Почему люди несчастны?

Животные счастливы, если они здоровы и располагают достаточным количеством пищи. Казалось бы, при таких условиях должны быть счастливы и люди, но в современном мире, по крайней мере, в большинстве случаев, это не так.

Допустим, вы находитесь в Нью-Йорке, наиболее типичном современном городе. Встаньте на оживленном перекрестке в рабочий день, или на центральной улице в выходные, или вечером где-то на танцах. Освободите свой ум от эгоистичной направленности и позвольте личностям окружающих вас незнакомцев, одной за другой, завладеть вами. Вы увидите, что каждое из упомянутых людских скоплений терзаемо своими заботами.

В толпе рабочего дня вы заметите тревожность, чрезмерную сосредоточенность, расстройство пищеварения и отсутствие интереса к чему-либо, кроме борьбы, неспособность к лёгкости мысли и бездумность в отношении ближних.

На центральной улице в выходной день вы найдете мужчин и женщин весьма обеспеченных, некоторых даже очень богатых, занятых погоней за удовольствиями. Эта погоня осуществляется всеми на одинаковой скорости, то есть на скорости самого медлительного автомобиля в потоке. Дорогу нельзя разглядеть из-за машин, а окружающее — из-за того, что, оглядываясь по сторонам, вы можете стать причиной аварии. Все без исключения сидящие в автомобилях поглощены желанием обогнать остальные автомобили, чего они сделать не могут из-за потока машин. А если их разум отвлекается от этого занятия (такое иногда случается с теми, кто не за рулем), людей охватывает непередаваемая скука, оставляя на лицах печать банальной досады. Порой какой-нибудь автомобиль, заполненный темнокожими людьми, вдруг выкажет неподдельную радость, но тут же своим сумасбродным поведением спровоцирует негодование и в итоге окажется в руках полиции из-за аварии: радоваться в свободное от работы время противозаконно.

Или же понаблюдайте за людьми на веселой вечеринке. Все явились с твердым намерением быть счастливыми, напоминающим мрачную решимость человека не суетиться на приёме у дантиста. Считается, что выпивка и нежничание — врата к радости; поэтому люди стремительно напиваются и стараются не обращать внимания на отвращение со стороны своих спутников. После внушительного количества алкоголя мужчины принимаются рыдать и причитать о том, сколь недостойны они любви и преданности своих мамаш. Алкоголь высвобождает их чувство греховности, подавляемое в более трезвые периоды рассудком.

Причины этих разновидностей несчастья возлежат отчасти в социальной системе, отчасти в индивидуальной психологии — которая, конечно, в значительной мере сама является продуктом социальной системы.

Моя цель — предложить лекарство от обыденного, повседневного несчастья, которым страдает большинство людей в цивилизованных странах, и которое тем невыносимее, что, не имея никакой очевидной внешней причины, кажется неизбежным. Я убежден, что это несчастье в значительной степени объясняется ошибочными взглядами на мир, ошибочной этикой, ошибочными житейскими привычками, ведущими к уничтожению того естественного вкуса к достижимым предметам и явлениям, от которых в итоге зависит счастье как людей, так и животных.

Я не родился счастливым. В детстве моим любимым гимном был этот: «В тщете земной, под бременем греха моего».

В пять лет я рассуждал, что в случае, если мне суждено прожить до семидесяти, я пока что выдержал только 14-ю часть жизни, и пролегшая впереди скука казалась мне почти невыносимой. В отрочестве я ненавидел жизнь и постоянно находился на грани самоубийства, от коего, однако, меня удержало желание больше узнать о математике. Сейчас, напротив, я радуюсь жизни; можно даже сказать, что с каждым годом я наслаждаюсь ею всё больше. Причина отчасти в том, что я сумел выяснить, чего по-настоящему желаю на этом свете и постепенно достигать всё большего из этого списка. Отчасти же причина в том, что мне удалось выбросить из головы некоторые объекты желания (например, получение бесспорного знания о тех или иных явлениях) как в высшей степени недостижимые.

