Отбитый Фёдор Толстой (Американец), который спас Пушкина и был выгнан из французского плена за плохое поведение

Чтобы стать лицом эпохи и главным литературным анти-героем столетия, Фёдору Толстому-Американцу пришлось как следует нахуевертить.

Нет, этот Толстой не был ни писателем, ни живописцем (но был дядей того самого Льва Толстого). Тем не менее наследил он в русской литературе знатно. Потому что нет практически ни одного мало-мальски известного литератора первой половины XIX века, который чего-нибудь про Толстого-Американца не начеркал, чаще всего — что-нибудь хуёвое.

О нём писали Тургенев, Гоголь, Герцен, Грибоедов, Пушкин, Лев Толстой (естесно)... Да о нём писали практически все, потому что нельзя было жить в одном веке с Фёдором Толстым и не попытаться утащить его в свою книжку.

Родился Федя в 1782 году под Костромой и, едва начав ходить, тут же продемонстрировал свой характер. Сёстры и братья Феденьки, дети спокойные и тихие, с ужасом относились к большинству его затей. Покидаться камнями в собак, забить до смерти кошку, разрезать ножиком живую лягушку — было для Феденьки делом вполне обычным. Воспитанию пиздюк поддавался слабо: к физической боли относился с равнодушным презрением, а страха вообще не испытывал. Не получалось и разжалобить Федьку и рассказами о том, что бедным зверушкам тоже больно и страшно.

Сверст­ников он также дразнил, бил и мучил (впрочем, сестёр и вообще девочек Федя не слишком кошмарил, как-то быстро усвоив, что бабы — народ особый, играющий по другим правилам и, видимо, нужный для каких-то других целей).

Вся семья вздохнула с облегчением, когда Федю приняли на обучение в морской корпус. Там он прославился блестящими способностями и охуевшим поведением. Из карцеров не вылезал и в конце концов был признан для флота негодным. Всё-таки для морского дела требовались люди поспокойнее и понадежнее.

Зато Толстого с охотой взяли в гвардейцы Преображенского полка — здесь умели ценить отвагу и слабоумие. Гвардейцам прощался почти любой пиздец: и пьянки, и загулы, и дуэли. Но Толстому даже этой щедрой порции свободы оказалось мало. Дважды его за дикие выходки переводили из элитного полка в провинциальные гарнизоны, но каждый раз быст­ро возвращали обратно. Начальство этих гарнизонов умоляло избавить их от Феденьки, ибо на него нет управы.

Вскоре над Толстым сгустились тучи. Поссорившись в клубе с полковником Дризеном, Федя в ярости плюнул ему на мундир. При столь явном оскорблении дуэль была неизбежна, хотя обычно драки с вышестоящими чинами в армии были табу. Дризен практически не имел шансов: Фёдор Толстой был одним из лучших фехтовальщиков страны, а в стрельбе вообще не имел равных. Полковник был тяжело ранен и вскоре помер, а Толстого ожидало разжалование в солдаты и ссылка.

Тут вмешались родные и близкие — весь клан Толстых пустился спасать своего непутевого отпрыска. Было ясно, что Феденьку срочно нужно отправить куда-нибудь подальше, пока скандал не уляжется.

Так в конце 1803 года в экспедиции Крузенштерна произошла замена: вместо молодого художника Фёдора Петровича Тол­стого на палубу фрегата «Надежда» поднялся его двоюродный брат — Фёдор Иванович Толстой. Разница совсем небольшая, только в отчестве.

В экспедиции в «Русскую Аляску» Толстой официально значился в судовом журнале как «молодая благовоспитанная особа, отплывающая как кавалер посольства».

Молодая благовоспитанная особа сразу проявила себя во всей красе. Охуевая от безделья на корабле, где все были заняты работой, Толстой принялся бухать, куролесить и выкидывать всякие штуки. Например, попытался устроить «захват судна пиратами» — подбивал команду переодеться пострашнее, накрасить лица ваксой и вломиться ночью в каюту капитана. Толстому устроили выговор и велели дрочить тихонько в уголке.

Тогда граф заскучал ещё сильнее. Он устраивал скандалы с мордобоями. Громил по пьяни кают-компанию. На одном из островов прикупил молодую самку орангутана и поселил у себя в каюте. Устроил гулянку с туземками, которых пригласил на корабль в количестве двухсот штук. Подружился с местным шаманом и покрыл себя татухами почти с ног до головы — белыми у Толстого остались только лицо и шея, а всё остальное было в змеях, птицах и прочей языческой пакости.

Тогда адмирал Крузенштерн подвёл писю к носу Феди и пригрозил суровыми мерами, если тот не будет соблюдать корабельную дисциплину. В отместку за это Толстой прокрался в каюту адмирала, усадил за стол, где лежал судовой журнал, орангутаниху, вручил ей банку чёрных чернил и вышел...

