А! Эпизода! Вроде. Врач сказала, что там одни девочки. Это хорошо. Мне малость дискомфортно в компании бабушек. Таню (имя изменено), которая была во второй палате, у которой посттравматический синдром, перевели в 1 палату…

Теперь ее водят под руку, она не может опустить взгляд и ходит, как зомби. Я близка к этому состоянию. Мне очень тяжело опускать взгляд. Не знаю, что с ней случилось и что происходит со мной. Но я все еще чувствую себя адекватной. Но хочу спать. И читать тоже. Хочу к любимому и к кошке. Чтобы мы вдвоем (втроем) посмотрели “Нечто”, прежде заказав что-нибудь вкусное в “Самокате”. 

Но увы. Надо потерпеть. Кстати. Тут много способов убить себя! Ниточки жалюзи, скрученный плед, кулер (!), книги. А вот способов убить время мало. Телевизор в основном оккупирован бабушками. Ну ничего, иногда я перехватываю и включаю “На ножах” или 2×2, пока санитары не видят».

Мое состояние с каждым днем ухудшалось. От лекарств я превращалась в зомби и с трудом говорила. Теряла сознание. Изоляция от родных вгоняла в ужасные мысли, к которым кветиапин добавлял страшные сны. Врачи здесь плевали на состояние больных и не только. Обратить на себя внимание я смогла, только когда выкрикнула имя врача на весь коридор. Чудо, что меня за это не привязали. Тогда она отменила лекарство, название которого я так и не узнала, и оставила кветиапин. Стало чуточку лучше.

Кое-что важное, о чем мне стоило написать раньше. В этом заведении больше здоровых женщин, чем действительно больных. Даже если допустить, что я все-таки обладаю пограничным расстройством личности, в больнице лежит много женщин, попавших в нее по прихоти родственников. Они вызывают скорую помощь и говорят, что их жена/мать/дочь/сестра неадекватна и хочет убить себя. Приезжает наряд медбратьев, женщину погружают в машину и привозят в 23-е отделение больницы имени Ганнушкина. Я общалась с ними. Я видела их слезы. Я видела их ненависть. Я видела, как их, как и всех, кормят кветиапином, пока их родственники разбираются с имуществом или детьми.

Как пример, Ольга (имя изменено). Поругалась с мамой. Та недолго думая вызвала скорую помощь, и Оля оказалась во второй палате. Она пробыла в 23-м отделении 8 дней, и ее дальнейшая судьба мне неизвестна.

Лена (имя изменено) прежде, чем оказаться вместо со мной в пятой палате, получила ключами от квартиры в лицо и оказалась на улице. Там ее и подобрала карета скорой помощи, которую вызвал ее муж, желавший отнять ее жилье и детей.

Маша (имя изменено) страдает анемией. Дома потеряла сознание. Младший брат вызвал скорую, наговорил медбратьям о неадекватности своей сестры, и та оказалась в больнице имени Алексеева (о ней в следующих статьях). Мало того, врачи поставили ей диагноз «шизофрения» и без ее разрешения начали колоть специальными препаратами. Маша психически здорова, ей не требуется это лечение.

«Я осталась в палате одна. Жду, когда откроют столовку. Завтра будет 4 день. Или 5. Я забыла. Тут нет календаря. Часы одни, в коридоре над иконами. А у меня нет расчески, чтобы расчесать мокрые волосы. Выгляжу уродкой, хотя Лиза назвала меня очень красивой. Она совсем девочка. А мне через месяц будет 24 года, и ровно год в Москве. Зачем я это пишу? Это не пойдет в статью. Рука пишет сама. Голова хочет спать».

«Я все-таки расчесала волосы и поела цукаты. Я уже писала об этом? Непомню. Лиза тоже расчесала волосы и показала огромный клубок вычесанных рыжих волос. Из него можно было бы что-нибудь связать.Я скоро усну. Нас в палате трое. Я, бабуля и Наташа. Бабуля говорит, что над ней тут проводят эксперименты, и я начинаю охотно верить. В коридоре капец как холодно. На завтрак манка. С нетерпением жду передачу от своего парня. Я не успею выйти к его др. 

18:15 НЕНАВИЖУ ЭТИ БЛЯЦКИЕ Т.А.Б.Л.Е.Т.К.И.

Привет! Я девятый день нахожусь в “остром” 23 отделении больницы №4 имени Ганнушкина. Меня не выписывают. Два дня как должны перевести в другое отделение, но не делают этого. Вчера я пыталась освободиться через суд, но тот решил, что мне нужно принудительное лечение. Я не знаю, как долго они меня здесь продержат. Мне ставят диагноз, с которым я не согласна. Посещения запрещены. Телефон – 2 минуты в день на звонок. 

Пожалуйста, привезите еды (вегетарианство). Еще привезите тетрадь для записей и писем и влажные салфетки. Личных вещей у меня здесь нет. Все отобрано, кроме переданной тетради с котиком. Спасибо. Всех люблю. Мяу.

Передачи с 16:00 до 19:00».

«Я забываю все, что было до момента в листочке номер не помню какой. Лиза любезно предложила свой пересказ одного дня. Сегодня суббота. Я чувствую себя, как говно. Итак:

Мы проснулись

Мы поели (я не ела)

Мы поспали (после таблеток)

Мы опять поели (не ела, гречка)

Мы посмотрели “следствие вели” по НТВ

Нас прогнали из-за мужика, косплеящего чернобыльского ликвидатора (обрабатывал коридор хлоркой)

Я уснула

Мы поели (мне навалили гору слипшихся макарон, которые я потом выблевала)

Мы поспали (неожиданный поворот)

В полдник в четыре я пошла за яблоком, а Лиза в очередь на звонки. Я не дозвонилась до мамы, но достаточно долго говорила с Сашей.

Опять поорали со “следствие вели” и перепугали всех бабушек

Легли спать».

На шестой день пребывания в отделении я поняла, что не выдерживаю, и решила выписаться. Но мне в этом отказали. Созвали консилиум, на котором решили, что я совершенно нестабильное существо, и, поскольку я подписала добровольное согласие, должна остаться у них до момента, пока не вылечусь. В противном случае ответственность за мою скоропостижную кончину будут нести они. Я отказалась. Так на седьмой день прошел суд.

О суде, яйцеметательнице из Иванова, верующих пациентках и переводе в другое отделение я расскажу в своей следующей статье.

«В туалет выстроилась очередь. Я передумала блевать. 

Я посмотрела на себя в зеркало. Захотелось плакать. Лицо стало худее, но под кожей возникли жировики. Волосы грязные. Халат воняет стариной. Глаза полуоткрыты из-за лекарств. Под ними синяки. Депрессивная фаза. Отличный стабилизатор настроения. Во рту медный вкус. Санитарка моет пол. Со среды я в… забыла, что хотела написать. Плохо. В голову приходят гениальные картины, но я не способна их написать. 

Я не была сумасшедшей. Я чувствую, что схожу с ума. Я не знаю, как расшифровать эти тексты. Еще нет и трех часов. Осталась треть ручки. Поднимаю голову – все плывет. Все спят. Я хочу тату. И кунилингус. Я уже писала? Но сначала в душ. Нормальный. Человеческий».

Иллюстрации: Максим Тарасов