Ослепительная нагота милой Zuzana
Ослепительная нагота милой Zuzana
From Wikipedia, the free encyclopedia
155 mm Self-propelled Gun Howitzer model 2000 Zuzana on military exhibition IDEE in Trenčín, Slovakia
^ Roman Kment, 2010, 155 mm ShKH Zuzana 2. Obrana, XVIII, 5, s. 28-29 (Slovak)
^ Grohmann, Jan. "Slovenská armáda získá samohybné houfnice Zuzana 2" . Retrieved 5 May 2022 .
^ "Ukraine might be purchasing the Zuzana self-propelled howitzer from Slovakia" . mil.in.ua/en/ . 9 April 2022. Archived from the original on 2022-04-09 . Retrieved 2022-07-28 .
^ "Zuzana: Slovakia officially announces transfer of ACS to Ukraine" .
^ "Słowacja przekaże Ukrainie nowoczesną artylerię" . defence24.pl (in Polish) . Retrieved 2022-05-30 .
^ AS, TV 2 (2022-10-02). "Kjøper artillerivåpen for én milliard kroner til Ukraina" . TV 2 (in Norwegian) . Retrieved 2022-10-02 .
Zuzana 155 mm Gun Howitzer is a Slovakian artillery system developed by KONŠTRUKTA-Defence, a.s., with a 45-caliber gun and automatic loader for loading of both projectile and charge. It is an evolution of the 152mm SpGH DANA self-propelled howitzer.
The gun has a long range high accuracy and high rate of fire , it can be prepared promptly for firing, and it has a high level of mobility ensured by a modified Tatra 8×8 chassis. The design of the gun means it can use any NATO standard 155 mm ammunition . The fire control system allows for a multiple-round simultaneous-impact (MRSI) mode. One of the unique features of Zuzana is that the gun is mounted externally in between two totally separated compartments of the turret . This makes the crew inherently safe from any potentially dangerous mechanics of the gun and autoloader plus the crew is protected from the gases generated during firing.
The original wheeled version adopted by the Slovak Army in 1998.
Updated version with a new 52-calibre gun, full 360-degree turret traverse, a new armored cab and further reduced crew of three enabled by automation. It has passed Slovak Army trials in December 2009. [1] Slovak army had ordered 25 vehicles (to be delivered in year 2021 and 2022). [2]
The new version is claimed to possess Multiple Rounds Simultaneous Impact (MRSI) capability.
1990's adaptation of the original system to a tracked chassis required by export customers. It is essentially a Zuzana turret mounted on a T-72 chassis.
The tracked version so far did not achieve orders beyond initial evaluation units and further production is unlikely.
Loading of projectiles and charges:
Falls die Wiedergabe nicht in Kürze beginnt, empfehlen wir dir, das Gerät neu zu starten.
Videos, die du dir ansiehst, werden möglicherweise zum TV-Wiedergabeverlauf hinzugefügt und können sich damit auf deine TV-Empfehlungen auswirken. Melde dich auf einem Computer in YouTube an, um das zu vermeiden.
Bei dem Versuch, Informationen zum Teilen abzurufen, ist ein Fehler aufgetreten. Versuche es bitte später noch einmal.