Так погибло описание первых месяцев работы экспедиции (потом Крузенштерну пришлось восстанавливать его по памяти). Тут адмирал разъярился, приказал перевести Толстого на второй корабль экспедиции — «Неву», посадить там под арест и приставить к юноше судового священника — для промывки мозгов.

Закончилось всё в стиле Феди. Он на одной из стоянок споил священника, украл у Крузенштерна гербовую печать и припечатал с её помощью бороду бухого пастыря к палубе огромной порцией сургуча. Когда же священник протрезвел и попытался встать, то Толстой принялся запугивать бедолагу тем, что сломать казенную печать — это преступление. Так священник пролежал в жутком похмелье под палящим солнцем полдня, пока его не нашли старшие офицеры и не освободили, для чего пришлось срезать несчастному бороду почти под корень — большой позор для духовного лица.

Это оказалось последней каплей. На Алеутских островах (архипелаг на Аляске) Федю ссадили на берег — вместе с обезьяной, небольшим запасом провианта и оружия. Никаких слёз и мольбы о прощении с его стороны, естественно, не последовало. С похуистичным видом он следил за отбытием корабля, словно его оставили не на острове, населённом одними людоедами, а в фешенебельном отеле.

Робинзонада графа продолжалась всего несколько месяцев. По общему мнению считалось, что сперва, слегка сойдя с ума от одиночества, граф стал жить со своей обезьяной как с супругой, но потом, прикончив запас сухарей и вяленого мяса, вынужден был сожрать мохнатую возлюбленную. От голодной смерти Толстого спасло дикое племя, которое приучило его есть человеческое мясо и отдало ему в жёны дочь вождя.

Достоверно известно лишь, что в декабре 1804 года Толстого снял с острова корабль Русско-американской компании. Обезьяны при графе не было, зато была татуированная туземка с роскошным костяным кольцом в носопырке, которую Федя решил привезти домой в качестве законной супруги. Увы, выполнить намерение ему не удалось: красавица, заболев от непривычной пищи и погоды, померла ещё до прибытия корабля на Камчатку.

В Петербурге Толстой явился к Крузенштерну и горячо благодарил за то, что тот позволил ему «пожить такой весёлой жизнью с дикарями». После этого приключения к графу навсегда приклеилась кличка «Американец».

И вот тут уже граф Толстой-Американец развернулся окончательно. Никакой скандал теперь не обходился без его участия. И открылся ещё один талант, который граф отшлифовал до совершенства: он стал самым известным в России карточным шулером. При этом открыто обвинить Федю в шулерстве было равносильно смерти: за такое оскорбление противник сперва получал леща, а потом – вызов.

За десять лет граф стрелялся больше пятидесяти раз. Сам он лишь несколько раз получил лёгкие раны, зато его противников обычно увозили домой бледными и в кровище. Умирали из них лишь некоторые, зато калеками становились почти все: больше всего Федя любил стрелять в хуй. Современники считали такое поведение на дуэли презренным и грязным, на что Федя отвечал: «Зато и душу живую не загубил, и дураков плодить не дал».

За такие подвиги на благо отечественного генофонда Толстой трижды был разжалован в солдаты и каждый раз возвращал себе офицерское звание с помощью героических поступков во время боевых действий.

Но возвращая себе офицерство, Федя, один хуй, не менял своих привычек. Последнюю каплю терпения двора он переполнил, убив Нарышкина, одного из самых блестящих молодых вельмож России.

На следующий день после дуэли Толстой был арестован и посажен в Выборгскую крепость. А спустя полгода его выпустили и выгнали из армии. Однако началась Отечественная война, и Толстой смог снова попасть в армию.

Тут граф, правда, проявил себя неуклюжим долбодятлом. Он пизданулся с лошади (говорят, был вговно) и попал в плен к французам.

Заполучив в плен представителя знатнейшей в России семьи, французы радовались недолго. Рыцарское отношение к пленному графу вышло им боком. Бродивший почти свободно по лагерю Федя принялся вести свой привычный образ жизни. В конце концов он споил, перессорил и заразил картёжным азартом столько французских офицеров, что у генералов просто не осталось другого выхода...

Так Федор Толстой стал, наверное, единственным в мировой истории человеком, которого выгнали из плена за плохое поведение. Вернувшись в расположение своей части, Толстой занял место в строю, был ранен в ногу во время Бородинского сражения (отчего потом всю жизнь прихрамывал), дошёл до Парижа и лишь после этого уволился из армии окончательно, весь в орденах и при чине полковника.

ТОЛСТОЙ И ПУШКИН

Жизнь Толстого после этого протекала тем же руслом, что и прежде: карты, ссоры и жестокие шутки над людьми. Где-то в эти годы Толстой сперва спас, а потом чуть было не убил солнце русской поэзии — Александра Сергеевича Пушкина.

Изначально они были хорошими приятелями, а ради приятелей Толстой был готов на многое (например, немалую часть шулерских доходов он совершенно безвозмездно потратил на спасение от долгов своего друга Вяземского).

