Парадоксы Александры Барковой

«Славянские мифы» Барковой занятны (для любителей покопаться в тексте) и плохи (для читателя) тем, что среди вполне обыденной и более-менее общепринятой (на данный момент) информации автор рассыпает свои удивительные фантазии, парадоксальные выводы, весьма неожиданно подбирая примеры и факты, возводя частности в универсальное.

Даже если Александра Леонидовна не прибегает к данным (порой весьма внезапным) сравнительной мифологии и не истолковывает (так как ей удобно) символику и орнаменты декоративно-прикладного искусства, вполне себе конкретные этнографические материалы в её интерпретации или пересказе превращаются порой в – э-кхм – нечто особое.

Первый раздел книги «Мифология животных и растений» в целом написан без огонька. Материал, хотя Баркова, как всегда, ни на что не ссылается, в основном – насколько я могу судить – взят из «Славянских древностей», где статьи о символике животных написаны Александром Викторовичем Гурой (возможно, автор обращалась и к его монографии «Символика животных в славянской народной традиции»). Но не обошлось и тут без странного, весьма избирательного подхода к материалам (в стиле «тут играем, тут не играем»).

Например, Баркова пишет:

«Родство человека с медведем подчёркивается легендой и происхождении зверя: Адам и Ева спрятали своих детей от бога в лесу – и те покрылись шкурами».

Почему для рассказа о славянской, языческой, мифологии пример берётся из апокрифической легенды куда более позднего, христианского, периода, при том, что варианты этого апокрифа разнились? В Смоленской губернии, например, была записана версия, где «адамовы детки» превратились в домовых, леших и кикимор. На русском севере подобный апокриф уточняет, что дети превратились в разных тварей, в зависимости от того, где прятались – так появились и звери в лесу, и гады всякие подземные.

И почему автор проигнорировала обширный фольклорно-этнографический материал, собранный в разных славянских странах: существует множество сказок, повествующих о том, почему медведь произошёл именно от человека (в монографии того же А.В. Гуры эти сказки упоминаются)?

Наверное, это всё риторические вопросы. Как и следующий, который хочется задать: почему «славянский» лебедь для Барковой – это горе, беда, смерть?

Главка про аиста и лебедя в книге опять же составлена на основе «Славянских древностей» и книги А.В. Гуры (ну, информация в общей массе совпадает). У Гуры единственный негатив о лебеде (Барковой тоже упомянутый) – это то, что в него, как и в утку (да и в любое водоплавающее/водное создание) может превращаться Водяной. Но у Александры Леонидовны собственный лебедь:

«…аист воплощает изобилие и счастье, а беду может накликать только в ответ на человеческую жестокость. Другая священная птица – лебедь – в народе связана со смертью и бедой, и лишь в городской культуре она становится символом света и красоты».

Вот вообще неясно, откуда такие удивительные сведения, и если всё так ужасно, то с чего бы тогда этой птице считаться «священной»? Гура, кстати, прекрасно параллелит лебедя с аистом: например, именно лебеди, по некоторым поверьям приносят детей зимой, и несчастья ждут человека, убившего лебедя или его птенцов, как и в случае с аистами.

Однако Баркова в качестве доказательства своей теории о «лебеде зла» приводит … либретто «Лебединого озера»: типа вот глядите, как городские поправили подлинный фольклор. Трагический финал, мол, естественен для народной легенды, но «светская публика такую трактовку принять не могла».

А ничего, что у этого либретто вообще стопятьсот вариантов (трагических три – умирает она, умирает он, умирают оба; а с середины ХХ века начали плодить разнообразные хэппи-энды – и в СССР, и в США, например)? Причём здесь вообще «Лебединое озеро», если и основа не то чтобы славянская? Но здесь Барковой это неважно.

Зато архиважно дальше по тексту, в случае с пушкинской Царевной-Лебедью, у которой, как пишет Баркова, нет точного фольклорного прототипа, а те, что есть, – иностранные, и вообще там не лебедь, а дева-звезда. Всё это типа доказывает, что Царевна добрая и прекрасная, потому что не из той оперы (и не из того балета, видимо). Ссылаясь на неких безымянных «исследователей» (в этой книге вообще все исследователи безымянные, кроме тех, кого автор почитает за дураков, но об этом в другой раз), Баркова сообщает, что на пушкинскую героиню также повлиял образ Марьи Лебеди Белой из былины о Михайле Потыке. Вообще это предположение высказал Марк Константинович Азадовский в статье 1936 года «Источники сказок Пушкина», но действительно, кому это может быть интересно, когда весь вечер на манеже Александра Леонидовна?