0:02 / 4:15 • Vollständiges Video ansehen Live
Ослепительная нагота милой Zuzana Hello Select your address Kindle Store › Kindle eBooks › Foreign Language eBooks To add this eBook, remove any 1 eBook from your cart or buy the 25 eBooks present in the eBook cart Review items in your cart Proceed to checkout There was a problem adding this eBook to the cart This item has a maximum order quantity limit. Unable to add item to Wish List. Please try again. Share Стихотворения. Элегии (Russian Edition) Kindle Edition Russian Edition by Басов Владислав Алексеевич (Author) Format: Kindle Edition Sorry, there was a problem loading this page. Try again. «Старых писем немота, Уголь юношеской страсти; Вечер пламенный, прекрасный… Откровенье, — нагота Милой женщины; как жарко… Робость первая чиста. После — поцелуи в парке, Стыд, усталые глаза, Уголь юношеской страсти, Вечер (пламенный, прекрасный), — Старых писем немота» (В. Басов) ASIN : B07NKX46FH Publisher : Ridero (20 March 2019) Language : Russian File size : 607 KB Text-to-Speech : Not enabled Enhanced typesetting : Enabled Word Wise : Not Enabled Print length : 28 pages To calculate the overall star rating and percentage breakdown by star, we don’t use a simple average. Instead, our system considers things like how recent a review is and if the reviewer bought the item on Amazon. It also analyses reviews to verify trustworthiness. Does this item contain inappropriate content? Do you believe that this item violates a copyright? Does this item contain quality or formatting issues? Your recently viewed items and featured recommendations These promotions will be applied to this item: Some promotions may be combined; others are not eligible to be combined with other offers. For details, please see the Terms & Conditions associated with these promotions. Deliver to your Kindle or other device These ebooks can only be redeemed by recipients in the India. Redemption links and eBooks cannot be resold. Deliver to your Kindle or other device Download the free Kindle app and start reading Kindle books instantly on your smartphone, tablet or computer – no Kindle device required . Learn more Read instantly on your browser with Kindle Cloud Reader . Using your mobile phone camera, scan the code below and download the Kindle app. inclusive of all taxes includes free wireless delivery via Amazon Whispernet Amazon Asia-Pacific Holdings Private Limited ЯН ОТЧЕНАШЕК Хромой Орфей Роман ОГЛАВЛЕНИЕ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Перевод Н. Аросевой. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Перевод Д. Горбова. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Перевод Д. Горбова и Т. Аксель (I - III - перевод Д. Горбова; IV - XIV - перевод Т. Аксель) ...я человек, Юпитер, а каждый человек обязан найти свой путь. Жан-Поль Сартр Часть первая I ...Все было знакомо - сад, забор с поломанным штакетником, старое грушевое дерево - рисунок тушью по низкому горизонту; под деревом старик ковыряет лопатой землю, а выпрямился - оказывается, это учитель химии в поношенном сатиновом халате с карманом, который оттопыривает захватанный блокнот. Вот он ткнул пальцем в воздух. Ошиблись, пан учитель! Сегодня нет опроса. Вы лентяй, садитесь! Заметил, как за спиной химика дурачится Итка, передает что-то условной азбукой на пальцах, а он никак ее не поймет. Побежал за ней по мокрому лугу, догнал уже в лесу, под триангуляционной вышкой; она ловко взбирается по подгнившим перекладинам - вверх, вверх, в облака! Над вершинами сосен - вольный простор, ветер гуляет, скрипит деревянная вышка, а они сидят рядышком, болтают ногами над пропастью. Откуда вы взялись, Манон? Ведь вы должны быть в рейхе, Эшбах в Саксонии... Пришла ко мне открытка с безобразной площадью. Жива ли ты? Отчего это, Манон, я, хотя мне всего шестнадцать лет... О кавалер де Грие, ваша Манон теперь повязывает голову платочком, а ладони у нее как терка... Засмеялись. Голоса отдаются будто под сводом, с ними смешивается металлический лязг контрольных часов... ...