Отверстия

https://mrakopedia.net/wiki/Отверстия_(Герман_Шендеров)

Одинокая ворона боролась с размокшей в луже коркой черного хлеба — та разваливалась и никак не желала оставаться в клюве. Прошло много лет, а во дворе моего детства ничего так и не изменилось. Вот качели, на которых мы всей компанией семилеток учились делать «солнышко», вот мусорные контейнеры, из которых мы доставали картон, чтобы жечь высокие, как нам тогда казалось, до второго этажа костры. Как-то раз Илюха, мелкий и белобрысый, кинул в огонь какой-то баллон. Тот взорвался, кусок отлетел ему в голову, и с тех пор бедняга заикался.

Весенней слякотью зачавкала под ногами тропинка, что вела к гаражному кооперативу — всё, как и много лет назад. Вот узкий проход между домами, в котором мы с Мишкой, моим лучшим другом, как-то раз нашли порнографическую карточку. Находку мы бережно передавали друг другу, перепрятывали все в новых, более заковыристых местах как самое настоящее сокровище, пока не спрятали так хорошо, что сами не смогли найти.

Вот и отцовский гараж, самый дальний в линии. Из-под серой краски проглядывает ржавчина, на замке обрезанная пластиковая бутылка — чтобы не заржавел. До боли знакомо скрипит длинный, похожий на гвоздь-сотку ключ в замке, будто открывая хранилище детских воспоминаний.

∗ ∗ ∗

Произошло это за пару месяцев до моего десятилетия, почти двадцать лет назад. Вот уже три с лишним месяца я не ходил в школу — отлеживался после тяжелой болезни. Заболел я глупо. Отец — антрополог по профессии — решил провести со мной день «по-мужски» и позвал меня на зимнюю рыбалку. Ему, наверное, в силу неопытности, показалось, что к началу декабря лед будет достаточно крепким. Он ошибся. Дотопал до середины озера, помахал мне рукой — безопасно, мол. Я только и успел сделать несколько шагов, как услышал ужасающий треск, а следом провалился под лед. Не знаю, как отец успел меня достать — очнулся я уже дома, чуть ли не через неделю, истощенный и едва способный говорить. Мать все плакала и кормила меня с ложечки, а отец трогал за плечо, будто проверяя что-то, приговаривал «Живой! Живой!».

Из-за постоянного кашля — я выкашливал озерную воду еще добрые месяца два — и общей слабости организма, родители наказали мне сидеть дома. По вечерам мать занималась со мной по школьной программе, чтобы я не отстал, а днем родители уходили на работу, и я оставался один. Чтобы я не умер со скуки, отец, скрепя сердце, торжественно выдал мне пульт от громоздкого видеомагнитофона “Грюндиг” — семейной гордости. «Видик» был тогда во дворе только у меня и у Шибаевых, но те никогда никого не приглашали в гости. Вдобавок, отец, видимо, под давлением чувства вины принес с рынка целую стопку кассет. Чего там только не было — «Том и Джерри», диснеевская «Белоснежка», мультфильмы Тэкса Эйвери, почему-то без перевода, и — совершенно неожиданно — невыносимо жуткий «Восставший из ада», который я так ни разу и не набрался смелости досмотреть до конца.

Так, упакованный учебниками и видеокассетами, я по плану родителей должен был провести дома безвылазно добрые… не знаю, сколько. Каждый день они приходили домой, наскоро осматривали меня, пихали мне градусник подмышку и говорили: «Ты еще слишком слаб. О школе не может быть и речи!» Какой мальчишка не обрадовался бы таким каникулам! Но друзей родители приглашать тоже не разрешали — опасались, что те меня могут чем-нибудь заразить, и я не выкарабкаюсь.

Но на то и нужны лучшие друзья, чтобы поддержать в трудную минуту. Как-то раз у меня зазвонил домофон. Дома, кроме меня никого не было, я взял трубку, и это оказался Мишка Горлов. Он страшно обрадовался, услышав мой голос и, несмотря на мои увещевания — касаемо запретов отец был очень строг — все же напросился в гости. Первые пару раз я жутко нервничал, но с какого-то момента это стало традицией. Мишка частенько прогуливал школу, и поэтому, выйдя из дома, прятался где-нибудь во дворе — в ракете или за мусорными контейнерами — и высматривал моих родителей. Увидев, что те вышли из подъезда, он пулей бежал к домофону, и я его впускал, чтобы смотреть вместе «Тома и Джерри», «Белоснежку» и пытаться сквозь пальцы посмотреть хотя бы пять минут «Восставшего из ада».

