От жаркого траха аж запах жареных булочек стало слышно

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

От жаркого траха аж запах жареных булочек стало слышно
От жаркого траха аж запах жареных булочек стало слышно Собрав свои дневники, с успехом публиковавшиеся в разные годы в толстых журналах, Дмитрий Каралис изящно доказал известную литературную теорему: каждый человек способен создать хотя бы один увлекательный роман, если день за днем опишет свою жизнь. "Хроники..." читаются на удивление легко, местами зачаровывая смачными описаниями. Истории, рассказанные автору разными людьми, случайные и неслучайные встречи, впечатления от прочитанных книг, надежды, мечты, семейная и общественная жизнь, поиск родовых корней и самое, пожалуй, главное - напряженная литературная учеба и ежедневный путь в гору: от первых публикаций к нынешнему успеху. В дневнике помимо событий и персонажей, естественно, присутствует и сам автор, вольно или невольно пишущий автопортрет на фоне времени и своих героев. Из рекомендации в Союз писателей Санкт-Петербурга: ...Я бы назвал прозу Каралиса "прозой здравого смысла". Она всегда конкретна и точна, даже когда автор пользуется фантастическим сюжетным приемом. Видно, что автор - технарь, инженер в прошлом, и не только потому, что предметом изображения часто служит инженерная среда, а потому, что социальное происхождение автора выдает сам стиль повествования- рациональный, слегка ироничный, лишенный гуманитарных излишеств. Мне встречалось довольно много авторов, настолько уверенных в своем мастерстве, что к ним было страшно подступиться. В дневниках Каралиса- наоборот, никакого самолюбования, самовосхваления, отчего поневоле проникаешься к автору доверием. "Вчера закончил повесть. Сегодня перечитал и огорчился. Что я сказал? Ничего..." Сомнения, неудовлетворенность собой- скрытый источник силы. Характерно, что Дмитрий Каралис не наводит косметику на старые дневниковые записи с целью приукрасить их в соответствии с сегодняшними реалиями. Поначалу это порождает у читателя ложное чувство превосходства, которое, однако, быстро проходит. "Я о Набокове знать не знал",- пишет автор. "Темнота!" - хочется снисходительно бросить. Потом смотришь на дату записи: август 1986-го. Многие ли знали тогда?.. Набоков и Набоковский дом появятся в надлежащем месте текста. Пишет, что бегает в оздоровительных целях по Смоленскому кладбищу, про могилы няни Пушкина, художника Маковского, родителей премьера Косыгина. Православному читателю хочется крикнуть: "А Ксения где,нехристь?!" Иопять вспоминаешь - не было тогда часовни, да и святая блаженная еще не была прославлена Церковью. Часовня займет свое место в повествовании в нужное время. И этому плохенькому писателю опять дают премию! На этот раз "Литературной газеты". За что? Ни мата, ни траха! Это современная проза? Оказывает, блин, духовное сопротивление! А кому? Глобальному прогрессу? Цепляется за вонючий клочок земли, называемый родиной. Эти патриоты просто задолбали! В Гулаг бы их всех! академик Всемирной академии ненормативной лексики, выступление на радиостанции "Небесное ухо". Двадцать лет назад Дмитрий Каралис появился у нас на заседании семинара молодых писателей-фантастов со своей первой фантастической повестью - полный сил и творческой энергии, но явно сомневающийся, написал ли он то, что следовало писать, и вообще попал ли туда, куда следовало бы. Повесть была очень недурна для начинающего - в излюбленном мною жанре реалистической фантастики, с юмором, с приключениями, с живыми героями, добрая, веселая, живая. Молодой автор, безусловно, понимал, как надо писать фантастику - понимал главное: суть и соль хорошей фантастики в максимальном реализме описываемого. Но фантастом Каралис не стал. Он стал отличным прозаиком-реалистом, потому что суть и соль реалистической прозы он тоже понимал преотлично: мир полон замечательно интересных вещей и надо только научиться отбирать (из того, что знаешь) самое интересное и писать об этом правду. Есть принципиальная разница между мемуарами и дневниками. Мемуары неминуемо концептуальны, ибо создаются по прошествии определенного отрезка времени, когда, как утверждают психологи, забывается до девяноста процентов пережитого, и автор, имея уже сложившуюся точку зрения на события, вспоминает факты, подтверждающие свою собственную позицию. Но правда не может уложиться в концепцию. Дневники же подобны скрытой камере, которая, конечно, стоит на определенной точке зрения, но туда попадает всё: нужное и ненужное. Но другой вопрос- что считать нужным и ненужным? Ведущий дневник не знает этого, и слава Богу. Эта скрытая камера и есть одна из интереснейших форм фиксации жизни, по дневникам мы будем судить об эпохе. В идеале, взяв двадцать тысяч дневников какой-то эпохи, двадцать тысяч скрытых камер, мы увидим всю картину жизни в ее бесконечной сложности. Но дневник дневнику рознь. Есть дневники, где одна личная жизнь и почти нет места эпохе. Например, мне попадался дневник влюбленной барышни, написанный в 1905году. Она ничего не видела, кроме предмета своего обожания и себя, лишь в одном месте упоминается демонстрация на улице, помешавшая им встретиться. Лучший дневник для постижения ушедшего времени тот, где личная жизнь, внутренний сюжет, соединяется с жизнью общественной. Прожил день- записал. При чтении "Дневников" Дмитрия Каралиса у меня возникало странное чувство: я жил в ту эпоху, но многое забыл. Вдруг моя память, выталкивающая до девяноста процентов событий, начинает цепляться за малейшую деталь, какую-нибудь двухкопеечную монету, опущенную в телефон-автомат, и передо мною распахивается окно, панорама той жизни. "Как я мог забыть?"- замираю я. Происходит наложение моей памяти на воспоминания другого человека, и возникает вполне объемная, расширенная картина ушедшего. Ведь события двадцатилетней давности- это уже история. Особенно интересный эффект возникает, когда одни и те же события видятся людьми разных поколений. Автор "Дневников"- в те годы уже печатающийся в газетах, но мечтающий о большем- о литературе. Он учится писать прозу, постигает премудрости литературного мастерства, прорывается сквозь пустоту и темноту своего незнания, занимается литературной учебой, доходит до всего сам- об этом в дневнике написано емко и честно. Он пишет, но написанное чаще всего вызывает у него недовольство. "Закончил рассказ. Прочитал и огорчился- что я сказал? Ничего..." И эта черта автора- быть недовольным собой, своим творчеством, мне чрезвычайно симпатична. Творчество- особый, сквозной сюжет всего повествования. Параллельно идет история страны. Вот наступает 1984-й год. Никто не предчувствует колоссальных изменений. Кончается эпоха стариков, начинается борьба с пьянством, интенсификация, ускорение, перестройка. Аплодисменты Горбачёву, аплодисменты молодому ершистому Ельцину. Вдруг в моей памяти возникают странные митинги, демонстрации, о которых я уже позабыл. Потом карточки, талоны на вино и мясо, жуткая инфляция, пустые прилавки магазинов, телевизионные страсти, которыми жила страна... Для меня История- это две обезьяны: черная и белая. Либо одна обезьянничает прошедшую эпоху, либо другая. Ни то, ни другое не верно. Дневник же корректирует эти искаженные представления своими фактами. Очень хорошо представлена в "Дневниках" семейная тема, разговоры с детьми, которые растут с каждой новой главкой-годом. Вот 1983-й... 1988-й... И еще: я, взрослый человек, не чуждый спиртного, вдруг осознал через "Дневники", каким разрушительным было пьянство в России. Всеобщее, неосознаваемое, беспробудное, нечеловеческое... Портвейн предпочитали водке, никто еще не понимал, не знал, как портвейн сказывается на здоровье, это была эпоха портвейна, эпоха бормотухи. Чрезвычайно забавно следить, как автор духовно и творчески растет из года в год, как открывает для себя новые темы, как вписывается в новую свободную жизнь. Как они с женой то выращивают рассаду на дачном участке для продажи, то осваивают шитье вошедших в моду беретов, то организуют издательский кооператив. Или вот автор едет в Москву сдавать в издательство свою первую книжку. Он застал ту эпоху, когда Россия была