Но самая главная причина — в уменьшении поглощенности самим собой. Как и все, кто получил пуританское воспитание, я имел привычку размышлять о своих грехах, безрассудствах и недостатках. Я казался себе — без сомнения, справедливо — жалким субъектом. Постепенно я научился с равнодушием относиться к себе и своим порокам; я всё больше внимания обращал на внешние объекты: состояние мира, различные отрасли знания, людей, к которым был привязан. Внешние интересы, что правда, несут каждый свою вероятность боли: мир может быть поглощен войной; знание в определенной области может оказаться труднодостижимым; друзья могут умереть. Но боль такого рода не может разрушить основополагающее качество жизни, в отличие от боли, возникающей из отвращения к себе. Каждый направленный вовне интерес вдохновляет определенную деятельность, которая, пока этот интерес жив, надежно защищает от тоски и опустошенности.

В противоположность этому интерес к себе не влечет за собой никакой прогрессивной деятельности. Он может привести к ведению дневника, к прохождению сеансов психоанализа или, возможно, на стезю монашества. Но и монах не будет счастлив, покуда монастырский порядок не заставит его забыть собственную душу. Счастье, которое он приписывает религии, монах мог бы обрести, и став подметальщиком улиц, при условии, что он был бы вынужден им оставаться. Внешняя дисциплина — единственная дорога к счастью для тех несчастных, чья поглощенность собой слишком глубока, чтобы излечить её как-либо иначе.

Когда я говорю про «грешника», я не подразумеваю человека, совершающего грех: грехи совершаются всеми или никем, в зависимости того, что мы вкладываем в это слово. Я имею в виду человека, погруженного в сознание греха.

Освобождение от тирании ранних верований и привязанностей — первый шаг к счастью для жертв материнской «добродетели».

Самовлюблённость в определенном смысле противоположна привычке чувствовать греховность. Она состоит из привычки восхищаться собою и желать, чтобы тобою восхищались остальные. До определенной степени это, разумеется, нормально и не подлежит осуждению; лишь в своём избыточном проявлении это становится серьезным пороком.

Тщеславие, если оно выходит за рамки, ради самого себя убивает удовольствие от любой деятельности, тем самым неизбежно приводя к апатии и скуке.

Человек с манией величия отличается от «нарцисса» тем, что хочет быть не очаровательным, но могущественным и влиятельным, хочет, чтобы его боялись, а не любили. К этому типу принадлежат многие безумцы и большинство великих людей в истории.

Не существует конечного удовлетворения ни в том, чтобы развивать одну составляющую человеческой натуры в ущерб всем остальным, ни в том, чтобы считать весь мир сырьём для великолепия чьего-то эго. Обычно люди с манией величия, как безумные, так и номинально «в своем уме», появляются в результате какого-то чрезвычайного унижения.

Типичный несчастливый человек — тот, кто в юности, будучи лишен некоего нормального удовлетворения, пришел к тому, что начал ценить именно этот единственный вид удовольствия превыше всех остальных и тем самым придал своей жизни одностороннее направление, наряду с непомерным акцентированием итогового успеха, в противоположность вниманию к сопряженным с ним действиям.

Существует, однако, дальнейшее развитие ситуации, очень распространенное в наши дни. Человек может ощущать преграды как столь непреодолимые, что перестает искать какие-либо формы удовлетворения, а только пути отвлечения и забвения. Он тогда становится приверженцем «удовольствия». Иными словами, он стремится сделать жизнь выносимой, становясь менее живым. Пьянство, к примеру, это растянутое во времени самоубийство: счастье, которое оно приносит, негативно, это кратковременное прекращение несчастья.

Люди, которые несчастливы, подобно людям, которые плохо спят, обычно гордятся этим фактом.

В наши дни, как бывало и во многие другие периоды мировой истории, принято считать, что самые мудрые среди нас сумели насквозь увидеть воодушевления прежних дней и пришли к осознанию, что не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Люди, склонные к такой точке зрения, неподдельно несчастны, но гордятся своим несчастьем, которое относят за счет самой природы мироздания и считают единственным разумным для просвещенного человека отношением.

Следует проводить различие между настроением и его интеллектуальным выражением. В отношении настроения спору нет; оно может перемениться под влиянием каких-либо удачных событий или вследствие изменения состояния нашего тела, но посредством спора настроение не изменить.

