Пантелеймон Романов. «Избранные произведения». Рассказы.
Mikhail KvadratovИздательство «Художественная литература», 1988
ПЛЮС. Представитель классической традиции русской литературы, пишущий в условиях, когда жизненный уклад страны кардинально изменился.
МИНУС. Конечно, это не «сатира и юмор», как маркировали редкие публикации его рассказов в советское время — нужно было прикрытие от нападок.
РАВНО. Пантелеймон Романов продолжил традиции критического реализма 19-го века в переходный период 20-30-х годов, после революционного слома. Многочисленные рассказы составляют сложную, живую, пеструю картину того времени.
Часть 1. Заметки о книге
В книгу вошли рассказы 1920–1930-х годов. Пантелеймон Романов — представитель реалистического направления, продолжатель традиций русской литературы 19 века. Отец его — бедный помещик, которому приходилось пахать землю не по идеологической прихоти, а по нужде. Будущий писатель знал быт крестьян не понаслышке; потом учился на юридическом факультете Московского университета. Романов уже был известным писателем, когда в 17-м жизнь страны трансформировалось, раскололась на «до» и «после». Тема раскола прошла через все его рассказы; из них можно получить широкое представление о той эпохе. Литература стремительно менялась, многие литераторы оказались за рубежом, в революционной стране появились новые направления. Жизнь подсказывала новые темы и сюжеты. Метания интеллигенции, особенно тех, кто остался (во всех смыслах). Сельская новь: кого выбрать в председатели — алкоголика и вора или начетчика и болвана, когда результат один и тот же — развал хозяйства. Как страшно ехать зимней ночью на крыше товарного вагона. А если хочешь попасть внутрь и получить место в очереди за билетом — тебе могут сдать в аренду младенца; гражданам с детьми первая очередь (в этом месте положено смеяться над мещанами). Как хозяйка жизни прошлой теперь работает служанкой в семье лучшей подруги детства — ее муж, хозяин жизни нынешний — большой советский чиновник. Но Романов не хотел замечать великих строек и чудесных перековок. Печатали все меньше, идеологическое давление усиливалось. В произведениях Романова критика умеренно хвалила то, что называли сатирой и борьбой с отдельными недостатками нового строя (остальное громили). Сейчас понятно, что в его якобы смешных рассказах не борьба, а горькая ирония и затаенная боль. В сборнике есть и мощные психологические, и тонкие лирические рассказы. Читая Романова сейчас, припоминаешь девяностые, ведь для обычных граждан годы великих перемен мало чем отличаются. Да и сейчас, похоже, гражданам надо приготовиться.
«В большие эпохи, когда люди сильно заряжены одними чувствами, одной энергией, они обычно выражают досаду на художника, который, как им кажется, слишком мало и с меньшим, чем они хотят, чувством говорят о том, чем они живут и о чем только и нужно было бы в настоящий момент говорить. <…> То, что современникам кажется самым существенным, то через год выявляется как малозначащая частность» (Пантелеймон Романов).
Часть 2. Художественные приложения
«И когда он в окно видел мелькавшие огоньки деревень, он думал:
— Мертвое пространство…
Лохматые шапки прошли в своих тяжелых сапогах с подковками и все опустошили. Жизнь в стране умерла. И разве уцелевшие интеллигенты там, в столице, — живут теперь? Только притворяются, что живут. Или, махнув рукой на все, как и он, только кормятся. Одни хуже, другие лучше других.
Но жизнь в них, та жизнь, из которой рождается творческое движение, — давно умерла за ненадобностью, как она умерла и в нем. Умерла постепенно, медленно. И он до ощутимости ясно видит эту линию умирания: в тяжелые годы голода некогда было думать о своем внутреннем движении. Нужно было напрягать все силы, чтобы накормить себя и жену. Он привык выступать, не работая, не готовясь, только с тем, чтобы получить деньги или продукты. И даже сознательно не готовился из озлобленного соображения о том, что для пролетариата сойдет и так.
Все равно ничего не понимают.
А потом и то сказать: кто его, знаменитого человека, довел до того, что он принужден был петь за фунт чаю, кофе и какао? Тот же пролетариат. Значит, мы квиты. Будем петь лишь настолько, чтобы кормиться и жить той животной жизнью, которую вы всем предуготовили.
И если он за свое пение получал от пролетариата то, чего сам пролетариат в то время не пил и не ел (чай, кофе, какао), — все-таки он во всей силе чувствовал свое унижение, когда, как нищий, носил за собой сумку для “собирания гонорара”.
Для работы над собой не было никаких импульсов. Все равно — все кончено… Петь и танцевать на похоронах. Что же, если быть циником (а теперь только это и остается), — можно и потанцевать, и попеть… если хорошо заплатят.
А потом голод миновал, похорон никаких не было, но внутренняя ложь в течение пяти лет и полная остановка собственного движения породили лень и отвращение к усилию в работе. Появилось своего рода внутреннее ожирение. И то неослабное бодрящее стремление вперед по своему пути, какое было в начале его жизни, умерло, очевидно, навсегда.
Кроме того, было двусмысленное, нелепое положение в отношении к революции: в самый первый ее момент у него, как питомца лучших интеллигентских традиций, было возмущение действиями захватчиков и насильников, попиравших все принципы свободы, как ее он и люди его круга привыкли понимать. И он резко отмежевался от них и в своем кругу говорил только с негодованием и ненавистью о “новом строе”.
Потом острая ненависть с течением времени прошла, завязались знакомства, и те из насильников, с которыми ему пришлось близко встречаться, оказались в большинстве “очень милыми и культурными людьми”. Потом круг знакомств постепенно рос. И была такая полоса, что знакомств с сильными мира не стыдились и не скрывали от людей своего круга, как свою измену, а даже выставляли их напоказ. И все понимали, что это необходимо. Измены тут никакой нет, а “на всякий случай в наше ужасное время это позволительно”».
Канал в телеграмме:
Публикация: