Отрывок из книги Ильи Фальковского «По следам Бурхана Шахиди»

Утром я хотел попробовать проникнуть в пустыню к мазару имама Асима, погибшего в X в. в сражении с буддистами Хотана. Я читал, что в этом святом месте раз в год собирались тысячи паломников. Прежде там была и мечеть, но ее недавно снесли. Где-то говорилось, что снесли и сам мазар. В общем, я хотел увидеть, осталось ли там что-то на самом деле.

Остановившийся у отеля таксист не знал, что такое мазар имама Асима. Тогда я показал ему фотографию усыпальницы и сказал, что она находится рядом с деревней Зия. Таксист долго разглядывал фотографию, потом кивнул, сделав вид, что понял, и мы медленно тронулись с места.

Все с той же черепашьей скоростью ползли чуть ли не целый час. Когда мы подъехали к пункту охраны на въезде в деревню, водитель что-то спросил у одного из охранников, и тот махнул рукой, показывая, что нужно ехать дальше. Здесь у меня закралось недоброе подозрение — я услышал какое-то другое название, совсем непохожее на «мазар имама Асима». Еще через минут 15–20 мы прибыли к будке, в которой продавали билеты. Таксист высадил нас, а сам отъехал в тенек отдыхать. Вдали виднелись барханы, настоящие горы искрящегося на солнце ярко-желтого песка, на которых паслись верблюды и лошади. Я догадался, что таксист привез нас кататься на верблюдах по пустыне. У входа сидели охранники — мужчина и женщина. Я бросился им объяснять, что нам нужно к мавзолею имама, а водитель ничего не понимает и завез нас совсем не туда. От волнения в моей памяти неожиданно всплыл целый запас уйгурских слов, прежде находившихся в пассиве. На мое счастье, охранники прекрасно знали, где находится мавзолей. Я закричал и замахал руками, призывая водителя вернуться. Охранник-мужчина принялся ему растолковывать, куда нас везти, но тот продолжал сидеть все с таким же лицом истукана. Наконец он опять кивнул.

— Он точно понял? — спросила охранница-женщина.

— Вроде понял, — ответил охранник-мужчина. 

Это не очень обнадеживало, но нам не оставалось ничего другого, как сесть в машину. Когда мы снова подъехали ко въезду в деревню, тамошние охранники не очень удивились и пропустили нас без лишних вопросов.

Проехали деревню, водитель пару раз останавливался и спрашивал дорогу. Наконец мы уткнулись в калитку в заборе. Попросили водителя ждать и побрели вперед по усыпанной песком тополиной аллее. За торчавшими из песка редкими кустами саксаула и посадками тополей виднелось свежее кладбище, утыканное деревянными палками с табличками. Я спросил у шедшей навстречу женщины, где находится мазар. Она сказала, что надо идти вперед по аллее, оставляя кладбище в стороне. Постепенно кустов и кочек с напоминавшей седые бороды растительностью становилось все меньше, ноги увязали в песке, который набивался в кроссовки все больше, я поднялся на песчаный холм, казавшийся белым от светящего прямо в глаза солнца.

Сбоку был еще один холм, на самом верху поросший торчавшим в разные стороны кустарником, что делало его похожим на бритую до макушки голову индейца-ирокеза. Дальше расстилалась безбрежная пустыня, только в которой, мнилось, и можно теперь обрести свободу и избавление. Или смерть.

Тут я заметил, что мы не одни. За нами по аллее шли два статных парня в темных очках, светло-голубых рубашках и подвернутых черных брюках. Периодически они останавливались и делали селфи на фоне песка. Обувь они предусмотрительно сняли и шли босиком.

Я последовал их примеру. Мы периодически тоже фотографировали окрестности, так что временами отставали, но потом те заболтались по телефону, и мы обогнали их. Дорогу перебежали две птицы с тонкими шеями и длинными хвостами, и мы вышли к деревянному навесу непонятного предназначения, над которым висели две смотревшие в разные стороны камеры. Справа от навеса была сложенная из кирпичей ограда мазара, а за ней, будто вросший в песчаный холм и тоже осыпающийся, прямоугольный глиняный мазар с маленькими оконцами по периметру и возвышающейся над ним, похожей на отдельный домик, крышей с зубчиками. Воспользовавшись тем, что будка охраны была пуста, мы перелезли через забор. Деревянная дверь мазара была закрыта на замок, но можно было залезть на приступку и заглянуть в окно. Внутри под подпертой деревянными балками крышей находился уставленный вазами с цветами глиняный саркофаг.