Так было и в тот день. Влетев ко мне домой, он был необычно возбужден. Спросил с порога:

— Слушай, а ты у своих предков когда-нибудь малинку находил?

— Где, в огороде? — удивленно спросил я.

— В каком огороде? Ну, клубничку? Порево? Находил, нет?

— Да не-е-е… — с сомнением протянул я. Я сомневался в значении этого слова, знал лишь, что это что-то неприличное. — Откуда у них?

— Ага, все они не такие… Прикинь,я у Шибаевых дома был…

— Брешешь! Как они тебя пустили?

— Да я с их мелким математикой занимаюсь.

— Ты? — я едва не покатился со смеху. — Да ты таблицу умножения до сих пор не знаешь!

— Какая разница? Причем здесь таблица? Что ты привязался? Не хочешь — не слушай!

— Да слушаю-слушаю! — что Мишка попал в репетиторы Шибаевым, меня и правда не удивляло — этот куда хочешь без мыла влезет. — Ну и?

— Ну, я ему понаписал примеров, а сам пошел посмотреть, что дома лежит… — по лицу Мишки пробежала тень. — Ну я так, из интереса чисто!

— Ох, Мишка, попадешься ты однажды…

— Да я не взял даже ничего! Ты дослушай! Нашел кассету. Не подписанная, без названия. Включил — а там… Блин, даже не знаю, можно ли тебе говорить вообще.

— Слышь! Сказал «А», говори «Б»…

— Ну, короче, там как на той карточке, помнишь? Только по-настоящему все! В движении! Прямо… все видно, прикинь! Там баба такая, в чулках, и негр…

— Фильм какой-то что ли? — не понял я тогда.

— Да какой фильм на хрен! Там этот негр ее прямо на свой кочедык насаживает!

— Да ладно? — протянул я с сомнением. — Такое… наверное, не снимают.

— Ты дурак, что ли? — с какой-то даже жалостью спросил Мишка.

На секунду я представил себе эту сцену — получилось весьма смутно. Какая-то баба в чулках — мне представилась тетя Ната из гастронома, а негр почему-то был дикарем с костью в носу и держал в руках огромную корягу — так мое воображение в тот день истолковало слово «кочедык». Я не удержался и прыснул.

— Чего ржешь? Дурак совсем?

— Да так… О своем. А с чего ты решил, что этот фильм у моих родителей тоже есть?

— Он у всех предков есть. Ну, не он, а какой-нибудь навроде…

— Я все кассеты пересмотрел, — кивнул я на полку. — Если бы такой был, я бы его уже нашел.

— Ага. Наивный чукотский мальчик. Думаешь, они его на виду хранят? Такое обычно прячут.

И Мишка, наглый от природы, не дожидаясь моей реакции, принялся распахивать шкафы в гостиной.

— Эй, это мамины вещи! — вмешался я, когда он по плечо залез рукой под стопку одежды.

— Она должна быть где-то… Может, здесь? — Горлов, невзирая на мое возмущение продолжал копошиться в родительских пожитках. Вдруг оторвался, оглянулся на меня, спросил: — А что тебе сегодня мамка оставила?

— Котлеты и пюре.

— Айда перекусим?

От пюре Мишка благородно отказался. Отрезал нам по два куска черного хлеба и сделал два бутерброда с котлетами. Он такие называл «чизбургеры». Макдональдса в нашем городе тогда еще не было, так что ему было невдомек, что в чизбургеры обязательно кладется сыр.

Подкрепившись, Горлов с новыми силами бросился на поиски «малинки». Взобравшись на рискованную конструкцию из двух стульев, он принялся шарить по антресолям, сбрасывая на ковер целые комья пыли. Наконец воскликнул:

— Есть! — и едва не полетел на пол, благо я придержал.

В руках у Мишки действительно оказалась кассета без подписи. Более того — таких кассет мы оба, оказывается, никогда не видели. Толще обычной, она имела сбоку небольшое окошечко, а внутри виднелась еще одна кассета, только раза в четыре меньше — точно одна кассета была беременна второй.

— Ну что, смотрим?

— А может, не надо? — при взгляде на эту кассету на меня тогда нахлынула необъяснимая паника. Почему-то мне казалось, что или магнитофон зажует эту странную кассету, или родители как-то прознают о том, что я брал чужое.

— Да не ссы ты! Главное, момент запомнить, с которого началось, чтобы на него отмотать обратно, а то спалят.