литературоцентричной страной, когда писатель полагался важнейшей фигурой общества. По мере литературного роста появляется новое окружение, новые друзья. Вот семинар Бориса Стругацкого, вот визит к Виктору Конецкому за отзывом на первую повесть, вот мелькнул еще никому не известный Михаил Веллер, заночевавший у автора... Подкупает добрая, немного простодушная интонация, подкупает самоирония, "Дневники" легко читаются и долго не забываются, от них веет настоящей, непридуманной, жизнью... Есть поразительная динамика в том, с каким мироощущением автор начинает свои дневники в 1983году и с каким заканчивает в 1992-м. Материал, который отбирался в начале и в конце написания дневников, говорит в пользу автора, свидетельствует о его подъеме на новый виток развития. Есть, как говорится, "положительная динамика". Скорее всего, автор смог бы стать преуспевающим бизнесменом- при его способностях, энергии, молодости, очевидном добродушии и незлобивости. Но он семидесятник, к тому же человек творческий, "ушибленный литературой" и отвергает бизнес как способ существования. Дневник заканчивается в 1992году выходом двух первых книг прозы и приемом в Союз писателей. Закономерно? Пожалуй, да. Думаю, дневник продолжаться не будет. И вот по какой причине: автору не хватит простодушия, чтобы вести его в той же манере. Дневник простодушного молодого человека ушел вместе с той эпохой, в которой жил автор... Ну что же, у каждой эпохи свой вкус, цвет, запах, своя неповторимая интонация. Восьмидесятые годы ушедшего тысячелетия отчетливо отразились в "Дневниках" Дмитрия Каралиса: читайте и вспоминайте, сравнивайте с собственными наблюдениями. Приятного вам чтения. Ранняя весна. Тихо, хорошо. Трава высокая, сочная- хоть коси. Дежурю в гараже на тихой 3-й площадке- от начальства вдалеке. В выходные были в Зеленогорске. Копал грядки под картошку и проч. Руки чешутся, к земле тянет. Ольга собирала лист, Максим ходил по участку и всё внимательно разглядывал: бочку для воды, бревна под навесом, деревья в зеленой дымке, лопату, мотыгу, нюхал траву, грыз камни, долго смотрел на бледного весеннего червяка, ползущего по черной рыхлой земле в грядке. Топили печку. Потом все вместе ходили на залив. Макс, увидев воду и остатки льда у берега, радостно завопил. По Тургеневу, писатель должен быть хозяином грамматических законов и бить грамматику и синтаксис по носу. Читаю Сергея Антонова, дал Андрей Мурай. Книга называется "Я читаю рассказ". Хорошая книга, полезная. "Событие- сердце рассказа, мотивировка- его душа". Совет литератору: "Когда допишешь рассказ- выброси начало". И еще: иногда, чтобы разобраться в идее, сначала пишут конец. Для "увеличения протяженности чувствования" применяется замедление повествования- ретродация. Мысли и чувства должны созреть и усвоиться. Двор гаража выложен бетонными плитами. Тридцать "камазов"-панелевозов потрескивают и покряхтывают, сбрасывая усталость и делясь дневными воспоминаниями. Им поддакивают двадцать бортовых лохматок и "зилов"-самосвалов. Молчит лишь старый американский "виллис", который Юрка Ласточкин выиграл в карты у кладовщика, и теперь не знает, что с ним делать- всерьез заняться ремонтом некогда по причине ежедневной поддачи, а снова поставить на кон не удается. Тишина. Никто не бьет по железу, никто не гавкает по селектору, никто не врывается в вагончик с вопросом: "Мишка не проезжал? Если появится, скажи, что я ему глаз на задницу натяну и телевизор сделаю! Так и передай!". В открытое окно моего вагончика доносятся голоса проходящих мимо дачников: "И вы на этой электричке приехали? А сколько сейчас градусов, не знаете?" Щенки лежат в тени под вагончиком- на сене и ватниках. Подросли, гавкают, вцепляются мелкими зубами в тряпку и носятся с ней. Это не площадка Љ3, а санаторий ЦК. Тьфу, тьфу, не сглазить бы! Раз в четверо суток я еду электричкой от Балтийского вокзала до станции Татьянино, иду полтора километра пешком по гравийной дороге через промзону (гудки маневровых тепловозов, бетонные заборы, пар, дым, лязг, гул) и оказываюсь почти в дачной местности- тихий гараж за