Подбадривающий пинок входит совсем из другого мира, он мягок, но реален, все исчезает, и Гонза начинает соображать: над ним стоит дед, хрипит астматическими легкими. Март - на печку марш! Спать! Еще минутку! Пока досчитаю до ста, ну хоть до шестидесяти! Что такое минута в сравнении с вечностью? Отвяжись, весь мир, не хочу тебя видеть! Подтянуть коленки к животу, зарыться носом в расслабляющее тепло и считать... На чем он остановился? Манон - мотылек... Эшбах в Саксонии, надо написать ей, в сотый раз говорит он себе... Гонза очнулся. Как пьяный шатается он между стулом и смятой постелью на кушетке, зевает, стучит зубами, вырванный из сна, раздавленный усталостью, совершенно лишний на свете - так и захныкал бы, как мальчишка, только подумать о двенадцати медленно ползущих часах, ожидающих его впереди, об этой смрадной бесконечности для существа, называемого "тотальник". - А не шляйся по ночам...- доносится воркотня из угла, где стоит сундук; воркотню покрывает шипение спиртовки. Гм... Легко деду ворчать. А что я такого сделал? Выплыло в памяти ламентозо для кларнета Эллингтона - вчера слышал его у Коблицев пять раз подряд, смутные обрывки соединились, звучали ясные, синие. Постарел, одряхлел дед! Гонза помнит, как дед еще шагал по мостовой виноградских улиц бойкий, словно подросток. Старик гордился своей профессией, в ней было нечто возвышенное - прямо ангел-провозвестник в форме почтальона! и хвастал неутомимостью своих ног. Шаги, ступени, звонки, лица! Тысячи лиц. Дни. Недели. Годы. До недавних пор дед - богатырь, участник одиссеи чехословацкого легиона, умел горячить фантазию внука сочным изображением сибирского похода. Четыре военных года пообщипали то, во что дед некогда так трогательно верил; человечество ополоумело, мир стал другим, непонятным, события его собственной жизни казались уже ничтожными. И война эта была другой; жестче, шире, но - лишенной поэзии. Она была ему не по душе. Не его это война. Оскорбленный, дед перестал интересоваться чем бы то ни было, замкнулся в себе. С чувством обиды отложил сумку почтальона, влез в шлепанцы пенсионера и занял командный пост на сундуке возле печки. И сидит там целыми днями, караулит изнемогающий огонь, а утомленная память крутит рваный, мелькающий фильм без сюжета, без конца. В нем ступени, тысячи ступеней, звонки, тысячи звонков, он нажимает на кнопки, и звонки ясно звенят в глубине квартир, и еще - дощечки на дверях, фамилии, фамилии, двери и еще двери... Никто не открывает, и он бредет по лестницам дальше, с выносливостью шахтерской лошади, тащит свою набитую сумку, а ноги слабеют. Все теперь плохо, все насквозь изолгалось, потеряло цену. Кроме его корок... Старик предсказывает голод. Вероятно, в усталом мозгу проносятся апокалиптические видения: не люди - скелеты бросаются друг на друга из-за куска заплесневелого хлеба. Кто тогда сжалится над бедным стариком? Он не хочет подыхать как собака, значит надо собирать корки. Он предусмотрителен, он знает - сухари долго хранятся, не портятся. И он украдкой собирает их, тщательно сушит, ворует в кладовке ломти хлеба, с хитрым видом потирает сухие ладони. У него много тайников. Недавно мать обнаружила у него под кроватью мешочек с хрустким содержимым, и в других местах находили его тайные склады. Гонза с мамой молчали об этом - старческая привязанность к жизни была гротескной, но будила жалость. Гонза встал из-за стола, подхватил свой потертый портфель; он брал его на завод скорее по привычке, в портфеле лежала только книжка да стопка бумаги. На листках он записывал мысли, мелькавшие иногда в его усталой голове. Мамина железнодорожная шинель висела у двери. Она походила на висельника и была ему противна уже тем, что доставала чуть ли не до пят, делала мать бесформенно-толстой. В шинели мать возвращалась из долгих поездок в промерзших вагонах, возвращалась с горькими складочками у рта, с глазами, погасшими от усталости; она забиралась в постель и впадала в беспокойный сон, в котором протяжно гудели поезда. Когда они в последний раз говорили с мамой по-человечески? Давненько, пожалуй! Так только, встречаемся в дверях, и нечего нам сказать друг другу. Привет, мама! Привет, Енка! - так она всегда его называет. Бедная мама! А все же и ей отпущены минутки цветенья, пусть ложного. Одно время у нее был служащий страховой кассы, с рыхлым лицом, с оспинами на лбу и трясущимися руками. Ох, этот геморроидный тип! Потом он перестал ходить, надежда угасла, осталось только