Я глубоко убежден, что те, кто всерьез относят свои печали за счет собственных взглядов на миропорядок, ставят повозку впереди лошади: истина в том, что они несчастливы по некоторым причинам, которых сами не осознают, и именно это несчастье приводит их к наименее приятным характеристикам мира, в котором они обитают.

Животное человек, подобно всем прочим животным, приспособлено к некоторой борьбе за выживание, и когда при посредстве значительного богатства гомо сапиенс может без усилий удовлетворять любые свои капризы, простое отсутствие в его жизни усилий уничтожает важную составляющую счастья. Человек, с легкостью получающий всё, к чему чувствует хотя бы умеренное желание, приходит к выводу, что достижение желаемого не приносит счастья. Если по складу характера такой человек философ, он заключает, что людская жизнь несчастна по своей сути, поскольку даже человек, заполучивший всё желаемое, остается несчастлив. Такой философ забывает, что обходиться без кое-чего из желаемого — неотъемлемая часть счастья.

Жизнь не строится по аналогии с мелодрамой, где герой и героиня проходят через невероятные злоключения, в награду за которые получают счастливый конец.

Если спросить любого американца или любого делового человека в Англии, что наиболее всего омрачает ему радость существования, он ответит: «Борьба за жизнь». Он скажет это со всей искренностью, он сам в это верит. В определенном смысле это правда; но в другом, и очень важном смысле, это глубоко ошибочно.

Такое явление как борьба за жизнь, разумеется, имеет место. Это может случиться с каждым из нас в случае беды. Это произошло, например, с персонажем Конрада Фальком, который очутился на брошенном командой судне. Он оказался одним из двух человек, у которых было огнестрельное оружие при отсутствии запасов пищи — кроме, разве, других людей. Когда эти двое исчерпали ту пищу, во взглядах на которую они сошлись, началась подлинная борьба за жизнь. Фальк победил, но с тех пор стал вегетарианцем.

Так что это совсем не то, что имел в виду бизнесмен, говоря о «борьбе за жизнь». Это неточная фраза, которую он выбрал, дабы придать достоинство чему-то ничтожному по своей сути. Спросите его, сколько его знакомых, людей его круга, умерли от голода. Спросите его, что случилось с его друзьями после их банкротства. Каждый знает, что прогоревший бизнесмен в смысле материального комфорта всегда устроен лучше, чем человек, который никогда не был богат настолько, чтобы иметь шанс прогореть. Таким образом, речь идет не о борьбе за жизнь, а о борьбе за преуспевание. Вступая в борьбу, эти люди страшатся не того, что им наутро нечем будет позавтракать, но того, что им нечем будет затмить роскошь соседей.

Что касается меня, при помощи денег я бы хотел обрести безопасный и гарантированный досуг. Но типичный современный человек посредством денег хочет получить еще больше денег, с целью затмить роскошью, показным величием и пышностью всех тех, кто доселе был ему ровней.

Если человек не обучен тому, что делать с успехом после его завоевания, достижение успеха неизбежно сделает человека жертвой скуки.

Пагубная склонность разума к состязательности с легкостью вторгается в самые неподходящие области. Возьмем, к примеру, чтение. Есть два стимула для чтения книг: первый — ради удовольствия; второй — чтобы этим хвастаться. В Америке среди дам вошло в обычай читать (или делать вид, что читают) определенные книги ежемесячно. Некоторые читают книгу полностью, некоторые читают первую главу, некоторые читают рецензию, но у всех на столах лежат эти книги. Правда, дамы никогда не читают шедевров. Никогда не случалось месяца, книгой которого Клуб любителей чтения выбрал бы «Гамлета» или «Короля Лира»; не было месяца, когда пришлось бы познакомиться с Данте. Следовательно, ведется чтение посредственных современных книжонок и никогда — шедевров. Это также влияние состязательности, возможно, не безоговорочно дурное, поскольку многие рассматриваемые дамы, предоставленные сами себе и далекие от чтения классики, читали бы книжонки еще худшие, чем те, что выбирают для них их литературные пасторы и наставники.