бетонным забором. Вагончик с кроватью и электрической печкой. Телевизор, приемник, плитка... Но самое главное- стол-аэродром. Вечером, когда шофера разойдутся и ворота закрыты, можно спокойно разложить бумаги на столе, закурить, взять авторучку, начать первую фразу и взлететь высоко... Жду этого состояния с подрагиванием в кончиках пальцев. Подъем в шесть. Умываешься, пьешь крепкий чай и начинаешь выпускать парк на линию- проверяешь рулевые тяги, тормозные и габаритные огни, ставишь в путевку штамп и машешь рукой: "Поехал!" Вечером то же самое, только наоборот- принимаешь автомобили с линии, пишешь заявки на ремонт, отмечаешь время возврата, ставишь штамп в путевку и приглядываешься, нет ли вмятин на бампере или кабине... В аспирантуре мне казалось, что лучше занятий не бывает- показался на кафедре три раза в неделю, и свободен: ходи в Публичку, пиши дома диссертацию или роман, сиди с друзьями в пивбаре, халтурь, если можешь. Оказывается, бывает. Только долго и путано я шел к такой работе, даже вспоминать не хочется. Открыл крышку приемника. Пыльная пластинка Магомаева, засохшая муха, скрюченные апельсиновые корки и затвердевший папиросный окурок с обкусанным мундштуком... За высоким забором гаража- волейбольная площадка садоводства. Мальчишки играют в войну. Слышны голоса: "Я буду запасной, если кого-нибудь убьют!" Или: "Стреляй, фашистская морда, ты увидишь, как умрет капитан Максимов!" Заезжал Серега Барышев- бросил пить, курить, бегает кроссы. Вспоминали наш класс, пили кофе. Говорит, стал понимать смысл жизни. Жить надо проще и заниматься тем, к чему лежит душа. Совсем, как я. Я намерен работать в гараже и писать. К этому у меня душа лежит. Еще как. Барышев- прообраз главного героя моей повести "Феномен Крикушина". Но в таком виде, какой он есть в жизни, пускать на страницы повести его нельзя. Его надо "причесать" и слегка подлакировать. Иначе он к третьей странице напоит всех действующих лиц, сам упьется, и от персонажей ничего, кроме похмельных стонов не услышишь. Так я Сереге и сказал. Он заржал радостно. Еще я сказал, что стоит мне его увидеть или услышать, как меня по старой привычке тянет бесшабашно выпить. Серега сказал, что его тоже, бывает, тянет. И мы с ним быстренько расстались. Если он в загуле потеряет мой рассказ, то вполне может успокоить примерно так: "Не горюй, Дмитрий, я тебе новый напишу. Еще лучше". Это в его стиле. Золотой медалист нашего класса. Поступил на факультет журналистики. Бросил. Поступил в Военмех. Бросил. Сейчас работает на кафедре вычислительной техники в СЗПИ и никак не может получить высшее образование. Мы с Михом уже перестали его спрашивать о дипломе, чтобы не расстраиваться. Развелся давно. Есть дочка. Пил, и обязательно с фантастическими последствиями- то ментовский "уазик" остановит, приняв его за такси, то в Фонтанку рухнет, то в Зимнюю канавку, то с яхты в Финский залив, на работу с похмела не выходит- лишь жалобно стонет и мычит, а когда похмелится, вытаскивает из дивана баян и играет что-то невнятное- в детстве ходил в музыкальную школу и пытался сочинять музыку. Еще ведомости на выплату зарплаты всему институту теряет- программист. Но любим мы его, дурачка. За беззлобие и добрую душу. Накрапывал дождь. Шла женщина с поднятым вверх лицом. Казалось, что под просторным сарафаном она спрятала школьный глобус. Написал сегодня рассказик "Зеркало" и новеллу "Двое". Первый дался тяжеловато, писал с перерывами, а новелла- в один присест. Пока это, естественно, заготовки. Час ночи. Тепло. Сижу у открытого окна. Вокруг нашего гаража набирающие силу рощицы. Цветет черемуха. Со всех сторон заливаются соловьи. Прогрохотала над Гатчиной весенняя гроза. В землю зло били короткие оранжевые молнии, лупил крупный дождь. Теперь чисто, свежо, птицы делятся впечатлениями. В электричке читал "Автобиографию" Бронислава Нушича. Эту книгу хвалил брат Володя. Давно это было. Ничего книга. Залпом прочитал В.Токареву- "Талисман", в "Юности". Перед этим читал ее же рассказ "Ничего особенного" в "Новом мире". Удивительная манера письма. Очень просто и интересно. Делаю вывод: не умею находить оптимальное соотношение между повествовательным и изобразительным. У нее всё в элегантной пропорции. Прочитал В.