воспоминание о его тонких дрожащих руках. А потом за нашим столом появился этот верзила в незастегнутом железнодорожном кителе - теперь мать встречается с ним. И спит. Наверняка. Может, он и добрый человек. Каждый раз он тяжело опускается на один и тот же стул, вешает свою форменную фуражку на один и тот же крючок и выкладывает костлявые кулаки на одно и то же место на столе. И упрямо молчит. В лучшем случае односложно буркнет в ответ на мамины вопросы. Ужасно много ест. Просто жрет. Глотает без разбору все, что мама ни подсунет ему под нос, противно чавкает, потом вытирает синий подбородок тыльной стороной ладони - и следит за мамой мохнатым взглядом. И так каждый раз - до отвращения одинаково, - в этом чувствуется ритм отхода и прихода поездов, подчинивший себе, видно, этот медлительный мозг. Тьфу! Гонза ненавидит этот терпеливый взгляд полуживотного, которое набило себе брюхо и теперь хочет утолить голод другого рода. И это мама? Гонза страдал, наблюдая, как она суетится перед гостем, покрываясь девичьим румянцем, внезапно расцветшая и преображенная. Подождете, мысленно обращается он к ним в немой ярости, дайте мне хоть доесть, хоть помучаю вас немного перед тем, как смотаться, - вижу, вижу, с каким нетерпением вы этого ждете! И Гонза многозначительно хлопает дверью, бежит на улицы, придавленные темнотой, уносит туда свою ненависть, чувство тоскливой брезгливости, ощущение измены. Измены чему, спрашивается? Ухажеры матери отравили мне мысли о доме. А был ли он у меня вообще когда-нибудь? Неужели дом - это та сомнительная ночлежка, куда приходят сложить свою усталость, где несет холодом. Где бродят непереваренные сны? Гонза призывает на помощь разум, но и разумом не отогнать назойливое воображение. Дурак, одергивает он рассудок, в прошлом месяце тебе исполнилось двадцать, в чем ты ее упрекаешь? Собственно, ни в чем. Она только хочет жить, наконец-то жить, урвать хоть крошку... У нее на это святое право после унизительных, жестоких лет, по которым она влачила долю незамужней матери, брошенной негодяем в тот самый момент, когда ей больше всего нужна была его помощь. А тут еще ублюдок, то есть я. Она из кожи лезла, чтоб учить меня в гимназии. Подлец папочка, порой с отвращением думает Гонза. Где-то он бродит? Если б встретил - с лестницы спустил бы! Спасибо, сказал бы ему, спасибо за жизнь, но не стоило утруждать себя. Слишком дорого обошлось. Я знаю тебя только по выцветшей фотографии с обломанными уголками, но и этого довольно, чтобы с гадливостью признать, что я очень на тебя похож: тот же нос, глаза, чуть-чуть припухшие губы. Совсем не красавец! Послушай, что она в тебе нашла? Тебе не приходит в голову: с какой радости торчишь ты у нее вечно перед глазами? Если б она меня возненавидела, я бы нисколько не удивился. Он вздохнул свободнее на пронизывающем ветру, который мел улицу. Без конца моросило, мартовский денек, пропитанный унылостью, неохотно выпутывался из тумана. Пение петухов производило дикое впечатление, но не удивляло. На четвертом году войны были свои секреты в квартирах, в дровяных сараях во дворах. По дому ходил слух, будто Кубаты выкормили гуся в клозете. Наказания за это чудовищно несоразмерны преступлению, но как ни странно, пока что в нашем квартале не нашлось доносчика. Опять петух! И еще раз! Гонза уже полюбил этого невидимого крикуна, который не соглашался молчать и молодецким кличем приветствовал каждый новый протекторатный день, хотя в любой из них мог печально кончить свою жизнь в супе с лапшой. Спрятавшись за выступ витрины, Гонза ждал трамвая; в груди покалывало при вздохе, в желудке урчало от выпитой бурды. Зубы стучали. Несколько фигур бежало к островку остановки. Тени... Далекое дребезжание трамвая... Потом он увидел, как трамвай трудолюбиво взбирается в гору, скрипя несмазанными осями. Из промозглых сумерек медленно выплыла голубая махина. Ну, отлепись от стены, возьми штурмом забитый телами вход! Локтями пробейся хотя бы на площадку. А повезет - продерись к скамейке, втиснись между дремлющими. Может, и она войдет в вагон. И случится что-то необычное. Он лелеял в душе огонек сумасшедшей надежды, огонек этот светил ему в хмуром вагонном полумраке. Затхлое тепло тел; волглая одежда пахнет кислятиной. Он едет, а с ним едут