Парни перелезать через забор не стали и, видимо, повернули обратно. Их уже и след простыл. Мы погуляли вокруг мавзолея, обнаружили остатки сожженных тряпок на земле, сушившуюся на дереве шкуру, закрытый досками колодец и пошли назад. Я был на седьмом небе от счастья — наконец-то удалось выбраться за город и повидать окрестности! А то уже начало казаться, что все время сидишь взаперти.

Возвращаясь мимо кладбища, я увидел, как входящие на него женщины укрывают головы платками. У выхода Денис обнаружил два серебристых дерева джиды и принялся их фотографировать. А я заметил нечто другое — у машины нас поджидали двое полицейских.

— Покажите паспорта, — попросил меня тот, что постарше.

Дали ему наши паспорта. Почувствовав какую-то угрозу, я начал говорить, что паспорт хоть и иностранный, но сам я почти местный, живу в Китае, работаю в Гуанчжоу, жена моя китаянка.

— Что вы там делали? — показал он рукой в сторону кладбища.

— Ничего, просто гуляли по пустыне.

— А что фотографировали?

— Да ничего особенного, просто песок.

— Можно я посмотрю?

— Да мы ничего такого не фотографировали.

— Давайте я все-таки гляну? — уже более настойчиво попросил он.

Делать было нечего, я отдал телефон.

— Ох, это нельзя, — сокрушенно качал он головой, — и это нельзя, и это, — удаляя одну за другой мои фотографии. Вдруг спросил: — Ты мусульманин?

Я замешкался. Как лучше ответить? Может, солгать, что мусульманин, это пробудит в закоснелой душе уйгурского полицейского какие-то теплые чувства, и удастся спасти хоть пару фоток? Или, наоборот, повлечет еще большие неприятности? Поэтому ответил уклончиво:

— Я — нет, моя бабушка — мусульманка.

— А, бабушка, — кивнул полицейский и продолжил удалять фотографии.

Когда все фотографии нашей прогулки были стерты, он спросил:

— А друг твой тоже что-то фотографировал?

— Нет, ничего, — ответил я, но Денис, не поняв, о чем мы говорили, уже с готовностью протягивал телефон.

И тут случилась накладка. Прошивка у него в телефоне русская, так что полицейский не мог разобраться, где что, и попытался на своем телефоне программой-переводчиком перевести названия Денисовых папок. Я начал его отвлекать:

— А что вам тут непонятно? Давайте я помогу. Не можете разобраться? Я объясню. Вот видите, все в порядке. Я же говорил, что он ничего не фотографировал, — тараторил я над ухом полицейского.

В итоге он окончательно запутался и стер не ту папку. Фотографии мазара были спасены.

— Больше нет вопросов? — спросил я.

— Нет. Извините, это не моя затея, так государство устроило, — вдруг попытался оправдаться полицейский. Выходит, все же что-то человеческое ему не чуждо.

Мы направились к своей машине, а они к своей. Ничего не отражалось на загорелом лице нашего увальня-водителя. Он завел мотор, и мы двинулись в путь. По пути толковали с Денисом, откуда взялись полицейские. Он предполагал, что увидели нас в камеру. А я стал подозревать тех двух парней, что прогуливались рядом с нами. Кому они звонили? Может, это они и вызвали полицейских? Или, может, у меня уже начинается паранойя?

Я подумал, что немногое здесь изменилось за последние сто лет. Нам не разрешают фотографировать, а Рериху запрещали рисовать окрестные пейзажи. Мало того, в Хотане его экспедицию вообще задержали, отобрали необходимое для защиты от грабителей оружие и запретили въезд не только в Яркенд, но и в Кашгар, Аксу и Кучар.

«Друзья мои, если хотите испытать свое хладнокровие и терпение, поезжайте в город Хотан», — говорил Рерих.