Преувеличенное внимание к соревнованию в современной жизни связано с общим упадком цивилизации, подобным тому, какой случился в Риме по окончании эпохи императора Августа. Мужчины и женщины неспособны наслаждаться более интеллектуальными удовольствиями.

Знание хорошей литературы, общепринятое среди образованных людей пятьдесят или сто лет назад, нынче ограничивается несколькими профессорами. Все спокойные и тихие удовольствия заброшены. Американские студенты как-то весной повели меня на прогулку в лес близ университетского кампуса, полный изящных диких цветов, но никто из моих провожатых не знал названия хотя бы одного их них. Что за пользы в подобном знании? Оно ничего не добавит к доходу.

Проблема возникает из общепринятой житейской философии, гласящей, что жизнь есть соревнование, в котором уважение и почет присуждаются победителю.

Не только работа отравлена философией соревнования; в равной степени отравлен и досуг. Спокойное и тихое восстановление сил и нервов на досуге привыкли считать скучным. Есть предел непрерывному ускорению, естественным итогом которого будут медикаменты и упадок сил. Исцеление от этого — в том, чтобы включить этот компонент разумного и спокойного удовольствия в гармоничный житейский идеал.

Скука. Скука может показаться эмоцией, присущей исключительно человеку. Животные в неволе, правда, становятся безжизненными, шагают взад-вперед, зевают, но в естественных условиях, я уверен, они не испытывают ничего подобного скуке. Бóльшую часть времени животные высматривают врагов или пищу, или то и другое; иногда они спариваются, иногда стараются согреться. Но даже если они несчастливы, не думаю, чтобы животные скучали.

Противоположность скуке, одним словом, — не удовольствие, но возбуждение.

Мы не так скучаем, как наши предки, но мы гораздо больше, чем они, боимся скуки. Мы пришли к знанию, вернее, к вере, что скука не составляет часть природы человека, но может быть изгнана соответствующе энергичной погоней за возбуждением.

Все, кто может, живут в городе; все, кто не может, в Америке водят машину или по крайней мере мотоцикл, позволяющий свободно передвигаться. И конечно, у всех в домах есть радио. Молодые люди и девушки встречаются друг с другом, прилагая гораздо меньше усилий, чем требовалось для этого ранее; и каждая домработница хотя бы раз в неделю требует такой степени возбуждения, коей хватило бы героине Джейн Остин на протяжении целого романа. По мере подъема по общественной лестнице погоня за возбуждением становится всё более и более напряженной. Те, кто может себе позволить, беспрестанно переезжают с места на место, перевозя с собою веселье, танцы и выпивку, по некоторым причинам ожидая насладиться всем этим на новом месте более интенсивно.

В конце концов, скука поутру пропорциональна тому, насколько веселым был вечер накануне.

Желание избежать скуки естественно; действительно, любые человеческие расы при случае это демонстрировали. Войны, погромы и преследования — всё это было частью борьбы со скукой; даже свары с соседями лучше, чем ничего. Таким образом, скука — важнейшая проблема для моралиста, ведь она стала причиной по меньшей мере половины грехов человечества.

Что справедливо относительно наркотиков, справедливо, в определенной мере, относительно любого вида возбуждения. Жизнь, переполненная возбуждением, — изнурительная жизнь, где требуются всё более мощные стимулы, чтобы вызывать дрожь волнения, которую стали считать неотъемлемой частью удовольствия. Привыкший к избытку возбуждения человек похож на человека с нездоровой потребностью в перечной приправе, который, наконец, не способен даже попробовать то количество перца, какое любого другого заставит поперхнуться.

В составе скуки есть элемент, неотъемлемый от избегания слишком сильного возбуждения. Чрезмерное возбуждение не только подрывает здоровье, но притупляет вкус к любому удовольствию, заменяя щекоткой подлинные органические удовольствия, сноровкой — мудрость, сюрпризами — красоту.

Я не хочу доводить возражения против возбуждения до крайности. Определенная доля необходима, но, как почти во всем, вопрос здесь количественный. Слишком малое вызывает болезненную тягу, слишком многое — истощение. Поэтому для счастливой жизни крайне важно умение выдерживать скуку, и это одно из умений, которому следует обучать молодых.

Способность выдерживать более-менее однообразную жизнь следует воспитывать с детства. Ребенок развивается лучше всего, когда, подобно молодому растению, его оставляют, не беспокоя, в одной и той же почве. Слишком много путешествий, слишком большое разнообразие впечатлений не полезны для юного создания, по мере взросления делая его неспособным выносить плодотворное однообразие.

Я не любитель мистического языка, но не знаю, как выразить то, о чем я веду речь, без использования фраз скорее поэтического, чем научного звучания. Что бы нам ни хотелось думать, по сути все мы создания Земли; наша жизнь — часть жизни Земли, мы получаем из неё питающие нас вещества, точно так же, как растения и животные. Ритм жизни Земли неспешен; осень и зима важны в той же мере, как весна и лето; а отдых — как движение. Для ребенка даже в большей степени, чем для взрослого, необходимо сохранять некоторую связь с приливами и отливами земной жизни. Человеческое тело на протяжении столетий приспосабливалось к этому ритму, и религия отчасти воплотила это в празднике Пасхи.

Многие удовольствия, из которых в качестве удачного примера можно назвать азартные игры, не несут в себе этого контакта, связи с Землей. Такие удовольствия в момент их окончания оставляют в человеке чувство нечистоты и неудовлетворенности.

С другой стороны, удовольствия, приводящие нас в контакт с жизнью Земли, несут в себе нечто глубоко умиротворяющее; с их окончанием счастье, ими принесенное, остается; пусть даже в процессе интенсивность этих удовольствий была слабее, чем от более возбуждающих легкомысленных развлечений.

Или возьмем различие между любовью и простым сексуальным влечением. Любовь — это переживание, при котором всё наше существо обновляется и расцветает, словно растения под дождем после засухи. В сексуальном контакте без любви ничего такого нет. Когда кратковременное удовольствие закончилось, остается усталость, отвращение и ощущение пустоты жизни. Любовь — часть жизни Земли; секс без любви — нет.

Особый вид скуки, от которого страдает современное городское население, тесно связан с отъединенностью от жизни Земли. Из-за него жизнь становится жаркой, пыльной и томимой жаждой, словно путник в пустыне.

Среди тех, кто достаточно богат, чтобы выбирать себе стиль жизни, особый тип непереносимой скуки, от которой они страдают, возникает, как ни парадоксально, из страха заскучать. Убегая от плодотворного вида скуки, они становятся жертвами еще худшего её вида. Счастливая жизнь в основе своей должна быть спокойной и тихой, потому что лишь в атмосфере покоя может жить подлинная радость.

Усталость. Усталость бывает разных видов, одни из которых являются более гибельными препятствиями для счастья, чем иные. Чисто физическое утомление, если только оно не чрезмерно, скорее напротив, — причина счастья; оно ведет к крепкому сну и отменному аппетиту, придает особый вкус удовольствиям, доступным в выходные и праздники. Но когда оно чрезмерно, утомление становится страшной бедой.

Наиболее серьезным видом усталости в современном развитом обществе стало нервное утомление. Избежать нервного утомления в современной жизни очень трудно. Прежде всего, на протяжении рабочих часов, и даже в большей степени во время между работой и домом, городской рабочий не защищен от шума, значительную часть которого, правда, он приучается не слышать на уровне сознания, но который, тем не менее, его изнуряет, и тем более из-за подсознательных усилий, связанных со стремлением шума не слышать. Другая причина, вызывающая утомление, — это постоянное присутствие незнакомцев. Естественный инстинкт человека, как и всех других животных, предписывает изучение каждого незнакомого представителя своего вида с целью определить, вести ли себя с ним дружески либо враждебно. Этот инстинкт приходится затормаживать тем, кто в часы пик ездит в подземке. Результатом такого сдерживания становится общая рассеянная ярость против всех незнакомых людей, с которыми они вынуждены вступать в этот принудительный контакт.

