Page A. E. et al. Women’s subsistence strategies predict fertility across cultures, but context matters //Proceedings of the National Academy of Sciences. – 2024. – Т. 121. – №. 9. – С. e2318181121.

 Исследование направлено на проверку устоявшегося в антропологии и демографии предположения о том, что земледельцы (фермеры) имеют более высокую фертильность, а охотники-собиратели — более низкую, по сравнению с популяциями, практикующими другие формы хозяйства. Авторы ставят под сомнение силу существующих доказательств и стремятся провести более надежный анализ на индивидуальном уровне, учитывая роль рыночной интеграции.

Методология:

• Данные: Проанализированы данные по 10 250 женщинам из 27 малых обществ по всему миру. Данные были собраны разными исследовательскими группами, что накладывает некоторые ограничения на сравнимость.
• Ключевые переменные:Зависимая переменная: Прогнозируемое кумулятивное число рождений к 60 годам (cumulative fertility).
• Основные независимые переменные:Стратегии жизнеобеспечения (subsistence): Доля времени, затрачиваемого на земледелие, собирательство/охоту; источник питания (выращенная, добытая или купленная еда); владение землей и скотом; основное занятие.Рыночная интеграция (market integration): Доля времени, затрачиваемого на наемный труд; источник питания (рынок); наличие оплачиваемой работы; место жительства (городское/сельское); уровень образования; доход.
• Анализ: Использованы многоуровневые байесовские модели (multilevel Bayesian models), которые учитывают вариацию как внутри популяций, так и между ними. Это позволяет оценивать эффекты на индивидуальном уровне, не совершая "экологической ошибки" (переноса групповых закономерностей на индивидов).

Вопрос 1: Насколько разнообразны практики жизнеобеспечения и фертильность внутри популяций?

• Внутригрупповое разнообразие: Авторы обнаружили, что внутри одной и той же популяции, отнесенной к определенному типу хозяйства (например, "охотники-собиратели"), индивиды практикуют широкий спектр экономической деятельности. Некоторые популяции (например, Пумэ) полагаются в основном на один способ, в то время как другие (например, Агта и Тсимане) демонстрируют смешанные стратегии без явного доминирования одного из них.
• Фертильность на групповом уровне: При анализе на уровне популяций не было обнаружено четких различий в фертильности между традиционными типами хозяйства.Медианная фертильность охотников-собирателей: 4.6 ребенка. Медианная фертильность огородников (horticulturalists): 5.61 ребенка. Медианная фертильность земледельцев (agriculturalists): 4.09 ребенка.
• Доверительные интервалы для всех групп были широкими и сильно перекрывались, что указывает на отсутствие статистически значимых различий.
• Вывод по вопросу 1: Классические subsistence-типологии являются плохими предикторами фертильности, поскольку скрывают огромное внутригрупповое разнообразие как в практиках, так и в репродуктивных исходах.

Вопрос 2: На индивидуальном уровне, предсказывает ли земледелие более высокую, а собирательство — более низкую фертильность?

Здесь картина радикально меняется при переходе на индивидуальный уровень.

• Земледелие (Farming): Обнаружена сильная положительная связь.Увеличение доли земледельческой активности на 1 стандартное отклонение (SD) ассоциировалось с увеличением фертильности на 0.33 ребенка.
• Увеличение доли выращенной пищи в рационе на 1 SD ассоциировалось с увеличением фертильности на 0.21 ребенка.
• Владение большим количеством земли и скота также было сильно связано с более высокой фертильностью. Этот эффект сохранился даже после контроля на материальное богатство, что говорит о том, что здесь важна не только состоятельность, но и сам характер хозяйственной деятельности.
• Собирательство/охота (Foraging): Обнаружена умеренная отрицательная связь.Увеличение доли деятельности, связанной с собирательством, на 1 SD ассоциировалось с уменьшением фертильности на 0.35 ребенка.
• Эта связь была наиболее сильной в популяциях, определенных как охотники-собиратели, и слабой в земледельческих обществах.
• Важный нюанс: Хотя в целом по выборке эти тенденции сильны и устойчивы, они не универсальны. В некоторых популяциях связь была слабой или отсутствовала, что подчеркивает роль локального контекста.

