Письмо
@e_xlibris
Вернувшись со службы, я нашел на двери своей комнаты приколотую записочку:
"Милый друг! Очень бы хотел повидать тебя.
Заходи. Мой адрес: Анастасьинский, девять.
Твой Баранов".
Я не знал никакого Баранова.
-- Послушайте,-- сказал я соседу,-- может быть, это к вам записка от Баранова?
-- От Козлова, может быть?
Он тоже не знал Баранова.
Но Баранов мог ошибиться домом, квартирой, улицей.
Черт его знает, чем мог еще ошибиться Баранов!
Пушкин сказал однажды, что все русские ленивы и не любопытны. Но я русский только наполовину, моя мать была полька. Поэтому я ленив, но любопытен.
Таинственный Баранов жил в маленьком одноэтажном домике. Я хотел было уже стучать, как дверь вдруг сама растворилась, и какая-то женщина, закутанная в ковровый леопардовый мех, прошла мимо меня, поглядев на меня удивительно знакомыми глазами.
-- Гражданин Баранов дома? -- спросил я.
Она молча кивнула и пошла, наклонив голову и кутаясь в пятнистую шкуру. И походка ее была тоже удивительно знакома.
Очутившись в темных сенях, пахнущих капустой, я громко сказал:
-- Гражданин Баранов.
Послышались поспешные шаги, и, безусловно, знакомый человек появился на пороге. Но кто?
-- Как хорошо,-- вскричал он,-- что вы пришли! Я так боялся, что наши добрые отношения не возобновятся. Мне тяжело было думать, что в дни величайшего моего счастья кто-то чуждается меня и избегает встреч со мною.
-- Неужели вы могли так думать! -- воскликнул я, пожимая ему руку, а сам думал: "Где, черт возьми, я его видел?"
Комната была мала, но опрятна, шкафами были отгорожены две непарные постели.
-- Итак,-- сказал он,-- я теперь женат.
-- Что вы говорите? На ком? -- воскликнул я, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
-- На ней!
-- Ага!
-- На Сонечке! На Софье Александровне!
Словно вспышкою магния озарилось вдруг прошлое.
Я вспомнил зимние (мирного времени) дни, санки, лиловые цветы и девушку с глазами... которые только что смотрели на меня из леопардовой шкуры. Вспомнил я и Баранова. Он уже и тогда считался ее женихом, но почему-то свадьба все расстраивалась. Я вспомнил даже няню девушки, которая говорила: нынче жених хитер да лих, ему про венец, а он про ларец!
-- Вы знаете,-- кричал Баранов, беспрестанно вскакивая и снова садясь,-- все эти годы я жил, как все жили! Я скитался по всей России, болел тифом... потом... Хотите, я вам расскажу все подробно?
-- Конечно!
-- Я в Сонечку влюблен с одиннадцатого года... Всякие эти прогулочки по переулочкам, балы да театры. Любил ужасно. Можете себе представить -- я -- химик -- к гадалке ходил. Ревность. Ко всем ревновал. К вам тоже. Ведь вы тогда молодец были...
-- Ну, уж ко мне...
-- Был, говорю, в исступлении! Наконец сделал ей предложение. Отказ, причем сама чуть не в обморок... А тут война, а тут революция -- одна, другая. А потом всех москвичей разогнали по всему миру. Пора, кажется, было бы образумиться, так нет. Еду, бывало, в теплушке и о ней мечтаю. А где она? Найди-ка! Ну, вот. Иду я раз вечером -- дождь был, снег мокрый,-- вижу, какая-то женщина к стене записочку приклеила. А тут издали автомобиль всю улицу осветил. Оглянулась -- Сонечка! Можете себе представить, что я испытал! Меня не видала! Ей фонари прямо в глаза. Когда автомобиль проехал, ее уже не было. Я подошел к записке, зажег зажигалку и прочел:
А как раз у этого бюро происходило наше решительное объяснение. Чудесное бюро. Я, конечно, всю ночь не спал. И жила-то она (адрес был указан) совсем близко! Должен сказать, что убожество ее наряда поразило меня. Сам я, дурак, не пошел -- из гордости. Все-таки... после отказа... (Тут Баранов понизил голос.) Сосед мой, спекулянт, покупает всякие предметы и со мною советуется как с бывшим человеком. Ну, я и посоветовал ему купить бюро. Надо было поддержать ее... Вечером возвращаюсь домой -- на санках у подъезда -- оно самое! Сердце у меня так и запрыгало. Очень я взволновался. Спекулянт в восторге. По дороге три человека продать просили, и какой-то бывший князь похвалил. Звал смотреть. Я сказал, что зайду после... неприятно все-таки, знаете... У него всякие сомнительные дамы бывают, а тут это бюро! Вдруг сам он ко мне стучится. "Смотрите, говорит, что я в бюро нашел". Вижу -- ее рука... Читаю... Да вот оно... Выпросил в награду за рекомендацию хорошей вещи. Прочтите-ка.