Его ужасали царившие вокруг средневековые нравы. Повелитель Хотана «даотай» Ма получил свою должность за то, что самолично убил военного губернатора Кашгара. Побежденного на два дня распяли, потом даотай стрелял в него в упор, после чего ему отрезали голову и выставили на базаре. По прибытии в Урумчи Рерих так жаловался китайским чиновникам на свои мытарства:

«Мне 52 года. Я был встречен почетно в 23 странах. Никто в жизни не запрещал мне свободно заниматься мирным художественным трудом. Никто в жизни меня не арестовывал. Никто в жизни не отнимал у меня револьвера как средства защиты. Никто в жизни не высылал меня насильно в нежелательном мне направлении. Никто в жизни не вскрывал самовольно моих денежных пакетов. Никто в жизни не возил вместе со мной арестантов. Никто никогда не обращался со мной, как с разбойником. Никто никогда не отказывал принять во внимание просьбу пожилой дамы, основанную на состоянии ее здоровья. Но китайские власти все это проделали. Теперь наше единственное желание — как можно скорее покинуть пределы Китая, где так оскорбляют мирную, культурную экспедицию…»

Денис захотел остановиться в деревне и немного ее осмотреть. Перед лавками на дороге играли дети, на топчанах, скрестив ноги, сидели старухи в тюбетейках. Деревянные двери домов были украшены узорами, а вокруг обложены разноцветной плиткой. Я вошел в открытую дверь одной, как мне показалось, лавки. Во внутреннем дворе под навесом с деревянными колоннами были три укрытых коврами каменных топчана, а у правой стены аккуратными рядами стояли металлические печки для готовки. За мной во двор вбежала испуганная хозяйка.

— Почем печки? — спросил я, прикинувшись покупателем, чтобы ее успокоить.

— Тысяча юаней.

Я вышел из двора, и она тут же закрыла за мной дверь на засов. Мы решили пообедать в одной из лагманхан, перед которой парень в чаду жарил шашлычки. Своим появлением вызвали настоящий переполох у впервые увидевших иностранцев хозяев. Те немного успокоились и заулыбались, когда выяснилось, что я могу по-уйгурски заказывать блюда. Я, как обычно, взял лагман с курицей, а Денис с говядиной.

Пообедав, попросили водителя отвезти нас в Хотан к большому базару. Вначале решили сходить к мечети. И здесь, при свете дня, я все-таки обнаружил старые дома небольшой махалли, скрывавшиеся за фасадами нарядных домов улицы. На веревках сушилось белье, жители проезжали мимо на мотоциклах, старые деревянные двери чередовались с новыми металлическими. Нас, как всегда, сразу же обступили дети.

Вернулись к светившимся на закате солнца медным дверям мечети. Поскольку они были закрыты, зашли в соседнее помещение, откуда я надеялся разглядеть внутренний двор мечети. Оказалось, это что-то вроде общественной душевой с решетками для слива воды на полу, каменными табуретками и кранами над ними. На одной из табуреток сидел старик и мылся под краном. Рядом на крючке висела его одежда. В окно был виден угол двора с деревьями и галереей с колоннами. Мы вышли обратно на улицу. Тут мы заметили, что у мечети собралось несколько стариков, видимо, в ожидании намаза. Медные ворота были по-прежнему закрыты, зато отворилась небольшая дверь слева от них. Денис попытался туда проникнуть, но ему преградили путь двое привратников в тюбетейках. Он не сразу понял, что его не пускают, и продолжал штурмовать дверь. Я крикнул ему, переводя их слова. Денис отступил, но с тех пор привратники были настороже и следили за всеми нашими действиями. К ним присоединился еще и мужчина лет 60, до того спокойно сидевший на скамейке.

Я попытался сфотографировать табличку с названием и адресом мечети, висевшую на стене, но мне запретили и это. Тогда попробовал сфотографировать хотя бы сам вход с двумя минаретами снаружи, но они замахали руками, требуя, чтобы я этого не делал. Это было странно. Понятно, что нельзя фотографировать верующих во время молитвы, но почему нельзя снимать фасад, являющийся частью городского ландшафта? Никогда прежде, даже в консервативных арабских странах, я с таким не сталкивался. Я показал вернувшемуся на скамейку мужчине фотографии этой же хотанской мечети в интернете, но он лишь неодобрительно покачал головой.

Мы еще немного посидели рядом с мечетью, вышедший из «душевой» старик поздоровался с нами, пожав ладони обеими руками. Денис предложил не раздражать дальше своим присутствием привратников, и мы пошли на базар. Понравился мне он еще меньше кашгарского — может быть потому, что день был обычный будний, а не воскресный, изобилия товаров не наблюдалось. Все тот же китайский ширпотреб. Из местной продукции заметил национальные платья с узорами, тюбетейки разной окраски, платки, ковры и медные чайники с эмалью и позолотой.

На улице перед зданием базара несколько чернобородых пакистанцев в белых шапочках продавали часы.