Большинство мужчин и женщин лишены умения контролировать свои мысли. Я имею в виду неспособность прекратить думать на тревожащие темы в периоды, когда в отношении их невозможно что-либо предпринять.

Поразительно, насколько более счастливыми и продуктивными могут стать люди, культивируя спокойствие ума, который бы думал о проблеме адекватно и в свое время, а не бесконтрольно и постоянно. Когда необходимо принять трудное или беспокоящее решение, едва все факты собраны, обдумайте этот вопрос со всем возможным тщанием; но после принятия решения пересматривайте его, только если в ваше распоряжение поступили новые факты. Ничто так не изнуряет, как нерешительность, и ничего нет более бесполезного.

Очень многих тревог можно избежать, осознав ничтожность причиняющей беспокойство проблемы.

Эго человека не слишком крупная составляющая этого мира. Человек, который способен направить свои мысли и надежды к чему-либо, превосходящему границы «я», найдет мир и покой в повседневных житейских заботах, что невозможно для законченного эгоиста.

Важный вид утомления в современной жизни всегда носит эмоциональный оттенок. Чисто интеллектуальная усталость, подобно усталости мускульной, излечивает саму себя сном.

Проблема эмоциональной усталости в том, что она мешает отдыху. Чем сильнее человек устает, тем невозможнее для него остановиться. Один из признаков близящегося нервного срыва — уверенность в чрезвычайной важности вашей работы и в том, что ваш отпуск чреват всевозможными катастрофами.

Человек не хочет остановиться в своей работе, потому что, сделай он это, у него не останется ничего, отвлекающего от мыслей о неудаче, какова бы она ни была.

Беспокойство — особый вид страха, а любые виды страха изматывают.

Очень распространенный источник утомления — любовь к возбуждению. Если человек умеет на досуге поспать, он будет бодр и здоров, но его рабочее время уныло, и в часы свободы он чувствует потребность в удовольствиях. Проблема в том, что все самые легко достижимые и внешне привлекательные удовольствия обычно наиболее изнурительны для нервов. Выходящее за рамки желание возбуждения — признак испорченности или какой-либо внутренней неудовлетворенности.

Зависть. Возьмем для примера прислугу: помню, когда одна из наших горничных, замужняя женщина, была беременна, мы сказали ей, что она может не поднимать ничего тяжелого. В тот же миг все слуги перестали поднимать тяжести, и любую сопряженную с этим работу по дому пришлось выполнять нам самим. Зависть — основа демократии. Гераклит говорил, что «эфесцы заслуживают того, чтобы их перевешали всех поголовно», поскольку произнесли фразу «Среди нас никто да не будет наилучшим». Демократическое движение в Греции, должно быть, всецело вдохновлено именно этой страстью. То же справедливо для современной демократии.

Из всех характеристик заурядной человеческой натуры зависть самая прискорбная. Завистливый человек не только стремится навлекать неудачи и безнаказанно делает это при любой возможности, зависть делает несчастным и его самого. Вместо извлечения радости из того, что имеет он сам, такой человек терзается болью от того, что имеют другие.

Какое существует средство от зависти? Для святого есть путь самоотверженности, хотя даже в случае со святыми зависть со стороны других святых не исключается. Сомневаюсь, что святой Симеон Столпник был бы искренне рад, узнав о каком-то другом святом, простоявшем на еще более узком столпе еще более длительное время...

В конце концов, что может быть более завидным, чем счастье?

Излечившись от зависти, я смогу стать счастливым и начать вызывать зависть других. Человек, получающий зарплату вдвое большую, чем моя, несомненно, терзается мыслью, что кто-то еще получает вдвое больше, чем он; и так далее. Если вы стремитесь к славе, вы можете завидовать Наполеону. Но Наполеон завидовал Цезарю, Цезарь завидовал Александру, а Александр, смею сказать, завидовал Геркулесу, которого вообще не существовало.

Нищие не завидуют миллионерам, хотя, конечно, они завидуют другим нищим, более удачливым, чем они сами.

Таким образом, наш век — период времени, когда зависть играет особенную роль. Бедные завидуют богатым, более бедные нации завидуют более богатым нациям, женщины завидуют мужчинам, добродетельные женщины завидуют тем, которые, не будучи столь же добродетельными, остаются безнаказанными.