Пушкина же в том обществе боготворили как гения и уберегали от всяких неприятностей. Что было делом не таким уж легким, так как вспыльчивостью и обидчивостью поэт почти не уступал Толстому, а вот фехтовал и стрелял хуёво. Поэтому было принято негласное решение «светоча российской поэзии» от любых дуэлей охранять всеми силами.

Однажды в карточном клубе молодой Пушкин знатно посрался с каким-то скандалистом. Со словами "сам ты пидорас!" (но это не точно), поэт бросил вызов. Своим секундантом он избрал игравшего здесь же Федю. Пушкин уехал отсыпаться перед утренней дуэлью, договорившись, что заедет за Федей в девять.

Толстой оказался в сложном положении. Кидаться ко второму дуэлянту с рассказами про надежду отечественной словесности и хрупкую психику творческой личности — было какой-то пидорской хуйнёй. Но проблему надо было всё же решать, так как Толстой прекрасно понимал, что завтра в 9:30 на его попечении окажется очень мёртвый поэт.

На следующий день Пушкин бледный, но решительный явился к Феде и был охуевлён тем, что его секундант в халате сидит и завтракает, явно никуда не торопясь. Но торопиться было действительно некуда: накануне Толстой нашёл повод поссориться с противником Пушкина и убил того в шесть часов утра.

Но в 1820 году, когда Пушкин находился в южной ссылке, Толстой в письме своему другу, рассказывая последние новости, решил зарофлить: «А у нас тут намедни Пушкина высекли в участке да и сослали с глаз долой». Друг принял шутку за чистую монету и принялся трезвонить всем знакомым. Скоро это дошло до Пушкина, который, узнав источник слухов, рассвирепел и тут же накалялкал обидный стишок про Федю (там ничего интересного, чесна).

Феде стишок не понравился и в ответном стихотворении он обозвал Пушкина «Чушкиным».

А это уже было равносильно прямому вызову. Несколько оставшихся месяцев ссылки Пушкин жил в обосранных штанах перед дуэлью, каждый день тренировался в стрельбе и подбадривал себя, рассказывая знакомым: «Толстому меня не убить. Он чернявый, а меня белокурый убьёт. Мне ведьма напророчила».

В конце концов Пушкина с Федей удалось примирить, но у них на всю жизнь сохранились натянутые отношения.

ТОЛСТОЙ И ЖЕНЩИНЫ

Граф всегда сторонился дам из высшего общества. Они-то его находили привлекательным, но сам он не очень умел с ними общаться. То есть иногда он оказывался в любовниках у благородных дам и порой даже убивал их мужей, но на долго он с этими мамзелями не задерживался.

Очень характерный для Феди случай произошёл, когда он гостил у семейства Ергольских. Их дочь, 18-летняя красавица Татьяна, влюбилась в брутальног типа и однажды рассказала ему, как она восторгается героизмом древних греков и римлян и как бы хотела жить в ту эпоху и тоже стать героиней: «Боль меня не страшит, нет, меня страшит эта скука, эта пошлость обычной жизни!»

Федя отнёсся к делу серьёзно и предложил девушке начать закалять характер. Он нагрел докрасна железную линейку и приложил её к бесстрашно протянуто руке Тани... Вышел очередной скандал, семейство Ергольских выпнула нахуй этого психопата, а у бедной барышни на руке остался шрам на всю жизнь.

Так что Толстой предпочитал общаться с девушками из кругов попроще. С цыганками, например. И на одной из них, красавице и певице Авдотье Тугаевой, Федя и женился. Сперва они просто были любовниками, но однажды, когда Толстому понадобилась крупная сумма на карточные долги, цыганочка для него продала все свои украшения. Граф, впечатленный этим жестом, тут же обвенчался с Авдотьей.

После женитьбы у Фёдора попёрли дети, и он переехал из города в поместье. Но дети графа болели и умирали, чаще всего во младенчестве. Сам Толстой был уверен, что это его плата за дуэли. Подсчитав, что всего на дуэлях он убил одиннадцать человек (умерших спустя день-два он в расчёт не брал), Фёдор решил, что пришла его очередь платить по счетам. Когда умерла его одиннадцатая дочь, Сара, в своем молитвеннике рядом с датой её смерти граф написал: «Теперь квит».

И действительно, двенадцатая дочка, Прасковья, не только выжила, но и дожила до глубокой старости. Отца она обожала, гордилась всеми его приключениями, хотя и знала его уже совсем другим — добродушным, умиротворенным и заботливым отцом семейства.

Умер Фёдор Иванович Толстой в 1846 году, окруженный родными и близкими. Российская незлопамятная общественность искренне оплакивала уход этой безнравственной личности.

«Нынче так уж не чудят, жилы слабоваты», — сказал впоследствии про своего дядю Лев Толстой.