«Грюндиг» с приятным скрежетом проглотил кассету, а Мишка уже колдовал с пультом.

— У тебя видик на нулевом? — уточнил он с видом знатока и тут же переключил на нужный канал. Пузатый «Филлипс» зашипел на нас рассерженной кошкой. Экран пестрил белым шумом.

— Пустая, — с каким-то облегчением и странной гордостью за родителей выдохнул я. Почему-то тогда мне казалось, что найди я у них «малинку», мое отношение бы к ним изменилось навсегда.

— Погоди, ща промотаем! — с уверенностью сказал Горлов, нажимая на кнопку «FWD”. Магнитофон действительно издал звук, похожий на «фвыд», и пленка закрутилась быстрее. Вдруг белый шум разошелся, превратился в полоски, а на их фоне темнела какая-то картинка. — Йес-с-с!

Мишка отпустил кнопку перемотки, изображение замедлилось.

— Говорил же, твои тоже смотрят…

Зернистое изображение показывало женщину, совершенно голую. От смущения я на секунду отвернулся, тут же почувствовав, как вспыхнули щеки. Но что-то мне подсказало, что перед нами никакое не порно. Женщина на экране не была похожа на ту памятную «даму червей», что раздвигала какие-то розовые складки между ног и сладострастно облизывалась на камеру. Вместо чулков и пояска на женщине были наручники, державшие ее руки высоко над головой, а ноги были прибиты к полу… гвоздями!

— Я не хочу это смотреть! — с замирающим сердцем сказал я, отворачиваясь, а Мишка, наоборот, не мог оторваться от экрана.

— Нифига себе, смотри! Она же вся…

Горлов почти прильнул носом к экрану, рассматривая пленницу. Рот у нее был завязан какой-то тряпкой, на ляжках с внутренней стороны запеклась неаппетитная корка. Интерес подзуживал, я не смог удержаться и обернулся. С женщиной действительно было что-то не так. Вся она была покрыта какими-то дырками, разных форм и размеров. Частые отверстия на плечах и коленях, крупные, с яблоко, воронки на бедрах и грудях. Посреди живота вертикально висело что-то похожее на крышку от кастрюли. Я почувствовал, как холод наполняет кишки, скручивает их, выдавливая наружу писклявое, испуганное:

— Это же все не по-настоящему?

— Не… — Мишка, завороженный, не мог оторваться от экрана. — Это ж кино.

Вдруг тихое шуршание видеоряда прорезал громкий, до боли знакомый скрежет. Неверно его истолковав, я в страхе взглянул на входную дверь — не вернулись ли родители раньше времени? Но нет, звук шел из телевизора. На прикованную к стене женщину упал прямоугольник света, в кадре мелькнула какая-то дверь, и в помещение вошел…

— Это ж твой батя! — выдохнул Мишка, констатируя очевидное.

Отца я действительно узнал сразу. Высокий, в своем брезентовом рыбацком комбинезоне, он уверенно зашел в помещение с полным ведром воды. «Набрал на колонке» — подумалось мне тогда. Женщина при виде его задергалась, заметалась. Из-под прибитых к полу стоп потекли красные струйки.

— У него типа… любовница? — туповато спросил Горлов, глядя на телевизор. Я не смог из себя выдавить ни слова, а отец взял тряпку, окунул в ведро и принялся смывать со своей пленницы кровоподтеки. — Что это, а?

Я не отвечал. Лишь вглядывался до боли за глазницами в спокойные, уверенные движения отца, будто тот мыл машину — зимой она стояла во дворе, чтобы меньше бегать по холоду. Теперь я понимал, что у этого есть еще и другая причина: в нашем гараже, в том самом, в котором отец показывал мне, как менять масло, как выглядит карбюратор, учил пользоваться молотком и дрелью — в этом навсегда оскверненном клочке моего детства поселилась чужая женщина. Да, стены теперь покрывали старые матрасы, с потолка свисали цепи и крюки, но все еще можно было разглядеть заваленный каким-то хламом верстак, тускло светила «лампочка Ильича», а знакомый скрежет издавал гаражный замок.

Закончив с водными процедурами, папа… нет, «отец». Увидев его таким, я не мог больше произносить это детское, невинное слово. Теперь это был «Отец» — тот самый мрачный Бог-Отец, о котором нам рассказывали на уроках «Этики христианства», жестокий, мстительный, без лишних сантиментов решающий, кому жить, а кому умереть. Прошло уже двадцать лет, но этот холод, поселившийся в тот день в моем сердце не растаял до сих пор.

То, что произошло дальше придало всему происходящему какое-то странное ощущение нереальности. Помню, появилось чувство, будто летишь на карусели — какая-то странная неестественная легкость. Все происходящее перестало быть настоящим, превратилось в фильм. Ведь не мог же мой отец по-настоящему открыть живот той женщины? Наружу вываливались кишки, а отец их поддерживал крышкой кастрюли, а из дыры набухало, лезло что-то белое, круглое… Меня затошнило, я побежал в ванную, а в спину мне раздался омерзительно-влажный визг дрели, сопровождаемый натужным мычанием.

— Ёб твою мать! — выругался запретными словами Мишка, после чего послышался скрежет извлекаемой кассеты. — Он ей плечо просверлил! И там черви! Прикинь!

Котлета все же не выдержала пребывания в плену желудка и выплеснулась на дно унитаза. В голове, тем временем, завязывалась, росла жуткая в своей простоте и ясности мысль:

«Мой отец — маньяк».

Когда я почувствовал, наконец, как жгучая смесь ужаса и непонимания окончательно покинула мой желудок в виде не переваривавшихся хлеба и котлет, мне удалось оторваться от фаянса. Вернувшись в комнату, я увидел бледного, с большими испуганными глазами Мишку. На губах у него дрожало что-то невысказанное. Наконец, он спросил:

— Ты как?

— Хреново. Сам как думаешь?

— Ну и… — после непродолжительной паузы, сдерживаемая мысль все же оформилась в слова, — Что делать будем?

— В смысле?

— Ну… блин. По ходу твой батя… ну, из этих.

— Из каких еще «этих»? — спросил я со слезами, хотя ответ на вопрос знал.

— Ну, помнишь, в «Молчании ягнят» был такой… Баб в яме держал, потом срезал кожу.

Меня снова затошнило. В голове крутилась жутковатая карусель из мельтешащих образов — дрель, прикованная женщина, негр с корягой в руках, смешное слово «кочедык». Защипало глаза.

— Ну ты чё как девчонка-то? — смущенно спросил Мишка. — Ща порешаем…

— Что порешаем? — взвизгнул я истерично. — Что мы порешаем? В милицию пойдем, да? Чтобы моего отца посадили?

— Погоди ты… Дай подумаю, — Горлов действительно упер остекленевший взгляд в причудливые узоры ковра, задумался, даже высунул язык от усердия. — Слушай. А что, если мы ее освободим?

— Кого?

— Ну, бабу ту.

— Как мы ее освободим? Ключ от гаража у отца!

— Не дрейфь. Там же замок навесной?

— Ну?

— Баранки гну! Я его в два счета…

— А потом что? Вдруг он поймет, что это мы?

— Как он поймет? Отпечатки, что ли, будет сверять? Мы по-быстрому откроем, выпустим и пускай бежит на все четыре стороны! Может, твой батя это… ну, нечаянно? А потом не смог остановиться.

— А если выпустим — думаешь, сможет?

— Не знаю, — серьезно сказал Мишка. — Но если бы ты был на ее месте — тебе было бы плевать.

Представив себя в цепях, с прибитыми к полу ногами, в ожидании хищного жужжания дрели и новой боли, я сглотнул. Такого действительно не пожелаешь никому, даже злейшему врагу.

— Ну что? Ты со мной?

Я замялся.

— Если родители узнают, что я выходил… — я замолк, почувствовав себя глупо — там, в гараже заперта несчастная женщина с дырой в животе, а я думаю о том, чтобы не получить нагоняй. — Если отец узнает…

— Когда он возвращается?

— Обычно часов в шесть, вместе с мамой. Он заканчивает раньше, но встречает ее с работы…

— Тю-ю-ю… — присвистнул Мишка. — У нас еще гора времени! Так, дома у тебя инструменты какие-нибудь есть? Болторез там, может, ключи гаечные?

— Все в гараже… — растерянно проронил я.

— Эх ты, а еще пацан… Так, жди здесь, я сейчас!

Выбежав за дверь, Горлов оставил меня наедине с моим кошмаром. Зайдя в гостиную, я застыл на пороге. Телевизор нервно шуршал белым шумом. Злополучная кассета лежала посреди ковра — черная с белыми «глазами», она будто чудовище, просочившееся откуда-то из подпространства призывно поглядывала на меня — подойди, мол, ближе, дотронься.

Продолжение>