Основы человеческого счастья просты, настолько просты, что утонченные люди не могут заставить себя признать, чего же им недостает на самом деле.

В старину люди завидовали только своим соседям, потому что слишком мало знали о ком-либо еще. Нынче благодаря образованию и средствам массовой информации люди обладают абстрактными сведениями о широких классах человечества, из коего нет ни единого человека среди их знакомых. Из кинофильмов люди думают, что будто бы знают, как живут богачи, из газет они многое узнают о коварстве зарубежных стран, благодаря пропаганде они узнают о подлых и низменных поступках всех тех, чья кожа своей пигментацией отличается от их собственной. Желтые ненавидят белых, белые ненавидят черных и так далее. Вся эта ненависть, вы скажете, разжигается пропагандой, но это поверхностное объяснение. Почему пропаганда гораздо успешнее и действеннее, когда она разжигает ненависть, чем когда она пытается вызвать дружественные чувства? Причина, очевидно, в том, что людское сердце, каким его сделала современная цивилизация, более склонно к ненависти, чем к дружбе.

Если вам случалось водить детей в зоопарк, вы могли наблюдать в глазах обезьян, когда они не заняты гимнастическими трюками и раскалыванием орехов, странную напряженную печаль. Легко вообразить: они думают, что им следовало стать людьми, но не могут раскрыть секрет, как этого добиться. На пути эволюции они заблудились; их кузены промаршировали дальше, а они остались позади. Нечто сродни этому напряжению и тоске, видимо, вошло в душу человека цивилизованного. Он знает, что существует нечто лучшее, чем он сам, так близко, что можно достать рукой; однако он не знает, где искать и как это найти. В отчаянии он гневается на ближнего, который столь же растерян и равно несчастлив.

Чтобы найти выход из этого отчаяния, цивилизованный человек должен расширить, укрепить свое сердце так, как укрепил и расширил свой разум. Он должен научиться выходить за рамки своего «я» и тем самым обретать свободу Вселенной.

Чувство греховности. Ощущение греховности особенно выпирает в моменты, когда здравая воля и энергия ослаблены усталостью, болезнью, алкоголем или чем-то другим. То, что человек чувствует в такие моменты (кроме случая с алкоголем), принято считать откровением свыше. «Как прихватит — молится, а отпустит — даже не крестится». Но абсурдно предполагать, будто мгновения слабости приносят большее озарение, чем мгновения силы.

Утрата самоуважения никогда никому не принесла ничего хорошего.

Чувство греха далеко не причина добродетельной жизни, а совсем наоборот. Оно делает человека несчастным и заставляет его чувствовать себя неполноценным, низшим. Будучи несчастлив, он, скорее всего, станет предъявлять к другим непомерные требования, мешающие ему испытывать радость в отношениях личного характера. Чувствуя себя низшим, недостойным, он станет точить зуб против всех, кто кажется выше. Для такого человека испытывать восхищение будет трудно, а зависть — легко.

Мания преследования. В соответствии с теорией вероятности различные люди, живущие в некоем заданном обществе на протяжении всей своей жизни, скорее всего, столкнутся с примерно одинаковым числом случаев дурного обращения. Если один человек в рассматриваемом обществе, по его словам, сталкивается со всесторонним дурным обращением, причина, вероятнее всего, кроется в нем самом, и он либо воображает травмы, которых в действительности не было, либо подсознательно ведет себя так, чтобы возбудить неудержимое раздражение.

Очень немногие люди могут удерживаться от высказывания злобных комментариев о своих знакомых, а случается, и о друзьях. В то же время, когда люди слышат что-то высказанное против них самих, они преисполняются негодующим изумлением. Очевидно, они никогда не думали о том, что так же, как они сплетничают о других, остальные сплетничают о них.

Если бы нам даровали магическую власть прочитывания чужих мыслей, я подозреваю, непосредственным следствием было бы исчезновение почти всех дружеских отношений. Последующий результат, однако, может быть великолепным, поскольку мир без друзей невыносим, и нам придется научиться симпатизировать друг другу без завесы иллюзий, призванной скрыть от нас самих тот факт, что мы не находим друг друга безупречными.

Другой нередко встречаемый вид жертвы мании преследования — филантропы, неизменно делающие людям добро против их воли, изумляясь и ужасаясь тому, что не слышат за это благодарности. Побуждения, толкающие нас творить добро, редко когда бывают такими безупречно чистыми, какими мы их воображаем. Любовь к власти коварна; она носит множество масок и нередко становится источником удовлетворения, извлекаемого нами из того, что мы называем «делать добро» для других. Нередко вмешивается еще один элемент. «Делать добро» для людей обычно подразумевает лишение их неких удовольствий: выпивки, азартных игр, праздности и тому подобного.

Эти примеры иллюстрируют четыре общие максимы, которые станут адекватной защитой от мании преследования при условии глубокого и честного осознания их истинности:

• Первая: помните, что мотивы ваших поступков не всегда столь бескорыстны, какими кажутся вам самим.

• Вторая: не переоценивайте свои заслуги.

• Третья: не ожидайте от других такого же интереса к вам, какой испытываете к себе вы сами.

• И четвертая: не воображайте, будто большинство людей настолько озабочены мыслями о вас, чтобы желать вас преследовать.

Что бы ни требовалось сделать, это может быть должным образом сделано лишь при наличии энергии и азарта; а энергия и азарт редко возникают без неких себялюбивых мотивов.

Какова бы ни была линия вашей жизни, обнаружив, что другие не оценивают ваших способностей столь же высоко, как вы сами, не будьте твердо уверены, что ошибаются окружающие.

Во всех делах и общении с другими людьми, особенно с родными и близкими, важно и не всегда легко помнить, что они смотрят на жизнь под своим углом зрения и относительно своего «я», а не под вашим углом зрения и не с точки зрения вашего «эго».

Очень часто поведение других, вызывающее ваши жалобы, — не более чем здоровая реакция естественного эгоизма, направленная против цепкой прожорливости человека, чье «я» простирается далеко за положенные границы.

Удовлетворение, основанное на самообмане, никогда не бывает прочным, и, как ни горька бывает правда, всегда лучше сразу взглянуть ей в лицо, свыкнуться и продолжать выстраивать свою жизнь в соответствии с нею.

Страх общественного мнения. Сёстры Бронте никогда не встречали людей, близких по духу, пока не начали публиковаться их книги. Это не повлияло на Эмили, которая была героичной в высоком смысле, но, несомненно, повлияло на Шарлотту, чье мироощущение, невзирая на её таланты, всегда в немалой степени оставалось мироощущением гувернантки. Блейк, подобно Эмили Бронте, жил в крайней умственной изоляции, но, как и она, был достаточно велик, чтобы преодолеть её пагубное влияние, поскольку никогда не сомневался, что прав он, а не его критики.

Консервативных людей приводит в ярость отклонение от условностей и традиций, по большей мере потому, что они считают подобные отклонения критикой в свой адрес.

Существует удобная теория, что гений всегда найдет себе дорогу, пробьется, и в силу этой теории многие люди считают, что преследование молодого таланта не причинит особого вреда. Но для принятия этой теории нет абсолютно никаких оснований. Она сродни теории, что убийца останется безнаказанным.

Разумеется, все нам известные убийства были раскрыты, но кто знает, сколько их было всего, и о скольких мы никогда не услышим? Равно все гениальные люди, о которых мы когда-либо слышали, одерживали победу над враждебными обстоятельствами, но это не мешает предположить существование бесчисленных гениев, погибших в юности. Более того, речь идет не только о гениях, но и о талантливых людях, которые столь же необходимы обществу.

Человек обязан уважать общественное мнение настолько, насколько необходимо, чтобы избежать голодания и держаться подальше от тюрьмы, но всё, что сверх того — добровольное подчинение излишней тирании и зачастую помеха счастью в любых его проявлениях.

Счастью способствует близость людей с общими интересами и взглядами.

Источник: Бертран Рассел. Этот безумный мир. «Сумасшедший я или все вокруг меня?»