лица - измятые, изломанные усталостью, хмельные от недоброго сна, синеватые в тусклом рассветном свете,- утопленники! Всплыли в памяти строки из какого-то стихотворения... Голова у старушки дергается резко - ну прямо курица, сейчас закудахчет, а парень рядом с ней рыба: голова запрокинута, приоткрыт идиотский рот. Помер, что ли? Да нет. Вагон рванул, трогаясь с места, парень поднял отяжелевшую голову, озирается, моргая глазами, - точь-в-точь разбуженная сова. Записать бы все это, попытаться уловить подавленное настроение... Утра тысяча девятьсот сорок четвертого года! А зачем? Что, собственно, записывать? Эту тягомотину бессилия, это оглупляющее ожидание чего-то неизвестного, этот гнусный эрзац жизни - вроде искусственного меда, от которого жжет на языке и в желудке? - Beim Blindtor! Слепые ворота! - кричит кондуктор. Взгляд через чье-то плечо на сложенную пополам газету. Вермахт в упорных боях с большевистскими ордами имел полный успех, хотя и отошел на заранее подготовленные позиции... Ожесточенные бои под Витебском... Еще один пиратский налет на Берлин... Ничего нового, самый обычный день, где-то далеко люди убивают друг друга, ревут орудия, деревни пылают, как стога соломы - вчера показывали в киножурнале, - конвейер смерти, а тут скрипит трамвай, жалуется на недостаток смазки, газеты хвастают, что всюду покой и порядок. Здесь не стреляют, здесь только ждут. Ждут, цепенея. Попробуй пожалуйся, а тебе скажут: благодари судьбу, паренек, что не пришлось тебе с чемоданчиком в руке катиться в рейх, как большинству твоих принесенных в жертву сверстников рождения несчастного двадцать четвертого года. Повезло тебе: остался возле маминой юбки, и бомбы тебе на голову не сыплются, так что будь любезен, попридержи язык! Да знаю я все, только кто нам потом вернет эти годы? Или их будут выдавать по особым талонам? Я мог бы быть уже на втором курсе, мог бы... мало ли чего! Ах, чепуха... Она вошла в вагон - и внутри у него что-то дрогнуло. Он готов был поклясться, что стало даже светлее. Толпа, берущая с бою ступеньки вагона, внесла на площадку ее, затертую меж пальто и сумок. Шипящая перебранка, злобный звонок кондуктора. Освободите, черт возьми, вход! Сдавленную телами, ее кружило, как щепку в водовороте, в синеватом свете он узнал ее по волосам, они заблестели в лучах уличного фонаря, по лицу быстро пробежали свет и тень. Толпа притиснула ее к нему, и от волос ее, под самым его носом, запахло свежестью. Он вдавился в угол, спиною к чугунной решетке, вытянул руки по швам и затаил дыхание. Вагон дернулся, набирая скорость, - ее бросило на него. Вот она полуобернулась, он на миг увидел ее профиль: высокий лоб, прямой нос и сжатые губы - полные, быть может, слишком полные губы, он прочитал по ним замкнутую гордость и самообладание - и ему стало страшно, как бы она не услыхала биения его сердца. От тела ее исходило какое-то приятное тихое тепло. Никогда она не бывала так близко к нему, он вдруг воспринял это как предзнаменование, пусть совсем невнятное. "В твоем тепле, ах, как спалось бы мне..." - сквозь скрип и толчки вагона вынесла ему вдруг память стихи... Как там дальше?! А что, если, пришла в голову сумасшедшая мысль, что, если приблизить губы к ее уху и шепнуть: "Слушай... это я... стою вот сзади. Ты меня знаешь?" Но Гонза был твердо уверен, что не посмеет, потому что никто не смеет ни с того ни с сего обращаться к человеку с такими задумчивыми карими глазами, в которых может отразиться недоумение. Что тебе надо? Кто ты такой? Лицо твое мне почему-то знакомо... Тут он с испугом спохватился - трамвай тормозил у остановки напротив вокзала; он знал, что она сейчас выйдет, и ему вдруг стала невыносимой мысль, что она затеряется в утренней мгле, больше того, что он с таким преступным легкомыслием упустит момент, который наверняка не повторится. Он опомнился, когда уже потерял ее из виду. Это было как приказ: за ней, болван! К трамваю прихлынула толпа, люди лезли на площадку, штурмовали вход, забили его совсем. Эти мужики и толстые старухи притащились из деревень ночным пригородным поездом, они не выспались, извелись и ломили
Эрошоу неотразимой May Thai Just Rosy
Брюнетка надела сексуальное белье чтобы негру понравиться
Игривая незнакомка поражает красотой своей киски