Я прочел:
"Не знаю, решусь ли послать это письмо. Люблю вас, но когда вижу вас, говорю совсем не то. Вчера я сказала вам "нет". Не верьте... Не судите. С".
-- Вообразите, что со мной сделалось! Она, значит, тогда, глупенькая, мне по скромности девичьей отказала, а я, идиот, чем постепенно ее к этой мысли приучить, обиделся и порвал! Ну, думаю, надо исправлять... Пошел по адресу... и видите... (он счастливо рассмеялся) исправил...
-- Я сейчас встретил в дверях Софью Александровну и, признаться, не узнал!
-- Переменилась? Ну, еще бы! Ведь что, бедняжка, перенесла! Она вас помнит...
Что-то не идет...
Ему было, очевидно, приятно беспокоиться о жене.
-- Хотите,-- сказал он вдруг,-- бюро посмотреть? Сосед сейчас дома. Старину вспомните!
Чтоб сделать ему удовольствие, я согласился.
Но в тот миг, когда мы постучали в дверь к соседу, на "парадном" звякнул колокольчик.
Маленький толстяк отворил дверь на стук, а Баранов побежал отпирать жене, крикнув: "Познакомьтесь: Трохимов, Громов".
-- Стариной увлекаетесь? -- спросил Громов, подводя меня к бюро. -- Как не увлечься. Вы смотрите, как они, сукины дети, умели фанеру обделывать. Да теперешний столяр десять раз, извините, в уборную сбегает, а такого лаку не наведет. А ящиков сколько. Сегодня весь хлам из них выгреб.
Я вздрогнул. На одном конверте увидал я свое имя и фамилию: "Алексею Павловичу Трохимову".
-- Откуда этот конверт?
-- А это тут было письмо... Я его отдал господину Баранову... Какое-то послание любовное. А вот, взгляните -- вазочка. Китай!
Я сунул конверт в карман, сказав:
-- Позвольте взять на память о знакомстве!
-- Идем чай пить,-- сказал Баранов,-- Соня пришла. У нас есть глюкоза. Зайдете?
-- Нет,-- сказал Громов,-- у меня делишки.
-- Все делишки.
-- А как же! Детишкам на молочишко.
Сонечка очень приветливо отнеслась ко мне.
Я с любопытством на нее поглядывал, но решительно не замечал в ней даже никакого смущения. Уютно было сидеть за столом со счастливыми людьми и вспоминать счастливое прошлое.
В тот день я возненавидел свою комнату.
"А счастье было так возможно!".
Через несколько дней я опять пошел к ним. Та же история -- чай и счастье. И в ней никакого сожаления.
Дура! Ну, почему, почему тогда не послала письма?
-- Кстати,-- сказал Баранов,-- сосед говорил, что ты взял конверт от того письма...
-- Да, я взял, хотел тебе передать и забыл...
-- А где же он?
-- Потерял.
-- Ну, вот. Но он-то, дуралей, не прочел, что ли, фамилии?
-- Там было много всяких бумажонок.
-- Да оно и лучше. Я от него историю эту скрываю. Не для его мозгов.
Мне показалось, что Сонечка чуть-чуть покраснела. Я поглядел ей в глаза, желая пробудить между нами хоть романтическую близость. Но она повела носиком и с таким самодовольным обожанием поглядела на мужа, на глюкозу, на самовар, что я почувствовал злую зависть.
-- Жалко, что нет конверта!
-- А вот пустой конверт. Уж если тебе так хочется еще раз убедиться в своем счастье, попроси Софью Александровну написать на нем обращение.
-- Что ж! А, Сонечка, напиши.
И он довольно рассмеялся, когда Сонечка, решительно и неодобрительно поглядев на меня, написала:
"Ивану Петровичу Баранову".
Он смачно поцеловал ее. Она отстранилась, покраснев, но не потому, чтоб ей неприятен был поцелуй, а стесняясь меня. О, лишь бы я ушел! Уж они нацелуются! Во мне закипело.
Когда мы простились и он уже хотел запереть за мною дверь, я вдруг сказал:
-- А! Вот! Я нашел и оригинал конверта.
Я вынул из кармана конверт, сунул ему в руку и ушел, не оборачиваясь. Больше я с ними не виделся.