Вопрос 3: Предсказывает ли рыночная интеграция снижение фертильности на индивидуальном уровне?

Обнаружена сильная и последовательная отрицательная связь между различными маркерами рыночной интеграции и фертильностью.

• Наемный труд: Увеличение доли наемного труда на 1 SD ассоциировалось со снижением фертильности на 0.32 ребенка.
• Городское проживание и оплачиваемая работа: Жизнь в городе (по сравнению с деревней) и наличие оплачиваемой работы (по сравнению с subsistence-занятостью) также надежно предсказывали более низкую фертильность.
• Образование: Самый сильный и последовательный предиктор. Увеличение продолжительности образования на 1 SD ассоциировалось со снижением фертильности на 0.47 ребенка.
• Доход (Income): В отличие от других маркеров, доход показал очень слабую и непоследовательную связь с фертильностью. В некоторых популяциях связь была отрицательной, в других — положительной, что в среднем дало нулевой эффект. Авторы предполагают, что доход одновременно отражает вовлеченность в рынок (снижает фертильность) и богатство (можешь повышать фертильность), и эти эффекты взаимоуничтожаются.
• "Пороговый эффект": Связь между рыночной интеграцией и снижением фертильности была наиболее сильной в популяциях с высоким уровнем интеграции. В обществах с низкой интеграцией эффект был близок к нулю, что может указывать на наличие "переломного момента", после которого рыночные механизмы начинают существенно влиять на репродуктивное поведение.

Обсуждение и выводы

1. Ключевой вывод: "Контекст имеет значение" (Context matters). Основной посыл статьи — нельзя предсказать фертильность человека, основываясь только на том, является ли он "фермером" или "собирателем". Социально-экологический контекст (культурные нормы, местная экология, социальные сети) играет pivotal (ключевую) роль.
2. Опровержение групповых типологий: Исследование убедительно показывает, что традиционные категории (фермер, собиратель) не отражают реального разнообразия индивидуальных практик и являются ненадежными инструментами для прогнозирования демографических тенденций.
3. Потенциальные механизмы: Авторы обсуждают, но не тестируют напрямую, возможные механизмы, связывающие жизнеобеспечение с фертильностью:Энергетический путь: Земледелие может быть связано с меньшей мобильностью и более высоким энергетическим балансом у женщин, что способствует более коротким интервалам между рождениями.
4. Изменение труда детей: В земледельческих обществах дети могут раньше начинать вносить вклад в хозяйство, снижая "стоимость" ребенка.
5. Социальные нормы и сети: Рыночная интеграция может ослаблять родственные сети, которые традиционно поддерживают высокую рождаемость, и способствовать распространению норм малодетности.
6. Вклад в понимание демографического перехода: Результаты ставят под сомнение упрощенные объяснения неолитической демографической революции (резкого роста населения с переходом к земледелию). Они предостерегают археологов от прямого переноса данных о фертильности современных обществ на древние популяции без учета контекста.
7. Ограничения:Разнородность данных: Вторичные данные собирались по разным протоколам. Поперечный срез (cross-sectional data): Данные о subsistence собраны в один момент времени и могут не отражать практики на протяжении всей жизни женщины.
8. Сложность причинно-следственных связей: Невозможно полностью отделить влияние жизнеобеспечения от влияния рыночной интеграции, так как они тесно переплетены (например, интенсивное земледелие часто связано с рынком).

Исследование вносит значительный вклад в антропологическую демографию, оспаривая десятилетиями устоявшиеся догмы. Оно демонстрирует, что связь между способом жизнеобеспечения и фертильностью действительно существует, но проявляется в первую очередь на индивидуальном уровне, а не на уровне групп. Земледелие в целом способствует более высокой рождаемости, а собирательство и, в особенности, вовлеченность в рыночную экономику — более низкой. Однако эти глобальные тенденции не являются универсальными законами. Локальный социально-экологический контекст может нивелировать, усиливать или даже обращать вспять эти связи, что объясняет противоречивость предыдущих исследований и подчеркивает сложность и многогранность человеческого репродуктивного поведения.