Баркова предположение Азадовского комментирует следующим образом:

«…но героиня былины – злая чародейка, предавшая своего мужа, изменившая ему и в итоге понёсшая заслуженное наказание. Отличие прекрасной пушкинской героини от былинной колдуньи показывает, до какой степени расходится восприятие лебедя в литературе и фольклоре».

То есть и Пушкин, и Азадовский, и Чайковский с авторами либретто нужны здесь исключительно для того, чтобы вот так вот доказать, что милый лебедь – это всё культурные, интеллигентские штучки, народ-то понимал всю подлую лебединую сущность.

Вообще лебедь, сошлюсь снова на А.В. Гуру, это символ плодородия, брака, выраженная женская символика: во множестве народных песен разных славянских регионов невеста сравнивается с лебёдушкой. И на мой взгляд, это совершенно не противоречит тому, что злобная сученька Марья Лиховидьевна превращается в Лебедь Белую. Даже в каком-то смысле подтверждает положительную символику. Марья в былине – тварь, оборотень, и прекрасно знает, чем завлечь мужика: на образ «невестушки» и жалкие стенания «Не погуби!» Потык непременно купится (так и случается). Зло героиня былины творит, не потому что лебедь – страшная птица смерти, а потому что Марья – тварь, которая только прикинулась белой секси-лебёдушкой.

Ну и прекрасный в своей логике (вернее, в её отсутствии) финальный пассаж главки о Лебеде, который я уже постила, пока перечитывала «Славянские мифы» с карандашиком:

«В фольклоре лебедь – воплощение смерти и горя; неудивительно, что на Русском севере его считали царём птиц».

Феерично, конечно. Причинно-следственные связи на высоте.

Вообще на Севере есть сказка про то, как выбирали царя птиц, и им стал белый лебедь, потому, очевидно, что его в тех краях почитали священным и клёвым. В других регионах сюжет меняется – там царём становится орёл (в монографии А.В. Гуры есть и об этом, со ссылкой на «Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка»).

Вместо того, чтобы рассказать о лебеде кучу всего интересного (благо фольклорно-этнографический материал позволяет), Баркова, как и в случае с главкой о Лешем, упомянутой в предыдущем моём посте, предпочитает делиться своими наукообразными фантазиями.

В подразделе «Символика деревьев», где речь идёт только о дубе, берёзе и рябине (про ракиту, осину и ель забудьте) – тоже игры в интерпретацию с демонстрацией «мифологической эрудиции».

 «Животными громовержца считались те, кто способен ударить: помимо уже упомянутого быка это кабан, удар клыков которого страшен и смертоносен. Кабаньи челюсти украшали священные дубы, с годами и веками врастая в них. В 1975 году со дна Днепра подняли дуб, в котором обнаружили девять челюстей, а в 1910 схожий дуб нашли в Десне, с четырьмя челюстями, образующими квадрат. Почему именно квадрат? Точный ответ дать невозможно, но предположение может быть таким. Квадрат, как и число 4, – это символ четырёх сторон света, а они заданы мировым древом. Древо это растёт сквозь все миры, являясь символической осью мироздания, и в роли именно такого древа у славян выступает дуб – как видно, например, из загадки: «Стоит дуб-вертодуб, на том дубе-стародубе сидит птица-веретеница, никто её не поймает: ни царь, ни царица, ни красная девица». Ответ на эту загадку: мир, небеса и солнце. Квадрат из кабаньих челюстей превращал просто священное дерево в Древо, на котором держится мир».

То есть вариант, что остальные челюсти просто отвалились, не рассматривается. А как же быть с тем дубом, где этих самых челюстей девять? Там, кстати, они тоже весьма аккуратно, квадратоподобно располагаются. Может быть, это связь с египетской Эннеадой? Может быть, это девять миров, и дуб он как ясень, только дуб? Или среди славян уже вовсю тусили масоны и оставляли на дубах привет от «Ордена девяти избранных рыцарей»?