Санина "Мы- псковские". Забавно. Хороший стиль. Рассказ А.Житинского "Прыжок в высоту" состоит из одного предложения. Точнее, написан с одной заглавной буквой- в начале. Рассказ на четырех книжных страницах. Хороший текст. И название символическое. Прочитал в "Лит. учебе" рассказ Михаила Веллера- "Учитель". Веллера я встречал на страницах "Искорки", у него там печаталась фантастическая повесть. В "Учителе" Веллер описывает наставления старого литератора, Мастера, молодому подмастерью. Вот некоторые поучения, позволяющие сберечь время, азбука: Выкидывай всё, что можно выкинуть. Своди страницу в абзац, а абзац- в предложение! Никаких украшений! Никаких повторов! Ищи синонимы, заменяй повторяющиеся на странице слова чем хочешь! Никаких "что" и "чтобы", "если" и "следовательно", "так" и "который". (Еще "был"- запретное слово) Не суетись и не умствуй: прослушивай внимательно свое нутро, пока камертон не откликнется на истинную, единственную ноту. Не нагромождай детали- тебе кажется, что они уточняют, а на самом деле они отвлекают от точного изображения. Скупость текста- это богатство восприятия. Синтаксис. Восемь знаков препинания способны делать с текстом что угодно. Изменяй смысл текста на обратный только синтаксисом. Пробуй, перегибай палку, ищи. Почитай Стерна (?), Лермонтова. Прием асов: ружье, которое не стреляет. "Лишняя деталь". Умение одной деталью давать неизмеримую глубину подтексту, ощущение неисчерпаемости всех факторов происходящего. Вставляй лишние, ненужные по смыслу слова. Но так, чтобы без этих слов пропадал смак фразы. Пример- "Мольер" Булгакова. Вещь должна читаться в один присест. Исключение- беллетристика: детектив, авантюра, ах- любовь. 17мая 1983г. Гатчина, гараж. Час ночи. Хочу сделать парочку эпизодов для повести "Феномен Крикушина". Вижу героев и ситуацию, но никак не взяться- не хватает энергии. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Крикушин выбрал наконец подходящий сюжет. Сюжет предполагал возвращение блудного мужа к законной жене и детям. Муж, которого звали Эдуард Сергеевич, работал директором мебельного магазина. Выслушав его увядшую жену и просмотрев зачем-то два альбома семейных фотографий, Крикушин взялся загнать гуляку-мужа в семейное стойло. До этого не помогали никакие увещевания жены и общественных организаций. Статный Эдуард Сергеевич кутил напропалую с красавицей Элеонорой из парфюмерного и обещал ей, по слухам, в качестве свадебного подарка машину, дачу и новую обстановку из внелимитных поставок югославской фирмы. - Прибежит как миленький!- пообещал Крикушин его некрасивой жене.- Будет целовать вам руки, а ночью заплачет над кроватками детей. Хотите? Женщина соглашалась на возвращение и в упрощенном варианте?-?без поцелуев и слез, лишь бы вернулся. И выразила сомнение, что Эдуард Сергеевич, человек гордый и властный, будет целовать ей руки. Но Крикушин был неумолим: - Я его, гада!.. На колени встанет, волосы на себе рвать будет! Ведь вы же добрый человек!- сверкал он глазами.- Красавица!.. - Была... То-то и оно, что была. Потому и пошла за него замуж. А будь дурнушкой, жила бы сейчас спокойно, без дерготни... Детей жалко. Три дня Крикушин спускался со второго этажа только затем, чтобы перекусить и погулять со Степкой. Верный пес угрюмо лежал под лестницей, чуя озабоченность хозяина. Мы с Меркурием прислушивались к тишине наверху и ходили на цыпочках. Меркурий, уверенный в успехе, съездил в город и через приятеля в журналистском ведомстве вышел на редакторов нескольких районных газет, которые обещали поддержать молодого автора публикациями. Несколько раз приходила нетерпеливо ожидающая Голая девушка с бусами Девушка показывает бритую киску и мохнатый лобок Гимнастка показывает растяжку и дразнит парня аккуратной киской

Смазливая шлюшка подставила лицо для спер
Грудастая шлюха в квартире
Доставка члена по адресу
Отучить сводную сестричку от просмотра порно оказалось легче простого