У выхода я увидел, как полицейские остановили троих ребят и так же, как в Кашгаре, принялись изучать нутро их телефонов. Мы пошли вдоль лавок с орехами и сластями, завернули за угол, и через дорогу напротив я увидал вход в еще одну махаллю, побольше, чем первая. У многих домов здесь сохранились резные деревянные двери, обложенные голубой плиткой с орнаментом. Встречались и двухэтажные дома, с деревянной террасой на втором этаже и картинками пейзажей под крышей. На многих дверях были наклеены QR-коды. Я отсканировал один из них, и он привел меня на какой-то правительственный сайт, куда доступ мне был закрыт. Говорят, что по этим кодам чиновники легко определяют, кто живет внутри.

В какой-то момент нас, как всегда, окружили дети. А потом к нам присоединился подросток, который везде следовал за нами, но делал вид, что гуляет сам по себе. Отстал он лишь у противоположного выхода из махалли. А мы повернули в обратную сторону, свернули в узкий переулок и уперлись в тупик. За деревянным забором был большой пустырь из серого глинистого песка, образовавшийся на месте уже снесенной части махалли. За ним вдали виднелись новые дома. Из-за забора вылезли две девочки и новый подросток и с любопытством уставились на нас. Подросток точно так же, как и предыдущий, стал гулять вместе с нами, но с независимым видом держась чуть поодаль и искоса наблюдая за нами.

Соседний переулок, усаженный тополями, опять упирался в пустырь. Делать было нечего, мы перелезли через забор и пошли вдоль пустыря. Спуститься вниз к дороге с обрыва не удалось, пересекли пустырь и уперлись в еще одну махаллю с красными флажками над каждой дверью. За неимением лучшего выбора дети играли среди досок и поломанных стульев на пустыре. За нами увязалась целая орава человек из 20 мальчишек и девчонок. Один из главарей был вооружен резной тростью, видимо сворованной у дедушки, и пластмассовым пистолетом, а другой — в маске царя обезьян Сунь Укуна. Они бежали за нами всю дорогу до выхода, где их шуганул охранник в камуфляже. Мы вернулись на улицу, ведущую к мечети. Прошли мимо лотков с нефритом, лавок с покрытыми слоем песка медными кувшинами и сапогами и завернули в ту махаллю напротив мечети, с которой начали наш поход. Мне показалось, что одну часть ее мы не исследовали.

И вот тут за нами увязался пожилой мужчина с острым носом и оттопыренными ушами. Выглядел он по-светски — с неприкрытой лысой головой, в рубашке и сером костюме. Он был не слишком стар, но мы прозвали его «дед». Я поначалу подумал, что дед — это просто не повзрослевший подросток, как и те двое, что гуляли вместе с нами. Но он гулял по-другому — прятался, ждал, когда мы повернем за угол, и только потом появлялся вновь. Мой телефон разрядился, Денис периодически останавливался, чтобы сфотографировать двери домов, дед следил за нами с почтительного расстояния. В какой-то момент к нему подошел мужчина помоложе, дед что-то прошептал ему на ухо, и они стали следить за нами вдвоем. Меня эта игра начала раздражать, я предложил Денису убираться из махалли.

На улице жарили лепешки, курицы гриль и рыбу. Рядом был прекрасный ресторан с топчанами, где люди ели тандырные лепешки, разламывали куриц и пили чай. Мы были голодны, пришло время ужинать. Как я говорил раньше, из мяса я ем только курятину, так что ресторан мне вполне подходил. Но дед со вторым и тут продолжали следить за нами.

— Давай делать ноги, — сказал я Денису, и мы сиганули через широкую улицу в новый «старый» город, воспользовавшись несколькими оставшимися секундами зеленого огня светофора. Я победоносно оглянулся и увидал, как молодой машет рукой деду, показывая, что мы уходим в отрыв.

— Уф, свобода, — перевел я дыхание. Было еще только полдевятого вечера, так что этот квартал выглядел оживленнее, чем вчера в начале ночи. По широкой лестнице мы поднялись в ресторан, стоявший на месте скромного старого дома — об этом нам поведала табличка на парадной двери. Но внутри оказалось слишком шикарно и уныло — ни одного посетителя, так что мы спешно ретировались. Побродили по улице и переулкам, но ничего подходящего не нашли. Решили вернуться к курицам — благо, времени прошло уже много, следы мы замели, а дед наверняка уже про нас забыл.