Баркова всё-таки такая Баркова. Давайте я вам нафантазирую чего-нибудь про то, куда мои теории хорошо ложатся, а где всё мимо – скромно промолчу. Девять и девять. Ничего не значит. Не читали же славяне Толкина, в конце концов.

Есть среди таких пространных (и престранных) комментариев и несколько более кратких, но весьма уверенных заявлений. Приведу несколько примеров:

«Обратите внимание: слово «покойник» и слово «мертвец» грамматически одушевлённые (см. у Пушкина: «Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца» – в ином случае сказали бы «притащили труп»). Так язык бережёт древние верования».

Какие верования бережёт язык, наделяя (хотя бы и вариативно) грамматической категорией одушевлённости зомби, снеговика, куклу и робота? И как же так вышло, что народ при этом – неодушевлён? И даже душа – о ужас! – тоже неодушевлена. Что сообщают нам об этом древние славяне, а также, не знаю, Рамаяна с Ригведой и античные авторы?

«За пределами Русского Севера фараонок не знали».

Кроме Новгородской губернии, это слово, согласно фольклорно-этнографическим записям, было известно в Саратовской и Смоленской губернии, например. Наши поволжские резчики тоже называли рыбо-дев не только сиренами, но и фараонками.

«Волосы у русалки непременно распущенные – это её главный признак. В литературной традиции они зелёные, но в народной это не так: сам факт распущенных женских волос настолько античеловечен, что цвет уже неважен».

Во множестве народных сказок и быличек у русалок именно что зелёные волосы. Достаточно примеров приведено в книге Эрны Васильевны Померанцевой «Мифологические персоналии в русском фольклоре». При этом Померанцева не исключает, что это могли быть более поздние включения в фольклор и, возможно, из литературы. Но факт остаётся фактом: в народных сказках зелёные волосы у русалок были.

«…получается, Васнецов отразил традиционные представления: чёрная птица у него Сирин, а белая – Алконост. Но во второй половине ХХ века представления сменились, что можно видеть, в частности, в песне В. Высоцкого «Купола»:

Птица Сирин мне радостно скалится –

Веселит, зазывает из гнёзд,

А напротив – тоскует-печалится,

Травит душу чудной Алконост».

Ну, то, что Высоцкий напутал, не значит, что представления сменились. Вот, скажем, юный Александр Блок сходил на выставку Васнецова, так впечатлился и преисполнился, что написал о этих вещих птицах стихотворение – и тоже всё перепутал:

 Сирин и Алконост птицы радости и печали

Густых кудрей откинув волны,

Закинув голову назад,

Бросает Сирин счастья полный,

Блаженств нездешних полный взгляд.

И, затаив в груди дыханье,

Перистый стан лучам открыв,

Вдыхает всё благоуханье,

Весны неведомой прилив…

И нега мощного усилья

Слезой туманит блеск очей…

Вот, вот, сейчас распустит крылья

И улетит в снопах лучей!

Другая — вся печалью мощной

Истощена, изнурена…

Тоской вседневной и всенощной

Вся грудь высокая полна…

Напев звучит глубоким стоном,

В груди рыданье залегло,

И над её ветвистым троном

Нависло чёрное крыло…

Вдали — багровые зарницы,

Небес померкла бирюза…

И с окровавленной ресницы

Катится тяжкая слеза…

Тогда – «получается» – представления сменились в самом начале XX века, если уж на то пошло. Но зачем частным случаям придавать глобальное значение? Зачем вообще здесь Высоцкий? Это всё-таки научпоп по славянской мифологии, а не диссертация о рецепции этой самой мифологии в творчестве русских поэтов.

Учитывая, что это уже третий пост-простыня про «Славянские мифы», кажется, что странностей на такую маленькую книжицу всё-таки многовато. Во всяком случае, курсовую или дипломную работу с таким количеством фантазий и притянутых за уши сравнений на единицу отреферированного научного материала я бы завернула.

Тем не менее сама Александра Леонидовна ещё в прошлом году радостно докладывала в ЖЖ:

«А ещё мы сломали Гугль. По запросу «Славянские мифы» сначала идёт моя книга, а потом уже Википедия».

Знаете, при всём моём настороженно-скептическом отношении к Вики, я бы посоветовала по этой теме лучше читать её. Там хотя бы ссылки на источники имеются.