Денис занял топчан на втором этаже, девушка-официантка принесла чайник. Я поставил телефон на зарядку и спустился вниз к барной стойке, чтобы заказать еду. Но тут мне объяснили, что кухни у них нет, лепешки и куриц нужно покупать на улице, а потом приходить к ним есть и пить чай. Я немного засомневался — во-первых, не очень хотелось толкаться в очереди за курицей, а во-вторых, Денис не большой любитель курятины и просил ему заказать что-нибудь другое. И тут я увидел деда. Он стоял у входа и показывал на меня пальцем официанту, разносившему чай.

— Черт, — выругался я и понесся наверх к Денису.

С одной стороны, вроде не пристало терять лицо и отступать из-за какого-то деда. С другой, минусов тут и так было предостаточно, поэтому мы решили уходить. Прошмыгнули мимо сторожившего у входа деда и быстрым шагом пошли направо, опять в сторону базара. Денис обернулся и увидел, что дед показывает на нас охраннику у ларька и что-то ему говорит.

Мы прошли несколько сотен метров до угла с рыночной площадью. Я постоянно оборачивался, но деда видно не было. Денис углядел напротив лагманхану и предложил зайти в нее.

— Прекрасное место.

— А вдруг дед нагонит?

— Нет, что ты, это же далеко, уже не его район.

Я колебался — дед обладал удивительной способностью снова и снова появляться будто из ниоткуда. Но решил больше не параноить и вошел вслед за Денисом.

Мы заказали по лагману, взяли всегдашнюю настойку. Сейчас она была как никогда кстати — хотелось успокоиться и забыть этот бред с дедом.

Начали есть, выпили по глотку за счастливое избавление от деда. И вдруг Денис говорит все тем же тоном и с абсолютно не изменившимся выражением лица:

— А вот он сидит сзади.

Я вначале подумал, что ослышался или не разобрал слова. Может быть, Денис сказал: «А вот бы он сейчас сидел тут сзади»? Ну то есть в качестве такого предположения.

— Ты что, шутишь? Хватит уже.

— Нет, обернись.

Я обернулся и чуть не поперхнулся курицей — дед реально сидел за столиком у выхода, подперев руки в боки. Перед ним стоял блестящий медный чайник.

— И давно он здесь?

— Нет, только вошел и заказал лагман.

Кусок больше не лез в горло.

— Дай телефон, — попросил я Дениса, — я его сфотографирую, чтобы спугнуть.

Я повернулся и сделал снимок деда. Но тот ни капельки не стушевался, продолжал на меня смотреть в упор уверенным и ненавидящим взглядом.

— Давай, что ли, еще выпьем, — предложил Денис.

— Ну да, напьемся и станем меньше похожи на серьезных шпионов, — согласился я.

Мы разлили еще по глотку.

— А что делает дед? — спросил я у Дениса.

— Строчит кому-то под столом в телефоне. И постоянно оглядывается на дверь.

— Да это он ментов вызывает. И смотрит, приехали ли они уже.

Настроение засиживаться окончательно пропало. Мы постарались как можно быстрее прикончить ужин.

— У деда очень сильно трясется правая рука, — прокомментировал Денис, в очередной раз кинув взгляд на деда.

Я бросился к кассе расплачиваться. Когда выходили, краем глаза заметил, что и дед ринулся к кассе с десяткой, при этом обе руки у него ходили ходуном, так что он сжимал их за спиной.

Мы неслись по темной улице к рынку, я тщетно махал, пытаясь остановить такси. То и дело оборачивался, деда видно не было. Неужто наконец оторвались? Или он снова появится будто из ниоткуда, вынырнет из-за ближайшего угла? А может, несчастный дед так перенервничал при ловле шпионов, что его хватил кондратий? И тут, о чудо, машина резко затормозила перед нами. Мы вскочили внутрь, мне показалось, что там сидит дед, но это был не он, а бородатый пакистанец с рынка.

— Что делаешь в Хотане? — спросил я его, отдышавшись.

— Финиками торгую.

И он показал мне зажатый в руке пакетик.

Таксист высадил нас у аллеи перед гостиницей. Ночью каналы оживали — в них журчала вода, орошая деревья. А мне приснилось, что в номере на соседней кровати лежит не Денис, а дед. Я в ужасе проснулся, долго сидел на кровати, протирал глаза и не знал, что мне делать — плакать или смеяться.

Купить книгу.